— Тем более в писающего, — добавила Филиппа, зажав нос. — У него там что, цистерна?

— Я не собираюсь тратить время на споры, — сухо сказал Нимрод. — Они вот-вот отъедут. Слушайте меня внимательно. Я был верблюдом, ваша мама была верблюдом, и даже вашей бабушке случалось быть верблюдом. Это же не навсегда, а всего на пару часов.

Но Филиппа уже решительно направилась обратно в парфюмерную лавку.

— Ни за что! — твердо сказала она вскинувшему руки Нимроду, решив, что он пытается ее остановить. — Я не стану превращаться в вонючего верблюда.

— Я тоже, — сказал Джон, но вместо слов у него вырвалась громкая верблюжья отрыжка. А на спине уже появился горб.

В ответ Филиппа издала точно такой же звук, потому что она тоже была теперь верблюдом. Точнее, верблюдицей.

Не разговаривай вслух, просто думай, — услышала она голос Нимрода, но не наяву, а где-то в мыслях, внутри. — Если ты попытаешься говорить по-человечески, опять получится верблюжий рев.

Тут Джон снова рыгнул несколько раз, да и Филиппа не удержалась, хотя она точно знала, что никогда, никогда прежде она не издавала столь ужасных звуков.

Какая мерзость, — подумала она, но вслух не произнесла.

Так, уже лучше, — ответил Нимрод.

Я слышу твои мысли, — заметила Филиппа.

Конечно мои. Не верблюжьи же.

Торагх потянул за повод первого верблюда, которым стал Нимрод, и он двинулся вперед. У Джона и Филиппы, привязанных к его седлу веревкой, выбора не было, и они потрусили следом. Совсем скоро они свернули за угол, и наконец увидели пирамиды.

Вот, смотрите, — торжественно подумал Нимрод. — Как вам вид? Красиво?

Обалдеть, — подумала Филиппа. На некоторое время она даже забыла о несносном туристе, сидевшем у нее на спине, и перестала вслушиваться в его непрерывную болтовню. Она всецело погрузилась в созерцание пирамид, она наслаждалась, и верблюжье обличье этому ничуть не мешало. Честно говоря, не прошло и получаса с тех пор, как они превратились в верблюдов, а состояние это стало вполне естественным. Ей оно даже начало нравиться, хотя признаваться в этом Нимроду она бы ни за что не стала.

Мысли Джона ничем не отличались от мыслей сестры, они ведь были близнецами. Он думал, что шествовать вокруг пирамид в верблюжьем обличье совсем неплохо, в этом есть свои немалые преимущества. Идти ему было очень легко, даже с этой толстухой на спине, хотя она явно сидела на верблюде впервые в жизни, причем очень неуклюже. Зато он, Джон, чувствовал себя большим и сильным, он легко поднял бы и двоих, он бы прошел с ними без устали тридцать, а то и сорок миль! Теперь у Джона не оставалось никаких сомнений: быть верблюдом — здорово, во всяком случае в Египте.

Может, провести ночь-инициацию в пустыне в виде верблюдов? — отчетливо подумал он.

К сожалению, нельзя, — ответил Нимрод. — Это должно произойти в вашем нормальном, человеческом обличье. Но я рад, что вам понравилось. Ведь это так важно для вашей будущей жизни. Умение превращаться в разных животных — серьезный этап в развитии вашего могущества, в вашем становлении как настоящих джинн. Вы сможете превращаться в любых зверей, правда — во всех случаях, кроме верблюдов, — на ограниченный срок. Верблюдами вы можете быть сколько угодно, потому что для маридов это особый зверь.

Они прошли около мили на юг, обогнули сзади самую маленькую из гизских пирамид и оказались на краю пустыни Абу-Сир. Нимрод объяснил, что здесь есть две другие пирамиды, но они погребены под толщей песка. Это то самое место, о котором я вам рассказывал. Именно сюда я и привезу вас вечером для обряда Таммуз.

Джон снова рыгнул: пусть все поймут, что особого энтузиазма по поводу предстоящей ночи он не испытывает.

— Зачем мы сюда приехали? — сказала тетка-туристка. — Здесь же нечего смотреть! Давайте вернемся.

— Как заставить эту глупую скотину идти быстрее? — сердито спросил ее муж и, отвязав веревку, которой его верблюдица-Филиппа была приторочена к двум другим животным, пнул Филиппу в бок ногой.

