– Типун тебе на язык, сестра! – возмущенно запротестовала Агриппина. – Даже не смей упоминать при моем сыне это дикое чудовище! Я все на свете отдала бы, чтобы сказать с уверенностью, что Луций не от него! Но. увы, это не так! Хотя он не может называться отцом этого милого малыша после того, как публично проклял мое маленькое счастье. Тогда от обиды я чуть не избавилась от ребенка ценой собственной жизни! Я до сих пор помню, кому обязана я и обязан мой сын! Я ходила сегодня в гробницу Юнии, чтобы показать ей моего Луция и рассказать, что творит ее муж.
Ливилла с удивлением посмотрела на сестру.
– Не ожидала, что ты продолжаешь чтить ее память, когда наш брат и думать забыл о той, кого любил больше жизни. Даже все статуи ее в одну ночь исчезли с улиц Рима.
– Он не забыл. И никогда не забудет. У ее усыпальницы каждый день стоят свежие лилии. Я знаю, что он лично приносит их туда каждое утро. А от Друзиллы я знаю и другое, – Агриппина придвинулась ближе к Ливилле и зашептала: – Наша сестра – потаскуха, да падет проклятье на ее голову, как-то рассказала мне о причине, по которой наш император делит с ней ложе.
– О, нет! Это не тайна! – запротестовала Ливилла. – И так это понятно всем! Не зря же она выкрасила волосы. И никто в Риме не осуждает ее и не называет потаскухой, потому что именно она вызволила нашего императора из царства Аида благодаря такой подмене.
– Это благодеяние минувших дней! У нее нет повода открыто прелюбодействовать с собственным братом! – гневно возразила Агриппина.
– Тихо, сестра! Нас могут услышать! Мы не вправе осуждать поступки нашего брата, объявившего себя богом. Бессмертные выше человеческого суда! К тому же Гай сейчас подыскивает себе невесту. – Ливилла испуганно прикрыла ей рот ладошкой. – Лучше расскажи, что сказал астролог, который вчера принес гороскоп Луция!
Агриппина вздохнула и потянула сестру к выходу, дав знак рабыне присмотреть за колыбелькой.
Еще накануне она попросила их бабку Антонию заказать лучшему астрологу в Риме подробный гороскоп ребенка. Очень уж ее взволновало, не стала ли выходка Калигулы в день очищения мальчика злым знамением, когда Агриппина возложила его на руки брату и попросила дать имя. А полупьяный Калигула с глумливой усмешкой посмотрел на дядю Клавдия, хромого, косматого и страшного, с трясущейся головой, и предложил имя Тиберий. Агриппина тогда не побоялась гневно возразить Калигуле, что ее сын никогда не будет носить это мерзкое имя, потому что его носят или дураки, или ненавистные тираны. Она выхватила сына из рук брата и в слезах убежала, толкнув Клавдия так сильно, что он упал со ступенек и расшиб себе голову под громкий смех присутствующих. С тех пор она возненавидела его, невиновного в этой дурацкой шутке, и из-за ее бешеных нападок старику пришлось уехать в Капую. Хотя он только был рад этому предлогу покинуть шумный дворец.
Сестры потом долго не могли утешить ее, а у Калигулы с тех пор появилась новая шутка: едва завидев сестру, он всегда с притворным интересом спрашивал, как чувствует себя маленький Тиберий, и любовался, как меняется цвет лица Агриппины и загораются злобой ее темно – зеленые глаза.
– Никто не должен знать, что этот гороскоп вообще был когда-либо составлен, – прошипела Агриппина в ухо Ливилле.
– Но почему? Что такого мог сказать астролог?
– Т-сс, даже не упоминай об этом в стенах дворца, – Агриппина, подталкивая в спину сестру, потащила ее в сад.
Ливилла недоумевала, почему ее сестра так боится быть услышанной.
Агриппина завела ее в самую дальнюю часть палатинского сада, выбрав обширную поляну без единого деревца, у маленького пруда. Она расстелила на земле свой плащ и, приказав Ливилле сесть, сама опустилась рядом. Поляна продувалась со всех сторон, и Ливилла немедленно замерзла. О чем тут же не преминула сердито заметить сестре.
– Зато нас никто не сможет подслушать, оставшись незамеченным.
– Но, Агриппина, к чему все эти тайны? Здесь довольно прохладно. Неужели во всем дворце нет такого места, где не было бы чужих ушей? – возмутилась Ливилла.
– Еще чего. Тут, по крайней мере, видны все четыре стороны, и никто не подкрадется к нам из-за угла. Слушай! Составленный гороскоп поначалу ужаснул меня.
– Но чем?
