Только на подъезде к Парижу герцог вспомнил, что Фелиции уже исполнилось восемнадцать лет. Ей не только можно было выходить замуж, но и давно пора было выйти в свет. Ему следовало бы представить ее королеве, чтобы та признала и благословила дебютантку.

«Я слишком невнимателен к судьбе этой девочки, — укорил себя герцог. — Рэмсджил поступил неосмотрительно, не напомнив о моих обязанностях по отношению к Фелиции».

Герцог пытался представить себе, какая же из множества его родственниц сможет сопровождать девочку в свет. Сезон в Лондоне уже подходил к концу, но Фелиция еще успеет посетить несколько балов. Любая дама с радостью возьмется сопровождать дебютантку, ведь это сулит ей благосклонность герцога. Кроме того, он оплатит не только расходы Фелиции, но и ее собственные. Деньги не особенно волновали герцога.

Важнее было найти рассудительную, умную даму, которая не подпустила бы к девочке всех этих охотников за наследством и проследила, чтобы за ней не увивались проходимцы.

Подумать только! Семьсот тысяч фунтов. Трудно представить, что Эдмунд, у которого никогда не было за душой и гроша, мог оставить после себя такую сумму. Герцогу пришло на ум, что именно благодаря скупости кузена все эти деньги не превратились в пшик. Он никогда на позволял себе излишней расточительности. Его жена все время жаловалась на то, что он сильно нуждался и ей даже нечего было надеть в гости на праздники.

«Откуда взялись эти деньги? — удивлялся герцог. — По-моему, этому суждено так и остаться тайной. Важно, что деньги достанутся Фелиции. Девочка хоть что-то хорошее получит от отца».

Как и ожидал герцог, в его доме на Елисейских Полях все уже было приготовлено к приезду хозяина. Новость о его прибытии словно летела по ветру.

Безупречно одетый дворецкий проводил Дарлингтона в гостиную.

Все слуги в доме на Елисейских Полях носили фамильные ливреи Дарлингтонов, отделанные на французский манер.

На серебряном подносе в гостиной его ждали три записки с приглашениями друзей. С первого же взгляда по почерку он узнал, от кого они пришли.

— Шампанское и бутерброды с паштетом для вашей светлости, — объявил дворецкий, а лакей внес поднос в комнату. — Я заказал обед для вашей светлости в половине седьмого, если ваша светлость не возражает.

— Спасибо. Это меня вполне устраивает, — поблагодарил герцог.

Герцог взял бокал шампанского и поднес его к губам.

— Кстати, Бланк, что нового в Париже? Какие развлечения? Виконт уже рассказал мне о новинке этого сезона, бесподобной танцовщице в театре-варьете.

Из последовавшей беседы герцог узнал много нужного и интересного. Месье Бланк, служивший у Дарлингтона несколько лет, хорошо разбирался во вкусах его светлости. Он подробно рассказал о всех последних увлечениях Парижа и напомнил о приглашениях, пришедших еще до приезда герцога. Двое друзей дома надеялись видеть его у себя на ужине, а одна очаровательная дама, которую герцог обычно посещал во время поездок в Париж, оставила вечер свободным на случай, если Дарлингтон захочет повидаться с ней.

Герцог внимательно выслушал все новости, отпустил дворецкого и прошел в свою роскошную спальню. Там его уже ждал лакей, он достал и приготовил одежду на вечер.

— Ну, что, Хигнет, возвращаемся в любимые места и к старым проделкам? — заметил герцог.

— Да, ваша светлость, думаю, старые друзья примут вас с распростертыми объятиями. Ваша светлость не были здесь уже больше двух лет.

— Верно, — согласился герцог, — но в Париже в то время стояли баррикады, а на улицах стреляли. Поэтому в прошлом году мы ездили на Пасху в Рим.

— Мне все же кажется, ваша светлость, что в Риме нет того шика, как в Париже.

Герцог улыбнулся. Замечание Хигнета позабавило его. Лакей всегда смело и прямодушно выражал свои мысли, и часто они сходились с мнением герцога. Рим не оправдал их ожиданий. Вилла в предместье города у герцога была шикарная, но даже она не скрасила пребывание в Италии.

