— Это вы связаны с Коста-Брава!

— Естественно. Нам нужно было скомпрометировать одного из самых влиятельных людей западного мира. И я хотел убедиться, что все выполнено должным образом. Мы довели дело до конца, у вас же кишка оказалась тонка.

— Но вы же не знали, почему мы начали операцию. Да и сейчас не знаете.

— Неужели, Эмори, вы не видите, что ваши мотивы не имеют для нас никакого значения? Он сходил с ума. Вы своими невероятными претензиями сами подталкивали его к этому. Он был талантливейший человек, который мог работать за десятерых. Я бы назвал это грузинским синдромом, Эмори. Сталин, когда его убивали, уже был бессвязно бормочущим идиотом. От нас требовалось всего-навсего подливать масла в бушующее пламя фантазий Мэттиаса, удовлетворять все его прихоти, поддерживать жалобы и раздувать подозрения... и тем самым поощрять безумие. Потому что это безумие — лучшее свидетельство безумия этой страны.

— Теперь никаких свидетельств не останется. Аннигиляция и полное уничтожение всего живого.

Пирс медленно кивнул головой в знак согласия.

— Да, такой риск есть, но не следует бояться проигрыша.

— Не он, а вы сошли с ума!

— Отнюдь. В этой гибели, в этой катастрофе будете виноваты вы, и только вы. Мнение мирового сообщества, к которому вы так часто взывали, позаботится об этом. Сейчас важно только одно: необходимо найти человека, который в одиночку провел Мэттиаса по пути к безумию, и получить у него документы. Не беспокойтесь о Гавличеке. Ведь, в конце концов, вы, а не мы пожелали объявить его «не подлежащим исправлению».

— Но вы, вы сделали это!

— В тот момент это было необходимо. Сейчас надобность отпала. Теперь он нам поможет. Я не шутил. Он один из самых талантливых оперативников, которые когда-либо работали на вас. У него великолепное чутье. С его опытом и нашими знаниями мы отыщем человека, который поставил на колени ваше правительство.

— Я уже сообщил, что вы из себя представляете, — прошептал Брэдфорд.

— В таком случае за мной бы уже следили от самого аэропорта. А слежки не было. Следовательно, вы никому ничего не успели сказать, потому что сами узнали обо мне всего несколько минут назад. Я занимаю слишком заметный пост, чтобы быть обвиненным без убедительных доказательств человеком вроде вас. Вы совершили в жизни слишком много ошибок и не можете себе позволить еще одну. Этот город не любит вас, мистер заместитель государственного секретаря.

— Хейвелок убьет вас, как только увидит.

— Не сомневаюсь, что он так сделает, если только увидит. Но это, согласитесь, уже его проблема. Мы знаем Гавличека, он же нас — нет; и обо мне он не знает. Это ставит его в весьма невыгодное положение. Мы будем просто следить за ним, не более того.

— Вам ни за что не отыскать его! — Брэдфорд двинулся налево, но Пирс преградил ему путь и прижал к стене.

— Не стоит, Эмори. Вы устали и очень слабы; вы умрете раньше, чем успеете закричать. А что касается поисков Гавличека... Сколько всего у нас стерильных? С первого по семнадцатый? Кто же посмеет не сообщить мне, человеку, способствовавшему стольким перебежчикам, какие из этих убежищ свободны, чтобы я смог поместить туда новый «улов», или, лучше сказать, предстоящий возможный «улов»? Подождите умирать, Эмори. Лучше скажите мне, где этот катастрофический документ. Я полагаю, что в ваших руках только копия. Оригинал висит над вашей головой на очень тонкой нити подобно ядерному дамоклову мечу.

— Документ там, куда вам никогда не добраться.

— Охотно верю, — согласился Пирс. — Но вы-то можете сделать это.

— Ничего не выйдет... можем мы или нет...

— К сожалению, и этому я охотно верю.

