Итак, удаленность.

Отстраненность от театра военных действий.

И в то же время наличие постоянной устойчивой связи.

Это, конечно же, Южная Америка.

Буэнос-Айрес.

Американцев он должен устроить. Нет оснований думать, что они станут вдруг возражать. Буэнос-Айрес многими нитями был связан с каждым из двух лагерей. И хотя обе враждующие стороны занимали в нем определенные позиции, ни одной из них так и не удалось установить над ним полный и реальный контроль.

Третий этап осуществления плана ассоциировался у Франца Альтмюллера с человеческим фактором – с необходимостью подобрать такое лицо, которое смогло бы успешно справиться с функциями Schiedsrichter. Или, иначе, с функциями третьей стороны.

Им должен стать человек, способный проследить за обменом и пользующийся достаточным влиянием на территории соответствующей нейтральной страны, чтобы взять на себя заботу по приему и дальнейшей передаче груза. Не поддерживающий явно ни одну из воюющих сторон… И приемлемый, помимо всего, для американцев.

В Буэнос-Айресе был такой человек.

И в этом заключался еще один из серьезнейших просчетов Гитлера.

Звали его Эрихом Райнеманом. Он был евреем, вынужденным выехать из Германии под напором разнузданной пропаганды Геббельса. Что же касается принадлежавших ему земельных владений и предприятий, то их экспроприировал рейх.

Впрочем, экспроприировать рейх сумел только те земельные владения и предприятия Райнемана, которые тот не успел обратить вовремя, пока еще не грянул внезапно с неба гром, в звонкую монету, чтоб вывезти ее затем за рубеж. Та часть от былой его собственности, остававшаяся все еще на территории Германии и вполне достаточная для прессы, чтобы обрушить на читателей потоки маниакальной антисемитской истерии, составляла лишь малую толику принадлежавшего Райнеману имущества, и посему нанесенный ему ущерб от проведения нацистами экспроприации его земельных владений и предприятий был относительно невелик.

Живя в изгнании в Буэнос-Айресе, Эрих Райнеман не чувствовал себя страдальцем. Значительная часть его достояния хранилась в швейцарских банках, а своей предпринимательской деятельностью он охватил чуть ли не всю Южную Америку. О том же, что Райнеман был в душе еще большим фашистом, чем Гитлер, знали лишь несколько человек. Он являлся горячим поборником тоталитаризма как в финансовых, так и в военных делах и делил всех людей на элиту и простонародье. И его с полным на то основанием можно было отнести к тем, кто молча, не афишируя этого и со стоическим упорством закладывал, по существу, фундамент новой империи.

У него имелись свои резоны следовать избранным им путем.

Он непременно вернется в Германию независимо от исхода войны. В этом-то уж Эрих Райнеман никак не сомневался.

В случае победы Третьего рейха ослиный указ Гитлера, касающийся евреев, будет рано или поздно отменен, тем более что и правлению фюрера придет же когда-то конец. Ну а если Германию ждет-таки, как полагают в Цюрихе, полный разгром, то для возрождения немецкой нации потребуются и опыт Райнемана, и его счета в швейцарских банках.

Но все это – в будущем. Сейчас же главное другое. Эрих Райнеман в данный момент – еврей, изгнанный из своей страны его же соотечественниками, врагами Вашингтона.

Такой человек устроит американцев.

И в то же время он будет блюсти интересы рейха в Буэнос-Айресе.

Со вторым и третьим этапами плана, как казалось Альтмюллеру, все было ясно. Но успех их зависит сейчас от того, сколь удачно пройдут переговоры в Женеве. Эта прелюдия к более важным делам должна быть исполнена немецкой стороной без сучка без задоринки. Подставная фигура – обычная пешка в большой игре – обязана будет разыграть там все как по нотам.

Необходимо срочно подыскать кого-то на роль представителя немецкой стороны на переговорах в Женеве. Человека, которого никто не смог бы заподозрить в близких отношениях с правителями рейха и который в то же время был бы известным в сфере торговли лицом.

