— Не могу ничего сказать, — ответил он, — я не читаю эту газету.

— А «Фигаро»?

Он перешел от улыбки к легкому смешку:

— Люди нашей профессии не читают французскую прессу!

— Of course,^[63] — подтвердил Шевалье.

Производитель деталей для видеомагнитофонов добавил, что «Файнэншл таймс» и «Уолл-стрит джорнэл» — гораздо более серьезные и информативные издания и в большей степени matter of fact.^[64]

— Что это означает? — с иронией спросила канадка.

— Что они гораздо ближе к реальному положению вещей.

Он добавил еще несколько фраз о «государственной идеологии», которая во Франции парализовала общественную жизнь, противостоя «истинной демократии» — свободному рынку — и отобрав инициативу у индивидуальных предпринимателей. Затем он имел неосторожность заявить о своем доверии Брюсселю и упомянуть о необходимости создания «европейского измерения».

— Какое «европейское измерение»? Какая демократия? — неожиданно взорвался Мейнар, оторвавшись от разговора с Моравски. — Европейская сборная солянка по-брюссельски — это не большая степень демократии, наоборот, меньшая! Вы хотите изменить законодательство или просто снять абсурдный запрет? Прежде всего, это не так легко, но самое главное — будете ли вы изводить своего депутата, или отправлять петиции с двумя сотнями подписей, или изберете свободную трибуну, — у вас будет очень мало шансов достичь цели, вы сможете разве что вызвать множество дебатов. Что ж, попробуйте! Захотите ли вы уменьшить на год возраст, дающий избирательное право, или уменьшить на сантиметр диаметр коробочек с йогуртом — и вам скажут, что это невозможно, что все это надо проводить через Брюссель, который у черта на куличках! Придется обить в сто раз больше порогов, потратить на это в десять раз больше времени, получить согласие двух десятков комиссий — и то, что понравится итальянцам, может не понравиться голландцам, а поляки так и вовсе будут против, а англичане и подавно! В результате вы останетесь с носом! «Демократия для каждого» — раньше это означало «пахать», а теперь — тащить неподъемный груз!

Тут уже я, как в омут с головой, бросился в спор и заговорил о поставках оружия, об отмывании денег и о борьбе против мафии.

— Европейские рамки сделают ее более эффективной!

— Да что вы говорите! — с иронией воскликнул Мейнар. — Доходы, конечно, возрастут, комиссионные тоже, но вы уже видели результаты, вплоть до мельчайших… matter of fact (добавил он, покосившись на Шевалье). Посмотрите, к чему на самом деле приводит эта борьба! Мы уже сыты ею по горло! — И он провел большим пальцем по шее. — Европа — это двадцать пять гномов, из которых никогда не получится одна Белоснежка! Двадцать пять работников, которые могут действовать лишь одной рукой, потому что второй стараются помешать соседу сделать малейшее движение!

Гости рассмеялись. Шевалье побагровел от возмущения и, кажется, был готов к отпору. Но появление служанки-карлицы и Од Менвьей с подносами, на которых были разложены порции утки с яблоками, предотвратило очередную стычку. К тому же большинство собравшихся были равнодушны к подобным темам, особенно Эглантина и сестра Од, которые принялись вовсю нахваливать новое блюдо, что повернуло разговор в другое русло.

Затем гости разделились на группы. Юный Квентин Пхам-Ван, расположившись между Эглантиной и рыжей канадкой, поочередно старался очаровать ту и другую. Мейнар вернулся к прерванному разговору с библиотекарем. Я повернулся к сестре Од, Полин, и спросил, работает ли она тоже в мэрии. Оказалось, что нет — она занимается изданием выходящего раз в три месяца справочника Коммерческой палаты. Начинала она в свое время с публикаций небольших объявлений в «Йоннском республиканце». Выяснилось, что она также знакома с Филибером — судя по всему, ближе, чем я. «Правда, это старая история», — уточнила она с легким вздохом облегчения. По ее словам, это был величайший донжуан, который возвел свои похождения в ранг спортивных соревнований.

Внезапно появилась горничная, на сей раз вся в слезах. Она долго шептала что-то на ухо Од. Та, очевидно слегка раздосадованная, отослала ее с каким-то приказом и обратилась к гостям, стараясь, чтобы ее голос прозвучал небрежно:

— У нас был великолепный соус к птице, но, увы, с ним произошло несчастье…

Кто-то из гостей (кажется, юный Квентин) пошутил, что соус приказал долго жить. Од предложила в виде компенсации набор разных сортов горчицы и отправила Мейнара за очередной бутылкой вина, стоявшей на камине. Вернувшись, тот наполнил несколько бокалов, в том числе и мой. Когда он оказался рядом со мной, я вполголоса выразил почтение к его антиевропейскому скептицизму. Я надеялся, что он не принял слишком близко к сердцу мои замечания.

