Бог знает, до какой крайности она способна дойти, если Шарлотта поступит по-своему. Хотя, если быть откровенной, то и от Ментенон ей не приходилось ждать ничего хорошего. Шарлотта не забыла, как та сверлила ее злобным взглядом, одновременно улыбаясь приторной лицемерной улыбкой. И тем более не забыла слова, которые она услышала совершенно случайно, принеся шарф для Ее величества, за которым была послана. Мария-Терезия отправилась на свою последнюю прогулку по саду, что спускался террасами к Сене за Новым дворцом. Разумеется, она оказалась там не в одиночестве. Желающих попрощаться с местами, где на протяжении более двух столетий вершилась история, нашлось немало. Среди них была и мадам де Ментенон. Она сразу же поспешила к королеве, чтобы поприветствовать ее, и Мария-Терезия пригласила ее присоединиться к ее дамам.
И вот что услышала Шарлотта, появившись с шарфом.
— На бедняжку мадам де Фонтенак больно смотреть! Страшное преступление человека, которого она имела слабость полюбить, не дает ей покоя, и она днем и ночью просит за него прощения у Господа Бога. Теперь она покидает свой дом только для того, чтобы посетить церковь или навестить бедняков. Воистину, ее скорбь трогает сердце!
Увидев Шарлотту, она замолчала и очень скоро попрощалась с Ее величеством. Но девушка не заблуждалась относительно того, что выражал насмешливый взгляд, которым добродетельная дама одарила ее на прощание. Недалеко то время, когда доверчивая и простодушная Мария-Терезия, вполне возможно, заинтересуется несчастной женщиной с такой необычной судьбой. Она приблизит ее к себе, а потом начнет мирить скорбную мать с мятежной дочерью. Если убедить ее, что это примирение угодно Богу, она возьмется за него непременно, без промедления. Мадам де Монтеспан права, Шарлотте необходимо действовать! По крайней мере, нужно попробовать как-то оградить себя от козней мадам де Ментенон, если только это еще возможно...
Король решил провести несколько дней у брата, чтобы множество слуг, занятых налаживанием его повседневной жизни, могли приготовить к его приезду все необходимое. На очередном повороте длинный королевский поезд разделился на две неравные части: короткая, головная, направилась в Сен-Клу, остальная продолжала двигаться по дороге в Версаль. Сердце Шарлотты радостно забилось при мысли, что она наконец увидит Лидию де Теобон и Сесиль де Невиль и наговорится с ними от души. Разве скажешь все в записочках, которыми они время от времени обменивались? Но из писем подруг она уже знала, что в доме герцога Орлеанского не все благополучно. Оказавшись в любимом Сен-Клу, Шарлотта не удивилась, почувствовав, что за радостными улыбками здешние обитатели прячут совсем не лучезарное настроение. Красота садов, утопающих в розах, которые подарил им теплый май, утонченная роскошь гостиных и салонов, убранных нарядными букетами, радовали только глаз, а душа и сердце обитателей были погружены в холод и мрак Обычная словоохотливость герцога Филиппа, наряженного, по своему обыкновению, как рождественская елка, на этот раз выглядела неестественной и принужденной. Герцогиня Елизавета, одетая вопреки своим привычкам в элегантное платье из алой переливчатой тафты с отделкой из алансонских кружев[78] и жемчуга, была бледна, и ее покрасневшие глаза будто бы не просохли от слез, которые она проливала бессонными ночами. Но те, кто хорошо ее знал, замечая чуть подрагивающие крылья ее носа, догадывались о гневе, который ей удается сдерживать с большим трудом. Шарлотте пришлось дожидаться вечернего фейерверка в парке, чтобы наконец уединиться со своими подругами.
— К присутствию мадам де Монтеспан у себя в доме наша герцогиня относится с безразличием, — объяснила Лидия, — но ей понадобилось все ее хорошее воспитание, чтобы вынести, не взорвавшись, появление мадам де Ментенон.
— Неужели она даже плакала из-за нее? Мне кажется, Ментенонша того не стоит.
