— Выходите! — повторила она. — Я вас нашла.

Император широко улыбнулся.

— Ты привез мне куклу, — сказал он. — Мой английский солдат, ты привез мне куклу! Какая она хорошенькая! Можно ее покормить засахаренными сливами?

С этими словами он полез в карман, вытащил оттуда изрядно запыленную сладость и, прежде чем Горация успела сказать хоть слово, засунул сливу ей в рот.

— Ваше Императорское Величество, — произнес Джон Джозеф, склоняясь над ними и помогая подняться сперва императору, а затем Горации, — позвольте представить вам мою жену.

Он поклонился. Следуя его примеру, Горация присела в придворном реверансе — так, как много лет назад ее учила мама: расправить юбку, напрячь колени, руки отвести в стороны и чуть-чуть назад, голову опустить.

— Она двигается! — воскликнул император, захлопав в ладоши. — А она умеет петь и танцевать?

— Да, сир.

— А как ее зовут, эту маленькую куклу-жену?

— Горация, сир. Леди Горация Уэбб Уэстон.

Император обошел Горацию со всех сторон, лучась от удовольствия.

— Она красивая, — сказал он. — Пойдем со мной, леди, я покажу тебе мою военную башню.

Поскольку он не говорил по-английски, а Горация почти не знала немецкого, то Джону Джозефу пришлось переводить, и он спокойно добавил, не боясь, что Фердинанд поймет:

— Ты ведь не боишься, дорогая?

— Вовсе нет. Он мне нравится.

— Ты его очаровала. Смотри, он хочет, чтобы ты танцевала для него.

Император привел в действие механизм настенных часов, которые начали вызванивать мелодию вальса

Штрауса. Сделав реверанс (на сей раз неглубокий и торопливый), Горация стала кружиться вокруг императора, но тот закричал:

— Нет, нет, нет! Мой английский солдат, ты должен танцевать вместе с ней. Куклы-жены не танцуют сами по себе.

Внезапно в глазах Фердинанда появилось лукавое выражение.

— Если позволить им танцевать самим по себе, — добавил он, — то придут другие солдатики и уведут их. Так что будь осторожен.

— Я буду осторожен, сир, — ответил Джон Джозеф и поклонился жене, приглашая ее на вальс.

Произошло как раз то, чего боялась вдовствующая герцогиня: семейство Хиксов и их прислуга, перебравшись в Саттон из лондонского дома на Дьюк-стрит, совершенно затерялись в огромных залах и коридорах замка. Никому из них, даже Энн в ее лучшую пору, не доводилось жить в таком гигантском особняке. Теперь пришлось привыкать к разговору на повышенных тонах и постоянной беготне по длинным темным переходам.

Вдобавок ко всем проблемам, накалившимся на них, в первую же ночь произошла неприятность. С помощью угрюмого Джекдо слуги семейства Хиксов наконец выгрузили всю мебель из повозок и внесли ее в замок через Центральный Вход. Потом, после торопливого ланча, майор вернулся в Лондон, а Энн предстояло распределить спальни между новыми жильцами. Слуг она разместила в маленьких комнатках в Западном Крыле, окна которых выходили во двор. Для себя и Элджернона она выбрала комнату в дальнем конце коридора, откуда открывался вид на великолепный парк, так же как из окон в конце Длинной Галереи, где находилась часовня. Кловерелла сообщила Энн, что именно в этой комнате ночевала Маргарет Тревельян, когда жила в замке. И, естественно, ее спальня находилась в самом лучшем состоянии.

Для Иды Энн мать выбрала комнату, где леди Уэстон некогда хранила яблоки, но потом, когда Мэлиор Мэри была еще маленькой девочкой, эта комната была разделена перегородкой и превращена в две спальни — одну для наследницы, а другую — для ее сводной сестры Шейлы.

— Это будет спальня с гардеробной, — сказала вдовствующая графиня, и дочка завизжала от радости и принялась суетиться вокруг чемоданов.

Но в первую же ночь, когда все новоселы, уставшие от переезда, разошлись по постелям, внезапно раздался пронзительный вопль; Ида Энн, босиком выбежав из своей спальни и промчавшись по всему коридору Западного Крыла, распахнула дверь спальни леди Энн и рухнула прямо на кровать матери, до смерти перепугав Элджи, который спал, лежа на спине и свесив руки за изголовье.

