Проблема состояла в том, что этой пятнадцатилетней девочке большинство книг казались сложными. Впрочем, одну из них я изучала особенно усердно, это была биография Наполеона, которую Чарли читал в Тракки. Когда-то он поведал мне, что думает снять серьезный фильм о Наполеоне и себя в центральной роли. «Есть несколько фильмов о Бонапарте, но ни один из них даже не приблизился к этой многогранной личности, — говорил он. — Я могу сделать следующую картину о нем, когда освобожусь от „Золотой лихорадки“: А кто, как ты думаешь, идеальная Жозефина?»

Наверное, я должна была прийти в восторг, но нет. Чарли не сомневался во мне как в актрисе, а я наоборот. Вопреки его вере и очевидной убежденности людей на съемочной площадке, что я работаю хорошо, я считала, что не заслуживаю такого доверия. Я играла роль девушки из дансинга, которая дружит с бродягой, и избавилась от своих первоначальных страхов, но если я и была хороша, тому было две причины: роль не предъявляла ко мне особых требований, а у меня был никогда не допускающий ошибок режиссер, подстраховывающий каждый мой шаг. Тем не менее я не сомневалась, что Жозефины из меня не получится. Кроме того, стремление быть актрисой, а тем более звездой, никогда не владело мной безраздельно.

Чарли не обращал никакого внимания на мои сомнения. «Твоя скромность очень симпатична, но лучше тебе успокоиться, — говорил он. — Каково мне, если я превозношу тебя до небес, а ты сидишь тут в полном смятении?» В один из своих приступов энтузиазма он поделился планом следующей картины с мамой. Мама выдала в избытке все то, чего не смогла я.

В постели с Чарли я не была такой же неуверенной в себе. По-прежнему я не испытывала ничего похожего на оргазм, но он учил меня — а я думала, что учусь сама, — как доставлять ему максимум удовольствия. Я даже чувствовала облегчение, когда акт заканчивался, а я не достигала высшей точки, поскольку в своем колоссальном невежестве считала, что если не достигать оргазма, то не будет ребенка.

Один раз, всего один раз мы обсуждали риск забеременеть. Чарли уверил меня, что я в полной безопасности, вот, собственно, и все. В силу доверия к нему, в силу собственной дремучести, больше я не развивала эту тему. Мерна говорила мне о резиновом предмете под названием кондом, и хотя я никогда не видела Чарли с ним, я предполагала, что если он уверяет меня в безопасности, он подразумевает, что я всегда защищена. Вскоре я перестала волноваться, полагая, что знаменитому, неженатому Чарли Чаплину нет никакого резона рисковать потенциальным отцовством.

Хотя мы тщательно заметали следы, со временем мама начала чувствовать что-то неладное. Однажды она напрямую спросила меня:

— Ты, случайно, не влюбилась в м-ра Чаплина?

Я взвилась:

— Какая глупость! Он мне нравится, разумеется, но не больше, чем всем другим. К тому же он в два раза старше меня.

— Совершенно верно. Именно так, — сказала мама. — Вдобавок он очень привлекателен. Я заметила — не могу понять, в чем дело, но есть что-то необычное в том, как вы смотрите друг на друга. Не могу утверждать, но эти взгляды не похожи на то, как обычно смотрят друг на друга маленькая девочка и мужчина, который годится ей в отцы.

— Мама, что за ужасные мысли у тебя в голове? — закричала я. — Если ты не можешь доверять такому человеку, как Чарли, можешь ты, по крайней мере, доверять собственной дочери?

Я и порадовалась, и ужаснулась той убедительности, с которой прозвучали мои слова.

— Прекрасно, ты уже называешь его «Чарли»!

— Да, «Чарли», — когда он не слышит. — Я отчаянно импровизировала. — Ты просто невыносима! Ты можешь говорить о чем-нибудь другом?

Ее голос понизился и стал пугающе спокойным:

— Спасибо, Лиллита, за твою вежливость. Я все-таки твоя мать, и хочу, чтобы ты была порядочной. Я ничего не имею против м-ра Чаплина, но он разведен, и у него репутация волокиты.

— Это не имеет никакого отношения к…

— Дай мне сказать. Я не самая умная женщина, но неплохо знаю мужчин.

— Уж не хочешь ли ты прочитать мне очередную лекцию?