— Ментенонша тут ни при чем. Все гораздо печальнее. С начала этого года наша госпожа стала жертвой настоящей травли, затеянной шевалье де Лорреном, мадам де Грансей и маркизом д'Эффиа. Они задумали смешать ее с грязью, уронить в глазах супруга и Его величества короля, сделать ее жизнь совершенно непереносимой.
— Но с чего вдруг?
— С того, что «Дело об отравлениях» закрыто и Суд ревностных распущен. Вы же помните, Шарлотта, какой страх внушал господин де ла Рейни дворянам из свиты герцога?
— Весь королевский двор трепетал перед ним.
— А больше других трепетали миньоны герцога. Они жили в страшной тревоге, боясь не только арестов отравителей, но и преследования содомитов. А когда угроза миновала, веселая компания оживилась и подняла голову. Им очень скоро стало ясно, что с приездом дофины положение герцогини Орлеанской стало более уязвимым.
— Почему? Я не понимаю.
— Что же тут непонятного? До тех пор пока благоволение короля и привязанность супруга поддерживали герцогиню, она была недосягаема. Но когда появилась новая немка, — а при французском дворе, считает эта компания, одной немки вполне достаточно — она невольно отодвинула нашу госпожу на второй план. Дофина тоже любит охоту и очень расположила к себе короля. Компания, на совести которой смерть Генриетты Английской, первой герцогини Орлеанской, не видит причины, почему бы за первой супругой не последовала бы и вторая.
— Но чем она им мешает?
— Она ненавидит их и не скрывает своей ненависти. Одно из многочисленных писем, написанных ею Софии Ганноверской, ее тете, было украдено миньонами. Оно не оставляло никаких сомнений по поводу того, что она о них думает. И война была объявлена, война издевок и насмешек. Каждое ее движение, каждое ее слово подвергаются осмеянию. Предметом издевательств стали ее внешность, поведение, привычки и, уж конечно, акцент, который иногда вдруг появляется, причем в самые неподходящие моменты. При этом все делается с такой ловкостью, что насмешники остаются в стороне, а подтрунивать начинает первым сам герцог Филипп. Герцогиня не обладала железной выдержкой королевы. Она обижалась, она повышала голос, она сердилась на своих обидчиков, у нее случались приступы гнева и ярости. Надо сказать, что король не раз пытался ей внушить, что лучшее оружие при дворе, если ты хочешь заставить замолчать сплетников, — молчание и презрение. Но она не принимает во внимание мудрые советы короля.
Было бы странно, если бы Лизелотта вдруг повела бы себя сдержанно и высокомерно. Она — сама открытость, сама непосредственность. Но, быть может, если бы король узнал о ее беде, он бы нашел управу на этих мерзавцев, которые так изводят Ее высочество?
— Я уверена, что король помог бы нашей госпоже. Хотя сейчас главной его советчицей стала особа, которая спит и видит, чтобы вокруг воцарилась тишь да гладь, которая проповедует молчание, покорность, терпение, добродетель...
— Добродетель? Это у миньонов? Мне кажется, ходили слухи, что Его величество питает отвращение к содомии?
— Да, и к тем особым склонностям, которыми отличалась первая герцогиня Орлеанская, тоже.
— Но ради чего хотят выжить нашу дорогую курфюрстину миньоны герцога?
— Ну, это яснее ясного. Им больше никто не будет мешать, и они будут «ощипывать» герцога, сколько захотят. Лоррен и Эффиа и без того купаются в золоте, но им этого мало.
— Господи! Неужели такое возможно? Бедная, бедная, добрая Лизелотта! Неужели нет никого, кто мог бы ее защитить?
— Вы имеете в виду всех, кто любит ее, как я, как мадам де Клерамбо, де Невиль, ее камеристки, и вы тоже, я думаю? Но что мы можем поделать против закованных в броню воинов? Наша привязанность лишь немного смягчает ее положение.
— А я свою любовь и сочувствие скоро смогу выражать только в письмах, — вздохнула Сесиль, которая не успела еще поделиться своей главной новостью. — Я ведь выхожу замуж... Вернее, брат выдает меня... За очень важного в нашем государстве человека...
— Почему вы как-то странно говорите об этом? — удивленно спросила Шарлотта. — Вы же, наверное, очень счастливы?
