Прежде чем мне удалось остановить их или попросить, по крайней мере, не слишком увлекаться, уже крутилась пластинка, и четыре пары радостно танцевали. Партнеров как таковых не было, каждый мальчик на мгновенье хватал меня, крутил и отпускал, а потом хватал другую девочку. Все это случилось так быстро, что я не могла найти слов, чтобы велеть им прекратить, но минутой позже я уже не могла придумать никакой причины, по которой им следовало не делать этого. Суть была ясна — разумеется, в этой роскошной комнате не бывало ничего подобного. Ну и что? Мои гости веселились. И мне пришлось признать, что я и сама получаю удовольствие, какого давно не испытывала.

Пластинку поставили снова. Я видела, как слуга направился через холл от буфетной стойки к входной двери, и предположила, что в дверь звонили. Обеспокоенная, я последовала за ним и увидела, что права. В дом вошел Чарли, посмотрел в направлении музыки, куда ему указывал слуга, и снова на слугу. Он уставился на меня, прошел со мной в гостиную и закричал:

— Что здесь происходит?

Все замерли, за исключением одного мальчика, который выключил фонограф. Я поспешно начала объяснять, что мы ушли из «Балтимора» вскоре после десяти, чтобы приехать сюда и посмотреть дом, и мы пришли совсем недавно, и…

— Чтобы этих пьяных рож здесь не было! Немедленно! — проревел Чарли и пошел вверх по лестнице. — Немедленно, я сказал!

Пока ребята выстроились в очередь за своими пальто, Чарли добрался до середины лестницы. После этого он остановился, сверкнул глазами и громко, так чтобы все его слышали, обратился ко мне:

— Это что, всегда такое происходит? Стоит мне уйти из моего дома, как ты превращаешь его в бордель для своих немытых пьяных дружков?

Я онемела, не в силах пошевелиться. Ребята уже схватились за свои пальто, но Чарли не унимался:

— Что здесь было бы, если бы я пришел десятью минутами позже? Вы, шлюхи и сутенеры, верхом друг на друге кувыркались бы по всему дому, на моей мебели! Это не ее дом, это мой дом! Можешь убираться вместе с ними, если думаешь, что слишком хороша для меня!

Он добрался до конца лестницы и захлопнул дверь.

Я не видела, как восемь подростков вырвались наружу. Я ослепла от гнева.

Голос Чарли был таким оглушительным, что даже мама, которая, приехав в Коув-Вэй, благополучно поселилась в задней части дома, пришла из детской комнаты с озабоченным видом. Я сделала знак головой, чтобы она вернулась обратно, и ворвалась в комнату Чарли, захлопнув за собой дверь. Я была в бешенстве. И я его не боялась.

— Если ты орешь на меня наедине, это одно дело, — бушевала я. — Но ты унизил меня, как никто не унижал меня в жизни! А тебя не волнует, что они подумают о тебе?

Он смотрел на меня, пытаясь определить, всерьез ли я это говорю.

— Что они подумают обо мне? Это что, главная проблема в твоей жизни? Что эти недоумки подумают обо мне?

— Зачем ты устроил эту дикую сцену? Зачем ты меня так унизил?

Он все еще был багровым.

— Довольно, Лита! Мы не можем жить вместе! Видит бог, я всегда всем желал только добра. Но ты губишь меня, ты заставила меня жениться с одним ребенком, а теперь пытаешься окончательно доконать вторым. Все, с меня хватит, ты не нужна мне, я хочу одного: чтобы меня оставили в покое и дали мне работать. Я презираю тебя, я проклинаю тот день, когда ты вошла в мою жизнь, мне отвратительны эти ублюдки, твои друзья, я…

— А Чарли-младший? Он тоже отвратителен тебе? — спросила я осторожно.

— Ага, теперь ты будешь давить на жалость! Черт подери, как убедить тебя, что все, связанное с тобой, невыносимо?

Его лицо было красным, а на виске так пульсировала вздувшаяся вена, что, казалось, его может хватить удар. Теперь я уже была не столько взбешена, сколько обеспокоена, и сказала тихо.

— Что ж, наверное, пора поговорить о разводе.

— Да, — накинулся он на меня. — К этому ты и вела — к разводу. Вытрясти из меня деньги и провести остаток дней в роскоши со своими сородичами-мексиканцами! Я давно думал, когда, интересно, ты заговоришь об этом?

После этого мой муж, которому претило любое физическое насилие, потянулся к столу, открыл выдвижной ящик и достал револьвер. Его красивая рука тряслась, но он направил его на меня.