Она шлепнула меня по руке — несильно, но достаточно ощутимо, чтобы дать понять, что говорит дело.

— Прекрати дерзить. Да, я собираюсь прочитать тебе лекцию. Хорошо это или плохо, но ты — хорошенькая и привлекательная девочка. Девочка — сказала я, — в свои пятнадцать ты еще ребенок и многого не понимаешь. Ты созрела физически слишком рано, но от этого не стала взрослой, как не стала взрослой и оттого, что снимаешься в кино. А я не настолько старомодна, чтобы не понимать, что девочка твоего возраста может испытывать определенные эмоции, о которых лучше не распространяться. Но я достаточно старомодна, чтобы знать: если ты позволишь слишком многое мужчине до брака, то будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Ты слушаешь меня, Лиллита?

Кивнув, я уставилась в потолок, притворяясь, будто невыносимо страдаю от этой церемонии. Мама не сдавалась. Не упоминая больше Чарли, она перечисляла все ужасы, которые могут случиться с самоуважением девушки, если та перестанет быть порядочной. Я вела себя, как капризное дитя, отчасти потому что слышала это много раз прежде, а отчасти, чтобы замаскировать вину, поскольку многое из того, что говорила мама, содержало слишком очевидную правду, и я чувствовала себя не в своей тарелке.

Когда выдался следующий свободный момент у нас с Чарли, я рассказала ему о нашем с мамой разговоре. «Не расстраивайся — я придумаю что-нибудь», — сказал он. И придумал, в тот же день. Он решил устроить вечеринку с угощением у бассейна в своем доме и пригласить на нее около десяти тщательно отобранных гостей, при этом — никого из компании по плавательному клубу. Мама будет почетным гостем. Я буду невинной, простодушной посетительницей. Видя нас вместе в непринужденной обстановке, в окружении людей, не связанных со студией, она забудет о своих подозрениях в отношении нас. Все, что от меня требовалось, это притвориться, что я никогда не была в его имении прежде. Он проинструктирует слуг, чтобы они не показывали виду, что знакомы со мной.

Польщенная приглашением мама сказала, что с удовольствием придет. Но все чуть не сорвалось, так как накануне вечеринки внезапно ее скрутило от боли и ей пришлось лечь в постель. Я кинулась звонить соседу доктору, который, к счастью, оказался дома и согласился сразу же прийти. Когда я вернулась к маме, ее щеки порозовели, но она держалась за живот и жаловалась на невыносимые боли.

Доктор пришел, расспросил ее, сказал, что должен исключить аппендицит, и, осмотрев в течение пяти минут, резюмировал: «Вы в прекрасной форме, миссис Спайсер. У вас была просто кишечная колика. Приходите ко мне завтра, если хотите, и мы сделаем анализы, но я уверен, что поводов для беспокойства нет».

Боль испарилась так же быстро, как началась, и вскоре мама поднялась и вела себя, как ни в чем не бывало. Я готова была уже успокоиться, но она испугала меня, признавшись, что у нее это не в первый раз.

— Почему же ты не говорила мне? — воскликнула я в ужасе. — Ты обращалась к врачу?

— Нет, и не собираюсь, — ответила она. — Ненавижу ходить по врачам. Все будет в порядке.

Хотя на следующее утро она выглядела здоровой, я собиралась позвонить Чарли и сообщить, что мы не сможем прийти, но мама и слышать об этом не желала. Она отлично себя чувствует, настаивала она.

Воскресный день был солнечный, но прохладный. Приехав к четырем часам, мы обнаружили Чарли, облаченного в купальный костюм и в прекрасном настроении. По его совету мы тоже взяли купальники, и он посоветовал нам, пока погода не испортилась, переодеться и окунуться. Мама отказалась под предлогом, что не расположена к купанию, а я отважилась.

Большинство гостей уже пришли, и болтали о необычной для середины лета погоде. Я знала Элфа Ривза, который привел с собой жену Эми. Нас представили высокому и очень костлявому мужчине, д-ру Сесилю Рейнольдсу, и его жене Норе. Другие гости вели себя как важные господа, это были люди разных профессий, все очень вежливые и довольно спокойные и сдержанные. Почти половина из них была в купальниках, но Чарли был единственным, кто побывал в воде.