– Мой сын будет императором. Самым великим, каких видел Рим. Но… – Агриппина запнулась, не в силах вымолвить.
– Но… – Ливилла нетерпеливо придвинулась, ее губы касались уха сестры. – Но?
– Он убьет меня, свою мать…
– Не может быть! – Ливилла порывисто вскочила. – Как тебя понимать?
– Как понимать? – Агриппина поднялась вслед за ней. – А так. Пусть убьет, лишь бы царствовал!
Ливилла, потрясенная, смотрела на сестру. Величием вдруг повеяло от хрупкой фигурки Агриппины. Гордо вскинув голову, она стояла, устремив взор куда-то вдаль, а порыв ветра развевал ее роскошные волосы.
– Пусть убьет! – решительно и жестко повторила она, отбрасывая со лба рыжую прядь. – Лишь бы царствовал!
– Ты – великая мать! – восхищенно произнесла Ливилла и обняла сестру. – И у тебя родился великий сын!
– Держи все в тайне, ведь наш брат сам вознамерился заделать наследника. Он молод, и приемный сын у него уже был. Калигуле лучше не знать, что у его детей нет будущего. Бедная Юлилла! Неужели дочь моей подруги исчезла без следа? Она стала бы надежной женой и верной подругой моему Луцию.
Едва последние слова сорвались с языка Агриппины, как огромный черный лебедь на крыльях ветра опустился на воду маленького пруда, а следом и его прекрасная черная подруга. И величественные в своей красоте и мощи птицы, соприкасаясь клювами, застыли друг напротив друга, образовав сердце.
Но сестры уже удалялись в сторону дворца. Они не вняли знамению, что послала им в утешение темная богиня.
Калигула наслаждался, наблюдая, как его любимый конь Инцитат, самый быстроногий в империи, похрустывает отборным зерном из золотой кормушки.
– Подлей ему еще немного пива, Евтих, видишь, его мучает жажда, – велел он маленькому возничему и погладил коня по холеной и лоснящейся морде. – Красавчик мой! Нет тебе равных!
Кобыла Пенелопа тоже потянулась к угощению, но Евтих осторожно оттолкнул ее:
– Подожди, девочка! Тебе еще рано обедать, сначала сходим прогуляться.
– Накинь на нее уздечку, я сам пойду с ней, – сказал Гай. – Мы сходим на палатинский луг, там прекрасная зеленая травка.
Он коснулся ее челки, и кобыла радостно заржала в ответ на ласку хозяина.
– Приветствую тебя, внук! Надеялась застать тебя в курии, но мне сказали, ты сегодня там не появлялся, – неожиданно раздавшийся за спиной голос его бабки Антонии был резок. Калигула привычно втянул голову в плечи, как будто ожидая наказания за пропущенное заседание сената, но быстро опомнился и выпрямился.
– И тебе здравствовать, достопочтимая матрона! Какое дело привело тебя? Ты можешь пройтись со мной, пока я буду выгуливать Пенелопу. Глоток свежего воздуха никому не повредит.
– Ну уж нет, внук! Удели время мне, а не своей кобыле, я надолго не задержу тебя.
Калигула досадливо поморщился и передал повод Евтиху со словами:
– Я вас догоню! Евтих ушел.
– Я слушаю тебя, Антония!
– Даже не знаю, с чего и начать, – вымолвила старуха. Гая, глядящего на ее хмурое и недовольное лицо, вдруг посетила мысль, а видел ли он когда-нибудь, чтобы она улыбалась. – Ты осыпал меня небывалыми почестями, но позабыл спросить, нуждаюсь ли я в них. Ты не подумал, как тяжело мне, старухе, исполнять обязанности жрицы Августа. Освободи меня, мне хочется покоя на старости лет.
Калигула скривился:
– Считай, что уже сделано. Можешь продолжать жизнь затворницы, если тебе это по душе. Это все?
Антония кивнула, но уходить не собиралась, слишком многое хотелось ей сказать внуку, преступившему земные законы.
– Кто дал тебе право ломать и переделывать храм римских богов? Ты попираешь устои, веками складывавшиеся в нашем государстве. Ты перестал уважать римскую веру и лезешь в божественный пантеон, не боясь гнева небожителей. Кто дал тебе право объявлять себя богом? Октавиан заслужил это, оставив Рим мраморным, казну полной, а границы раздвинутыми. Ты же ничего не сделал для империи! Ты убил Тиберия Гемелла, своего приемного сына! Ты опустошаешь казну, растрачивая деньги на игры и скачки. Ты даешь должности за взятки, а не за заслуги. Ты открыто сожительствуешь с сестрой! Что за пример для добропорядочных римлян?! Остановись, внук! Остановись!