Это выглядело нелепо, и я испугалась, но не от мысли быть убитой. Я не могла представить себе, что он нажмет на курок. Меня испугали дикость его высказываний и вся эта мелодраматическая чушь.

Я продолжала стоять, пока он размахивал револьвером и выкрикивал безумные угрозы и проклятия. Он остановился лишь после того, как кто-то начал отчаянно барабанить в дверь, и мы услышали, что мама требует впустить ее. Чарли заморгал, кинув взгляд на револьвер, очевидно, поняв, как он шумел, и быстро положил оружие обратно в стол. Расправив плечи, он открыл дверь и дал войти маме, которая в смущении смотрела на нас.

— Я немного потерял контроль над собой, но теперь все в порядке, — сказал он вежливо, словно его недавние крики не имели никакого значения. — Не о чем беспокоиться. Вам обеим надо отдохнуть.

Он мягко выпроводил нас, закрыв за нами дверь, явно убежденный, что я не скажу маме о пистолете.

Самое интересное, что я действительно не сказала. Я сообщила маме о нашей перепалке, но деталей не уточняла. Я уже давно перестала откровенничать с ней: слишком часто она повторяла, что не следует вмешивать ее в наши отношения.

Сидней Эрл Чаплин родился 30 марта 1926 года, на пять недель раньше срока. Его рождение было таким же легким, каким трудным было рождение Чарли-младшего.

Позднее, когда они росли, Чарли проявлял к обоим мальчикам искреннюю, хотя и неровную, любовь, но в 1926 году его отцовских инстинктов наблюдать не приходилось; казалось, он делит свою энергию между съемками «Цирка» и нарастающей ненавистью ко мне. Тема развода теперь занимала его полностью, и ни по какому иному поводу он со мной не общался. По его словам, я стала просто камнем на его шее, от которого он поскорее хотел освободиться. Я заманила его в ловушку, говорил он, но он покажет мне, как он расправляется с мексиканскими бродягами.

Он так страстно предавался этим обличениям, что истерические напоминания о моих прегрешениях против него ожидали меня буквально каждый вечер, когда он возвращался домой. Но как бы он ни нападал на меня и как бы ни обижал, какой бы предательницей меня ни объявлял, я все больше понимала: не может быть, чтобы причина его все более дикого и неуравновешенного поведения была только во мне. Почему он так жестоко и грубо набрасывался на меня? Почему, когда я старалась молчать и ничем не раздражать его, он продолжал рвать и метать, а его глаза были такими злыми? Может быть, это груз славы и ответственности давил на него? Я не могла поверить, что причина исключительно во мне.

Наконец, сама уже на грани срыва, я снова высказала предположение, что, наверное, лучше развестись.

— Я разведусь с тобой, когда сочту нужным и только на моих условиях, — заявил он. — Я расплачусь с тобой, но когда это будет удобно мне. И не вздумай болтать об этом в газетах и вообще где бы то ни было. Я могу устроить, чтобы тебя убили. Есть люди, которые сделают это легко и быстро, им не понадобится напоминать. Какую смерть ты предпочитаешь?

Снова Чарли вел себя так мелодраматично, что я не могла воспринимать его угрозы всерьез. А вот его самого я воспринимала вполне серьезно, и старалась по возможности говорить спокойно.

— Что ты имеешь в виду под «расплатиться»? — спросила я. — Ты слишком возбужден сейчас, и я уверена, ты говоришь, не то, что думаешь… но с чего ты взял, что я хочу, чтобы ты расплатился со мной? Ужасно, что ты говоришь это. Я не продажная женщина, я твоя жена. Я дала тебе двух сыновей. Как я…

Он кивнул в ответ.

— Да, ты дала мне двух сыновей, хотелось бы еще убедиться, что я — действительно их отец.

Я старалась никогда не плакать перед ним, но теперь не выдержала. Я была слишком расстроена и разрыдалась. Ничуть не смущаясь, он продолжал твердить свои маниакальные угрозы. Он знает, кто я такая. Он освободит меня, когда закончит картину и не раньше. Если я посмею сама бросить его, он сделает все, чтобы испортить мою репутацию так, что даже моя семейка голодранцев не захочет иметь со мной ничего общего. Он знает, что мне нужны его деньги, но если я собираюсь звонить адвокатам, лучше не беспокоиться, его доходы и собственность надежно защищены, так что через суд мне никогда ничего не получить. Он предупредил меня, что был в здравом уме и трезвой памяти, когда говорил о том, чтобы убить меня. Я ведь знаю Уильяма Рэндольфа Херста? Так вот, достаточно Чарли обратиться к нему, и Херст уберет меня.