— Спасибо вам, но сейчас не надо. Добрые люди приютили меня, время от времени заглядывает знакомый доктор, ребенок, слава Богу, здоров…

— Это сын?

— Да. Спасибо за доброту.

— И… вы не сожалеете, — заколебалась Буба, — не сожалеете о том, что случилось?..

— Если бы и сожалела, — ответила Фэлька, — это не много бы помогло, а почему я должна сожалеть? С голоду я не умру, так или иначе на себя и ребенка заработать смогу.

— А вам нетрудно будет найти работу?

— Кому сейчас легко с работой?

Буба задумалась:

— Когда вы поправитесь, я найду вам работу. Я попрошу отца, а он уж это сделает.

— Большое спасибо.

— А сейчас вам ничего не нужно?

— Ничего, спасибо вам.

С другого конца комнаты раздался резкий голос прачки:

— Что говоришь, глупая! Ты что, не можешь попросить, чтобы тебе какой-нибудь еды получше принесли?.. Она же кормящая и нельзя жить на одной картошке и каше.

— Конечно, конечно, — вскочила Буба.

Она хотела тотчас же сбежать вниз и купить сметаны, шоколада, булочек, фруктов, но хозяйка предложила:

— Если вы дадите деньги, то мой сын сбегает.

— Большое спасибо, — успокоилась Буба и подала ей банкнот.

Прачка посмотрела на деньги, взглянула на сына, поколебалась и вытерла руки:

— Лучше я сама схожу.

— Зачем мама будет спускаться по лестнице? Я в один миг сбегаю.

— Делай свое, — оборвала его мать, — так деньги будут надежнее.

— Тоже мать, — оскорбился он и с презрением пожал плечами.

Прачка ничего не ответила, набросила на широкие плечи шерстяной платок и вышла. Ее сын сплюнул сквозь зубы в угол и занялся стиркой.

— Вы его очень любили? — спросила вполголоса Буба.

— Кого? — удивилась Фэлька.

— Ну… отца этого ребенка.

— Конечно…

— А сейчас ненавидите его?..

— Господь с ним, — она безразлично пожала плечами, — не его вина. Я сама хотела ребенка и чужих всегда любила. У меня уже было двое женихов, и ни один не хотел жениться, потому что работа или непостоянная, или вовсе безработный. Если бы у меня какое-нибудь приданое было или хороший заработок, чтобы и на него и на меня хватило, а так каждый говорит: зачем жениться? Поэтому я подумала, что все равно мне замужество не светит, так хоть ребеночка иметь, какую-нибудь близкую душу. Вот, слава Богу, и имею.

— Слава Богу! — иронично рассмеялся сын прачки. — Пусть панна Фэлька воздержится благодарить Бога, потому что еще не известно, что из него выйдет.

— Пусть у пана Стефана об этом голова не болит, — резко сказал больная.

— А чего это ей болеть? Мой, что ли? Я только говорю, что бабы всегда так. Каждая считает, что фраер на ребенка побежит и вернется к ней. А мужику, например, зачем ребенок? Хлеба слишком много на свете, что ли? Ну, я не говорю, что надо совсем отказываться. Если есть за что, то имей этих детей хоть полдюжины, но нужно свое понятие иметь: сам с голоду сдыхаешь. А бабы так: не подумают ни о чем — готово. А тут и безработица, и болезни, и в школу вроде послать надо, да и дома досмотреть, и жилье иметь. Ни на что не смотрят.

— Я не боюсь, — проворчала Фэлька.

— Вот-вот! Баба никогда не боится, что ей? Я видел такую. Машину ведет, рулем крутит вправо-влево и ничего не боится, а тут из-за угла (на Граничной это было) трамвай выскакивает, и я смотрю, даст ли баба задний ход, а она влево! И здесь платформа с мукой, так она, стерва, руки вверх и кричит!.. Холера! Была машина — и вдребезги, нечего собирать, а она только трясется вся и плачет… Забрали в госпиталь. И чего было лезть?..

— Она сильно покалечилась? — спросила Фэлька.

— Известно. Автомобильное движение своего понимания требует. В следующий раз в машину не сядет.