Альтмюллер устремил свой взор на бумаги, лежавшие на столе у лампы. Глаза у него устали, как, впрочем, и сам он, но он знал, что не сможет покинуть кабинет и пойти спать, пока не примет наконец приемлемого решения.

Приемлемое решение – его он должен был найти сам. Шпееру же останется лишь одобрить утром принятое Альтмюллером решение после беглого ознакомления с ним. И только так, для проформы. На обсуждение уже нет времени. Кандидатуру необходимо наметить как можно скорее.

Альтмюллер никогда не узнает, что именно подсказало ему нужное решение: письма ли в Йоханнесбург или примененный им подсознательно метод исключения. Но факт остается фактом: взгляд его привлекло одно имя. Имя, заставившее усиленно заработать его мозг. Он понял, что это – просвет. И тут же признал, что долгожданный выбор был сделан им исключительно по велению свыше.

Иоганн Дитрихт, припадочный наследник империи «Дитрихт фабрикен», мерзкий гомосексуалист, пристрастившийся к спиртным напиткам и склонный к тому же чуть что впадать в панику. Даже самому отъявленному цинику и в голову не придет, что этот тип поддерживает тесные связи с верховным командованием.

Так почему бы не выступить ему в роли посредника?

Стать своего рода посыльным?

Мрачно ударили бронзовые каминные часы. Шесть часов утра. Алан Свенсон посмотрел из окна на темные дома Вашингтона. Его апартаменты располагались на двенадцатом этаже, и из окна гостиной, где он сейчас стоял босиком в одном лишь купальном халате, открывался прекрасный вид на столицу.

Свенсон созерцал простиравшуюся перед ним панораму города чуть ли не целую ночь… Сегодняшний день не был исключением: он поступал так вот уже трое суток. Когда же генерал погружался в беспокойный, прерывистый сон, его одолевали кошмары. И он просыпался на мокрой от пота подушке. Жена, будь она с ним, стала бы уговаривать его обратиться к врачу Уолтеру Риду. И не отстала бы от него до тех пор, пока он, сломленный ее упорством, не согласился бы последовать ее совету. Но жены рядом не было. Он настоял на том, чтобы она осталась у своей сестры в Скарсдейле. В силу особого рода деятельности, которой занимался он в данный момент, у него был ненормированный рабочий день. В переводе на общедоступный язык это означало, что у Свенсона как человека военного просто нет времени для своей супруги, которой предначертано было судьбой стать женой военнослужащего со всеми вытекающими из этого последствиями. Она, жена офицера, отлично сознавала реальное положение вещей: ситуация сложилась тяжелая, и ее муж не мог уделять ей даже немного внимания и в то же время заниматься решением сложнейших проблем. Он не хотел, чтобы она видела, как приходится ему нелегко. И хотя понимал, что ей и так все известно, считал все же, что будет лучше, если она погостит немного в Скарсдейле.

О боже! Как можно поверить в такое!

Никто ни словом не обмолвился о сути дела. Никому не хотелось даже думать об этом.

И тем не менее от действительности никуда не уйти. Те немногие – всего-то несколько человек, – кто имел доступ к соответствующей информации, пребывали в смятении, так и не отважившись принять окончательное решение. Они остановились на полдороге, не признаваясь даже сами себе в том, что сделка уже близка к завершению. Пусть кто-то еще, а не они, даст на нее свое согласие.

Их позиция была выражена в следующих словах этой хитрой бестии, старого аристократа Фредерика Вандамма:

– Решайте же, генерал. Нужные так вам навигационные системы – в Пенемюнде… И кое-кто хотел бы продать их.

Вот и все.

Осталось лишь взять да купить.

Цена же не интересовала присутствующих: для них она не имела особого значения… Пусть другие вдаются в детали. В детали столь мелкие, что упоминать о них на сегодняшнем заседании было бы просто неуместно. В нынешней обстановке они – не предмет для обсуждения! И потому ни к чему включать в повестку дня дискуссию по их поводу.