— О, Боже, дитя мое! — воскликнула Энн, вскочив с постели и пытаясь зажечь лампу. — Что случилось? Ты не заболела?

— Нет, нет, — шептала девушка, — но в моей комнате кто-то есть. Это привидение, белая дама. Она стояла в лунном свете и смотрела на меня.

И ни слова, ни материнская ласка, ни чашка горячего молока не смогли убедить Иду Энн вернуться обратно в свою спальню. Она настояла на том, чтобы провести остаток ночи вместе с матерью, и сонному Элджи пришлось перебраться в комнату для гостей.

На следующий день вдовствующая графиня перевела плачущую дочку в комнату поменьше — спальню сэра Джона Роджерса. На этом неприятности временно прекратились.

Кэролайн и Фрэнсис, приехавшие в гости на несколько дней и ночевавшие на бывшем «яблочном складе», ничего особенного не видели. Затем комната с перегородкой оставалась пустой в ожидании новых гостей.

А гостей было множество. Энн, лихорадочно пытаясь сделать Саттон хоть немного более жилым местом, приглашала всех (или почти всех) полюбоваться на свой новый дом и погостить денек-другой. Элджи в конце концов устал от бесконечной вереницы гостей и спасался только прогулками. Он купил двух спаниелей, по имени Полли и Энфус (это ему казалось ужасно смешным, и он все время радовался своему приобретению), и, натянув бриджи и высокие сапоги, целыми днями разъезжал верхом по саттонскому лесу.

Энн тем временем просто убивала время и скучала.

В конце концов ей пришла в голову мысль, что пора выдать замуж Иду Энн, которой уже исполнился двадцать один год и которая порядком ей надоела со своими капризами.

Итак, было решено 11 июля, в день рождения Иды Энн, устроить большой званый обед с танцами, на который вдовствующая герцогиня пригласила множество знатных молодых людей. Список гостей возглавлял майор Джон Уордлоу. Чем чаще Энн об этом размышляла, тем отчетливее ей казалось, что майору никак не больше тридцати лет и что ему самое время остепениться. И эта мысль нравилась ей все больше и больше. Энн написала ему письмо с приглашением приехать в гости и оставаться так долго, как только позволят его армейские обязанности. Вскоре пришел ответ, в котором майор писал, что принимает это предложение.

Такой ответ дал Энн пищу для размышлений. Сидя за письменным столом в своем кабинете, который некогда был салоном Элизабет Уэстон, она раздумывала, может ли в самом деле случиться так, что майор питает особые чувства к Иде Энн. Вдовствующей графине никогда не бросалось в глаза что-либо, могущее привести к такому заключению, но, с другой стороны, Джекдо всегда приезжал в Саттон охотнее других. Впрочем, если бы тогда кто-нибудь сказал Энн, что Джекдо влюблен в ее среднюю дочь и хочет вступить с ней в брак, она была бы крайне удивлена.

Наступил назначенный день, и с полудня подъезд к воротам замка загромоздили бесчисленные экипажи. Первыми Прибыли дядя Уильям, миссис Милуорд (мысленно ее до сих пор продолжали называть девичьей фамилией) и их старший сын Уильям, виконт Чьютон. Этот кузен Иды Энн состоял в гвардии шотландских мушкетеров, был холост и определенно подходил на роль жениха. Второй сын дяди, Джордж, тоже приехал на праздник. Ему было двадцать два года, и он тоже мог стать кандидатом на руку своей кузины. Следом прибыла карета с дочерьми дяди, которые тоже находились в состоянии охоты за женихами. «Что ж, им представится удобный случай», — подумала Энн.

С прибытием Кэролайн и Фрэнсиса Хикса, Аннетты и Арчи Мани, а также Фрэнсис и Джорджа Гренвилля Харкорта (они были теперь помолвлены и походили на влюбленных голубков) все семейство было в сборе. Но список приглашенных на этом не кончался. Мистер Харкорт привез с собой графа Селборна — молодого, красивого и вселившего радость в материнское сердце. Кроме того, из окрестных имений прибыло шестеро сыновей землевладельцев и два неженатых церковника. Вдобавок приехал друг Фрэнсиса, его коллега-хирург, и, само собой, майор Джон Уордлоу.