Пирс неожиданно вытянул правую руку и обхватил обнаженное предплечье Брэдфорда. Одновременно левой рукой он зажал рот хозяину кабинета и развернул боком к себе. Через несколько мгновений зрачки Брэдфорда расширились, затем его глаза закрылись и из горла раздался приглушенный хрип. Заместитель госсекретаря рухнул на пол, и Пирс отвел руку с зажатой между пальцев иглой. «Крот» подбежал к письменному столу, сдвинул в сторону кассеты и прочитал лежавшее под ними письмо, напечатанное на официальном бланке. Он поднял телефонную трубку, нажал кнопку внешней связи и набрал нужный номер.

— Федеральное бюро расследований, нью-йоркское отделение, — раздался ответ.

— Отделение внутренней безопасности, пожалуйста! Агента Абрамса.

— Абраме слушает, — послышался через несколько секунд мужской голос.

— Надеюсь, ваше путешествие было благополучным?

— Полет прошел гладко, — последовал ответ. — Продолжайте.

— Существует некий Р.Б. Деннинг, исполнительный директор отдела новостей «Всеамериканской телевизионной сети». Он передал пленки из своей фильмотеки в государственный департамент, но совсем не тому человеку. Это психически неуравновешенный тип по имени Брэдфорд, чьи намерения враждебны интересам правительства Соединенных Штатов. В припадке ярости пленки были Брэдфордом уничтожены. Для блага компании в целом Деннингу следует хранить молчание. Государственный департамент весьма сожалеет... приносит свои... et cetera et cetera[66]. Все это весьма срочно.

— Я позвоню ему немедленно и все сообщу, даже если он приканчивает свое второе мартини.

— Можете добавить, что госдеп может решить сократить в будущем свое сотрудничество со «Всеамериканской», так как они направляют свои материалы без должной проверки по существующим официальным каналам. Однако если все станут сотрудничать во благо страны...

— То все будет в порядке, — закончил «памятливый путешественник» из Нью-Йорка. — Я все понял.

Пирс положил трубку, подошел к телевизору и аккуратно откатил его к стене. Надо распорядиться, чтобы видеомагнитофон унесли в какой-нибудь другой кабинет. От пленок не останется и следа; ничего нельзя будет доказать.

Не было ни вопля ужаса, ни крика протеста, ни проклятья богам; был всего лишь звон разбившегося стекла в огромном окне седьмого этажа и стремительное падение тела.

Те, кто видел Брэдфорда утром, сказали, что он был вне себя и, видимо, поступил так, как и должен был поступить — в последнем приступе отчаяния решив разом покончить со всем, что его мучило. Он больше не имел сил бороться с собой. Все знали, что он так и не смог до конца избавиться от душевных терзаний конца шестидесятых годов. Он принадлежал к тому поколению, чье время ушло. И он так и не смог осмыслить той роли, которую сам сыграл для ускорения этого ухода. Существо дела ускользало от него и, в конце концов, он остался лишь шепотом в тени, шепотом, беспокоившим некоторых, но оставляющим равнодушными большинство. Это большинство видело его бессилие изменить что-то.

Такие мысли появились в некоторых вечерних изданиях. Тон некрологов колебался от теплого до ледяного в зависимости от того, под какими знаменами выступали редакции газет. Обращал на себя внимание тот факт, что все публикации отличались краткостью; по-настоящему его смерть никого не взволновала. Непоследовательность не шла ни в какое сравнение с наиболее обожаемым прессой грехом — твердолобостью. Кто меняет позиции — тот слабак. Нам нужен либо Иисус, либо ковбой с квадратной челюстью. Скажите, кто способен вместить в себе обоих?

Заместитель государственного секретаря Эмори Брэдфорд, убежденный ястреб, превратившийся в страстного голубя, умер. Умер. Разумеется, покончив с собой.

В его кабинете каким-то образом оказался видеомагнитофон — совершенно неуместный для серьезного политика. Оказалось, что его доставили не туда. Сотрудники из Г-12 на третьем этаже подтвердили свой запрос на видео. Телевизор так и остался стоять у стены. По всей видимости, им никогда не пользовались.

— Ты не мог предотвратить этого, — твердо произнесла Дженна, остановившись перед письменным столом Хейвелока. — Тебе не разрешили появляться в государственном департаменте, и ты с этим согласился. Если «крот» тебя увидит, то либо тихо убьет тебя и останется на своем месте, либо испугается и рванет в Москву. Ты хочешь поймать его, а твое появление — лучший способ помешать этому.