Причина неудовольствия Хигнета заключалась еще вот в чем: женщина, с которой хозяин проводил время в Риме, значительно уступала француженкам в красоте, манерах и утонченности.

Но в этой поездке такого больше не случится, твердо решил герцог. Он предпочел оставаться один, чем быть вместе с кем попало.

Дарлингтон спустился вниз в таком элегантном костюме, что все слуги просто застыли от восхищения. Он уже придумал, где и как проведет весело вечер. Программа оказалась весьма насыщенной.

— Quel homme[3], — воскликнула молодая смешливая горничная гостиницы, перегнувшись через балкон, стоило только Дарлингтону показаться у кареты.

Лакей подал герцогу красную шелковую накидку.

— Что означают твои слова? — недовольно спросил муж. Он, как это было принято у французов, работал тут же, вместе с женой. — Разве я не мужчина?

— Certainement, mon brave[4], — отвечала горничная, — но месье герцог гораздо элегантнее, стройнее и красивее тебя, дорогой. Как я завидую женщине, которая сегодня удостоится его поцелуев! Ох, счастливица!

— Свои поцелуи прибереги для меня. Не забывай, кто твой муж! — сказал он раздраженно.

Герцог подошел к входу, и горничная со смехом побежала прочь по галерее.

На следующее утро герцог направился в монастырь. По дороге он принялся обдумывать предстоящую встречу. Он прекрасно провел прошлую ночь, ни разу не вспомнив о цели своей поездки.

Теперь он катил по живописной дороге в великолепной карете, на дверцах которой были выгравированы его фамильные гербы. Карета, как и все принадлежащее Дарлингтону, была достойна восхищения.

Путь к монастырю лежал через Булонский лес. Наконец они выехали на дорогу, ведущую к Версалю.

В часе езды от города расположилась крохотная деревушка, в которой стояла красивая церковь, построенная в шестнадцатом веке, и сам монастырь Святой Терезы. Монастырь и примыкающие к нему земли огородили высокой каменной стеной, с каждой стороны которой был вход — массивная дубовая дверь с решеткой.

Настоятельница была заранее извещена о приезде герцога. Как только кучер назвал имя хозяина кареты, дубовые двери распахнулись.

Земли вокруг монастыря поддерживались в идеальном порядке. Повсюду были разбиты клумбы с чудными цветами. Монастырь построили еще в пятнадцатом веке, и он являл собой строгое, величественное сооружение. Под тенью раскидистых деревьев герцог заметил стайку молоденьких девушек. Они оживленно говорили о чем-то. Повсюду царила мирная, безмятежная атмосфера, располагавшая к духовным занятиям. Именно в такой школе и должна была учиться его племянница.

Карета остановилась у входа в дом настоятельницы монастыря, где герцога ждала пожилая монахиня. Она повела гостя внутрь по крутой галерее мимо уютных маленьких келий и указала на комнату настоятельницы. На старых каменных стенах не висело никаких картин и украшений, обстановка была простой и строгой, все вокруг дышало покоем и умиротворением.

Монахиня сама постучала в дверь и прошла в комнату.

— Приехал месье герцог, матушка, — доложила она.

Герцог вошел в светлую, скромно обставленную комнату. Настоятельница, что-то писавшая за столом, поднялась навстречу гостю. Она была одета во все белое, на груди висело большое распятие. Ее постаревшее лицо носило следы былой красоты.

Герцог вспомнил, что рассказывал ему Рэмсджил о настоятельнице монастыря. В молодости она действительно была очень хороша собой. Родители ее принадлежали к одной из благороднейших семей Франции. Ходили слухи, что ей не разрешили выйти замуж за любимого человека. Девушка ушла в монастырь, постриглась в монахини, а впоследствии заслужила такой высокий сан.

Настоятельница протянула герцогу руку.

— Благодарю, ваша светлость, что вы соблаговолили приехать сюда.

Она говорила на прекрасном английском, и хотя герцог сам в совершенстве владел французским, он был вынужден отвечать на родном языке.