Сяо с трудом сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу.

– Ты что, неуязвим? Если кто-то пустит пулю в твой реформаторский лоб, разве пуля отскочит? Если кто-то направит меч в твое горло, разве лезвие согнется? Совет страха, говоришь? А как насчет совета благоразумия?

Сяо был предан молодому Председателю и как профессионал, и как человек, что удивляло и смущало многих. Человек, прослуживший несколько десятилетий в Министерстве государственной безопасности, не очень-то соответствовал представлению о типичном стороннике Аня. Однако еще до возвышения нового лидера, до его избрания Председателем Всекитайского собрания народных представителей Сяо успел оценить потенциал Аня и проникнуться уважением к его энергичности и целостности. На взгляд Сяо, в нем воплотились лучшие качества китайского характера. Вместе с тем опыт общения с партийными кадрами не оставлял у Сяо иллюзий относительно того самого аппарата, разобрать который намеревался реформатор. Аппарат этот не только порождал безделье и отставание, но и самообман, который Сяо считал еще более тяжким грехом.

Этим и объяснялась его горячность на встрече с Председателем. Сяо вовсе не хотел, чтобы Ань наступал себе на горло, изменял принципам – он лишь хотел, чтобы Ань сохранил себя для страны. Деспотизм бывает полезен, когда служит общему благу.

– Вы знаете, что мы с товарищем Сяо нередко расходимся во взглядах по разным вопросам, – негромко заговорил пятидесятилетний Ван Цай, большие глаза которого казались еще больше за стеклами очков. – Но в данном случае я разделяю его опасения. Меры предосторожности необходимы. – Ван Цай был экономистом по образованию и одним из старейших друзей нынешнего главы государства. Именно он убедил Аня, тогда еще молодого человека, работать внутри системы – удар изнутри может быть куда более грозен, чем снаружи. В отличие от других членов личного совета Председателя, Ван Цай не выражал беспокойства по поводу темпа проведения реформ – наоборот, настаивал на его ускорении.

– Давайте обойдемся без эвфемизмов, – сказал Ань. – Вы хотите, чтобы я провел чистку.

– Не чистку! – воскликнул Ван Цай. – А удаление противников. Это защитная мера.

Председатель бросил на наставника резкий взгляд.

– Как сказал Мэн-цзы, какой смысл защищаться, если ты при этом теряешь себя?

– Ты просто не хочешь пачкать руки, – слегка покраснев, возразил Сяо. – И вот что я тебе скажу – скоро все будут восхищаться чистотой твоих рук… на твоих похоронах! – Сяо всегда гордился способностью контролировать себя, но сейчас он уже тяжело дышал. – Я не разбираюсь в юриспруденции, экономике, философии, но знаю толк в обеспечении безопасности. Я сделал карьеру в Министерстве безопасности. И, как сказал тот же Мэн-цзы, когда осел говорит об ослах, благоразумный муж слушает.

– Ты не осел, – усмехнулся Лю Ань.

– А ты не благоразумный муж, – отозвался Сяо.

Подобно другим сидящим за столом, Сяо не только распознал необычайный потенциал Аня, но и помог ему осознать свои способности. Каждый из них связал с новым лидером и свою личную судьбу. В истории Китая были люди, подобные Аню, но ни одному из них не сопутствовала удача.

Беспрецедентная популярность молодого Председателя – никто из его предшественников не занимал столь высокий пост в сорок три года – за пределами дворцового комплекса вызывала сложные чувства в верхних эшелонах власти. Восхищение им внутри страны, как и восторженный тон зарубежных комментаторов, лишь усиливали подозрительность его противников. Практические же действия вызывали откровенную их враждебность. За два года пребывания у власти Ань зарекомендовал себя энергичным проводником либерализма, подтвердив страхи и опасения одних и укрепив надежды других. В короткий срок он превратился в символ обновления и прогресса, одновременно вызвав ненависть приверженцев прежних порядков.