— А почему пан Стефан меня с машиной сравнивает? Какое отношение имеет это? — возмутилась больная.

— Я не сравниваю, так только говорю. Когда я еще работал шофером у графини из Млодзейовиц, так та тоже кричит, бывало: «Быстрее! Быстрее!», — а сама не представляет, что, к примеру, скользко, да и вдруг подвода выскочит. Ей лишь бы скорее. И меня стыдит, что я боюсь. А я не боюсь, только мужское разумение имею, знаю, когда нужно быть внимательным, а когда можно газовать на полном. А бабы, к примеру…

Дверь открылась, и он умолк. Прачка принесла ветчину, молоко и булки.

— А здесь все, что осталось, — она протянула Бубе горсть мелких денег.

— Оставьте это у себя, — быстро ответила Буба, — пригодится на завтра.

— На завтра? Здесь и на пять дней хватит. Только вы не думайте, что мы будем это есть. Все это для Фэльки.

— Пожалуйста!

— Я сердечно вам благодарна, — откликнулась Фэлька. — Когда встану, обязательно отблагодарю. Я хорошо шью белье и другие разные вещи…

Буба, попрощавшись, пообещала, что завтра или послезавтра снова придет, и вышла.

Мороз к ночи крепчал, и после влажного разогретого воздуха комнаты ее охватила неприятная дрожь. На углу Тамки она взяла такси. Стекла были совершенно замерзшие, и Бубе пришло в голову, что шофер мог бы увезти ее в безлюдное место и убить. Вообще в тот день она была отважной. Не всякая другая на ее месте нашла бы в себе столько самостоятельности.

Она предвидела, что испугает мать этим своим похождением. Кроме того, она решила не только рассказать о своем визите к Фэльке, но ультимативно поставить вопрос о дальнейшей помощи этой бедной девушке.

Мать она застала в комнате Рыся, укладывающей его чемоданы. Сегодня вечером он уезжал кататься на лыжах в Криницу, но дома его еще не было.

— Ну, наконец! — воскликнула пани Костанецкая. — Где же ты была!? Как можно

не

позвонить

и не

предупредить меня!

Я

так волновалась.

— Мамочка, но ведь

я

уже не ребенок.

— Ты мой ребенок и останешься им всегда.

Несмотря на мягкий тон матери, Буба заметила в ее глазах беспокойство и даже страх.

— Я была у одной бедной девушки, которую мать выгнала из дому за то, что она родила ребенка, — выпалила Буба на одном дыхании.

— Ты? С кем?

— Одна. Почему я обязательно должна быть с кем-то?

Пани Костанецкая отложила сверток воротничков, который держала в руке, и спросила:

— Что ты говоришь, дорогая девочка?

— Разве я совершила что-то неприличное или позорящее нас, если пришла с помощью к несчастной? — подняла голову Буба.

— Ты сделала ошибку, скрыв это от меня. Так что это за девушка?

— Дочь бедной швеи. Ее фамилия… сейчас, у меня здесь записано… Фелиция Емелковская.

— Кто же тебя подговорил на… этот визит, пани Щедронь?

— Никому не нужно было меня подговаривать. Я сама решила заняться той Фэлькой и ее ребенком. Мама все время думает, что я подросток, но я прошу мне верить, что я многое знаю и многое очень хорошо понимаю, потому что, если…

— Подожди, — прервала пани Костанецкая, — мне кажется, сюда идет отец.

— Так что из этого?

— Я думаю, ты не захочешь огорчать его своей выходкой? Извини, но иначе я назвать этого не могу.

— Я, — холодно ответила Буба, — придерживаюсь противоположного мнения и не собираюсь делать тайны

от

отца, потому что хочу, чтобы он подумал

о

должность для Фэльки.

В дверях показалась крупная фигура пана Костанецкого.

— А, ты уже дома, кухасю! Где же ты была? Ну, здравствуй, я не видел еще тебя сегодня. Замерзла, да?

— Нет, папочка — она поцеловала его в щеку, — там было даже душно, потому что как раз стирали белье. Я была у девушки, которая родила сыночка, за что мать безжалостно выгнала ее аз дому. Темная глупая женщина.