Она перешла на резвую рысь, и туристу это поначалу понравилось. Но затем Филиппа пустилась в галоп, и вот это ему уже не понравилось вовсе. Верблюдица неслась во всю прыть обратно к Гизе, порыгивая от возбуждения и не обращая внимания ни на Торагха, который устремился за ней бегом, ни на двух отставших верблюдов. Кончилось дело тем, что всадник, явно опасаясь за свою жизнь, выпрыгнул из седла на всем скаку и благополучно приземлился в песчаный бархан. Тут Филиппа перешла с галопа обратно на рысь, а потом и вовсе вернулась к упавшему седоку и смачно плюнула — не в него, а рядом.

Впредь не будет меня бить, — удовлетворенно подумала она.

Во внутреннем дворике парфюмерной лавки, когда туристы ушли, Нимрод вернул себе и племянникам прежний облик.

Джон тут же скривился:

— Какая от меня вонища!

— Мы все пахнем не лучшим образом, — согласился Нимрод. — Это единственная издержка превращений во всякую живность. После того как ты примешь нормальный вид, на некоторое время сохраняются запах и — изредка — вкусовые ощущения. Потому-то Хвамай и завел разом два бизнеса: прокат верблюдов и парфюмерную лавку. Чтобы джинн, такие, как мы, быстренько избавлялись от лишних запахов.

Они вошли в магазинчик, где Хвамай уже ждал их с флаконом своих лучших духов «Эр д'Онажистринг».

— Ну что? Ты по-прежнему думаешь, что духи только для девчонок? — ехидно спросил Нимрод у Джона, взяв в руки флакон.

— Девчачьи духи и то лучше, чем верблюжья вонь, — проворчал Джон. Смочив себе палец духами, он мазанул за одним ухом, за другим, потом грудь — все с видимым неудовольствием.

— Послушайте, кого-то он мне напоминает, — заметил Нимрод. — Ты стонешь прямо как Джалобин.

— Кстати, а где он? — озадаченно сказала Филиппа. — Что-то я его с утра не видела.

— Он опять в дурном настроении? — спросил Джон.

— Нет. Хотя до хорошего настроения, конечно, далеко. Джалобин, бедняга, терпеть не может Египет. Поэтому предпочитает сидеть в своей комнате, смотреть телевизор, читать «Дейли телеграф» или собственные стихи. Жара его удручает, еда расстраивает, мух он ненавидит и людей тоже. Так что, по всей вероятности, пока мы в Египте, вы будете лицезреть его нечасто.

— Зачем ты его вообще с собой притащил? — спросил Джон.

— Затем, мой дорогой племянник, что без дворецкого мне не обойтись. Кто будет чистить серебро? А складывать постельное белье? А приносить мне чай? А готовить мне ванну? И главное, кто будет открывать дверь и говорить всем подряд, что меня нет дома, — в особенности тем, кто жаждет продать мне что-нибудь ненужное. Мистер Джалобин — щит между мной и миром.

— Может, он съездит с нами сегодня вечером? — не без умысла предложила Филиппа. — На случай, если кто-то вздумает нам что-нибудь продать.

В тот вечер, едва опустились сумерки, Масли отвез всю троицу в пустыню, к югу от пирамид, туда, где должен был состояться обряд инициации или, иными словами, посвящение в джинн. По прибытии Нимрод и Масли достали из багажника чемодан, а из чемодана — подстилку, толковый словарь, два блокнота и два карандаша, два спальных мешка, коробок спичек и старую бронзовую лампу с ручкой, которая, если глядеть сбоку, очень напоминала сгорбленного старичка.

— Вот и все, что вам понадобится, — объявил Нимрод.

— А еда? — требовательно спросил Джон.

— Хорош будет пост, если мы дадим тебе еды! — ответил Нимрод.

— А фонарик ты не взял? — поинтересовалась Филиппа, со страхом оглядывая окрестности и приготовленное для них скудное снаряжение. — Ведь скоро совсем стемнеет, а эта лампа, наверно, слабенькая. Свечка на торте и то ярче горит.

Нимрод искренне ужаснулся:

— Как можно! Таммуз — с карманным фонариком! Вы же не воры-домушники, вы — джинн, причем из очень достойной, приличной семьи. Не забывайте об этом. Весь смысл обряда и состоит в том, что джинн проводит ночь в пустыне, возле зажженной лампы с тоненьким фитильком. Нам важна сама лампа… — Он неодобрительно покачал головой. — Надо же, додумалась! Карманный фонарик!