Но, к великому моему удивлению, он прошептал мне с легким смешком:

— Если бы вы знали, до какой степени мне на это наплевать!

Затем он склонился к Полин, на которую, кажется, имел некоторые виды. Ей это явно не нравилось. Позднее, когда уже перешли к десерту, она дала мне понять, что они «были близки» два года назад. Решительно Полин была близка со всеми! Я смотрел на нее с возрастающим интересом. Со своими черными как смоль волосами, слегка вздернутым носом, большими карими глазами и тем отстраненно-наплевательским видом, который делал ее похожей на Мари Трентиньян,^[65] она и в самом деле была очень привлекательна. Чтобы противостоять искушению, я поискал взглядом Эглантину. Она сидела в одиночестве, опустив глаза, но улыбка, словно изнутри освещавшая ее лицо, делала его еще прекраснее.

Подали вишневый пирог и шампанское. Голоса стали громче, послышался смех. И вдруг раздался громкий крик, сменившийся гробовой тишиной. Рыжая канадка внезапно вскочила и, прижимая к груди салфетку, выбежала из комнаты. Я спросил Полин, видела ли она, что произошло. Она ответила, что нет, но, кажется, тут не обошлось без юного азиата.

— А он недурен собой, этот малыш, — добавила она как бы про себя.

Когда мы с Эглантиной возвращались домой, я спросил у нее, что произошло — она сидела рядом с участниками событий.

— А ты разве не видел? Он опрокинул ей на грудь свой бокал шампанского.

— Кто «он»?

— Банковский уполномоченный. Довольно странный тип. Я тебе после расскажу.

— Нет, сейчас!

— Ну, во-первых, он ко мне приставал. Так, слегка. Задавал всякие «наводящие вопросы», но смысл был очевиден. Понимаешь, о чем я?

— Нет, объясни. — Я улыбнулся и положил голову ей на плечо (за рулем была она).

Она объяснила, что вначале были фразы типа: «Вы бы не слишком возмутились, если бы я слегка вас укусил за ушко?», — которые вскоре сменились другими: «Вы сочли бы абсолютно непристойным, если бы я погладил вашу киску?» Слегка встревоженный, я спросил Эглантину, как она отреагировала.

— Никак, — ответила она. — Вначале я только посмеялась, но потом посмотрела ему прямо в глаза…

— Как именно?

— Очень решительно.

— В смысле?

— С решительным отказом. Так, что после этого никто, можешь мне поверить, не осмелился бы продолжать свои заигрывания. Или, по крайней мере, идти к цели напрямик. Но что-то мне подсказывает, что он не из тех, кто идет напрямик.

— Ну что ж, могло быть хуже, — философски заметил я.

— И еще у него очень странный взгляд, — добавила она.

— Завораживающий, ты хочешь сказать?

— Ему нравится соблазнять, это видно. Но кроме того… я никогда такого не видела: зрачки сильно расширены, и взгляд блуждает где-то далеко, как будто что-то ищет и не находит…

— Может быть, он принимает наркотики.

Эглантина не могла ничего сказать на этот счет. Но, так или иначе, ее собеседник полностью переключил внимание на свою вторую соседку, рыжеволосую канадку, и больше не сказал Эглантине ни слова, что в каком-то смысле было даже лучше. Она какое-то время принимала участие в общей беседе, потом поговорила с мужем Од об Антильских островах, после чего довольно долгое время оставалась в одиночестве. Не прислушиваясь специально, она все же улавливала обрывки разговора Квентина Пхам-Вана и канадки Лиз Ганьон. Кажется, той его довольно откровенные манеры пришлись по вкусу. Эглантина, которая была в Северной Америке, отнесла это необычное для француженок отсутствие кокетства на счет особенностей канадского темперамента. Проблема была в том, что чем чаще канадка говорила «да», тем ее собеседник больше заигрывал и, будучи далек от того, чтобы перейти к действиям, тем не менее задавал ей, словно в качестве прелюдии, все более нескромные вопросы. Потом разговор перешел на ее груди, по правде говоря, весьма объемные и очень заметные в низком декольте — даже скорее вызывающие. Вот с этого момента все и пошло кувырком. Юный Квентин, воспев хвалу правой и левой груди путем сравнения их достоинств (в стиле «Каталога подержанных автомобилей» или журнала «Ваш выбор»), предложил дать каждой свое название (поддержав тем самым «Содружество фуксии», о котором даже понятия не имел). Видимо, устав от всех этих иносказаний, канадка театрально воскликнула: «Так вот же они, делай с ними что хочешь!» — приближая к нему объекты, о которых шла речь. Шутила она или нет? Но так или иначе, в руке молодого человека был только что наполненный бокал шампанского, и это подало ему новую идею. «Нужно сначала окрестить их!» — со смехом воскликнул он и вылил бокал в декольте разгоряченной канадки.