Разумеется, западные средства массовой информации поспешили объяснить его политику на свой лад. Они подчеркивали, что в свое время Ань участвовал в протестах на площади Тяньаньмэнь. Они придавали чрезмерно преувеличенное значение тому факту, что он был первым китайским лидером, получившим образование за границей и проведшим целый год в Массачусетском технологическом институте. Они приписывали ему прозападные чувства и называли имена людей, с которыми он сдружился за время учебы. С другой стороны, те же самые факты вызывали беспокойство в среде его недоброжелателей. Китайцев, проведших какое-то время на Западе, называли хай-гуями. Термин этот имел два значения: «морская черепаха» и «вернувшийся с моря». Враждебно настроенные к иностранцам китайцы называли себя ту-би, «местными черепахами». Для многих из них борьба с чужаком, космополитом, была борьбой не на жизнь, а на смерть.

– Не ошибайтесь на мой счет, – уже без улыбки сказал Ань. – Я понимаю ваше беспокойство. – Он посмотрел в окно на искусственный островок посреди Южного моря, унылый клочок занесенной снегом суши. – Каждый день я смотрю туда и вижу моего предшественника, императора Гуансюя, заключенного на острове в наказание за «Сто дней реформ». Я не забываю об этом ни на мгновение.

События далекого 1898 года давно стали легендой. Именно они положили начало массовых волнений и смут, потрясавших страну на протяжении последующего столетия. Желая положить конец отсталости страны и вдохновленный советом великого ученого и правителя Кан Ювея, император предпринял шаги, на которые не решался никто из его предшественников. За сто дней он издал серию указов, целью которых было превратить Китай в современное конституционное государство. Он пробудил великие надежды и благородные устремления. Через три месяца вдовствующая императрица Цыси при поддержке губернаторов провинций отправила императора, своего племянника, на островок в так называемом Южном море и восстановила старый порядок. Те, чьим интересам угрожали реформы, сочли их слишком опасными. Но и близорукие победители-реставраторы продержались лишь до тех пор, пока нагрянувшая революция не смела их с безжалостностью и свирепостью, коих и представить не могли свергнутый император и его советник.

– Но Кан был ученым, не имевшим народной поддержки, – заметил, не поднимая глаз, худосочный мужчина у противоположного края стола. – У тебя же поддержка есть, как политическая, так и интеллектуальная. Тебе нечего бояться.

– Достаточно! – бросил Председатель. – Я не могу сделать то, чего вы от меня хотите. Вы говорите, что таким образом я укреплю и защищу собственное положение. Но, прибегнув к чисткам, уничтожив оппонентов только потому, что они мои оппоненты, я стану недостоин защиты. Идти этой дорогой людей вынуждает множество причин, но дорога не имеет ответвлений – она неизменно приводит к одному и тому же. К тирании. – Он помолчал. – Тех, кто противостоит мне из принципиальных соображений, я постараюсь убедить. Те, кто руководствуется иными мотивами… что ж, они оппортунисты. И если моя политика окажется верной, они поступят так, как всегда поступают оппортунисты. Они увидят, куда дует ветер, и соответственно перестроятся. Вот увидите.

– Это голос смирения или высокомерия? – спросил тот же мужчина в конце стола. Звали его Ли Пей, и лицо его, обрамленное седыми волосами, сморщенное и сухое, напоминало грецкий орех. Самый старший из присутствующих, представитель уходящего поколения, он резко отличался от других союзников Аня. Выходец из провинции, «хитрый крестьянин», как непочтительно отзывались о нем завистники, Ли Пей выкарабкался наверх еще во времена Мао и удержался там при его многочисленных преемниках, занимая разные посты в правительственном или даже партийном аппарате. Он пережил Культурную революцию, казни, расправы, чистки, реформы и всевозможные изменения идеологического курса. Многие относились к Ли Пею как к цинику и приспособленцу. Но это лишь часть истории. Подобно многим отъявленным циникам, он был оскорбленным в лучших чувствах идеалистом.

Председатель отпил глоток зеленого чая и поставил чашку на черный лакированный стол.