– Ой, прости! Прости, тетя Друзилла! Я никогда больше не буду так вести себя! Но – Аппелес! Я сгораю от желания увидеть, как он танцует, а ты ведь сама обещала.

Друзилла рассмеялась над столь обезоруживающей наивностью Мессалины, а та, довольная таким поворотом событий, вдруг встрепенулась, увидев кого-то в окне.

– Ах, смотри, смотри! Какой красавец! А вот этот черноволосый! Вот бы узнать, кто он, откуда приехал, я так люблю знакомиться с новыми людьми.

Слушая весь этот вздор, Друзилла склонилась к уху девушки и с улыбкой прошептала:

– Жар твоего лона грозит испепелить всю округу, тебе необходимо погасить его. Я все устрою для тебя на днях, не волнуйся. Но если ты хоть еще раз скажешь хоть слово, мы развернем носилки обратно.

Мессалина с трудом сглотнула и подняла сияющие глаза на подругу. Она благодарно сжала руку Друзиллы. Та одобряюще похлопала ее плечу и опять вернулась к своим мыслям. А Мессалина принялась молиться всем римским богам подряд, умоляя их ускорить бег солнца по небосводу.

Но если мысли девушки были о приятном, то Друзилла думала о том, что застало утром ее врасплох. Император вдруг упомянул о женитьбе.

Ничто не предвещало беды. Калигула в компании отца и сына Вителлиев рассматривал эскизы новых монет со своим изображением, которые он хотел ввести в обращение. Буря грянула внезапно. Гай Цезарь неожиданно увидел себя рядом с Юнией Клавдиллой. Полетела в стену восковая табличка, император дико закричал, вцепившись себе в волосы, потом упал навзничь и стал биться в судорогах.

Поспешно прибежавший врач велел перенести больного в его покои подальше от любопытных глаз.

– Сынок, эти приступы часто мучают нашего императора? – спросил Вителлий, прислушиваясь к суете за занавесом.

– Это второй. Первый приступ случился у него после того, как он долго пробыл в беспамятстве. Клавдий говорил, что умершая жена держала его при себе в царстве мертвых, и ему пришлось пойти на хитрость, чтобы заставить Калигулу вернуться. Узнав, что Друзилла притворялась Юнией, позвав его к жизни, он в ярости от разлуки с любимой хотел убить ее, и вот тогда-то и настиг его этот удар.

– Мы все скорбим о его потере, – сказал Вителлий, – ведь он даже собственную дочь покарал будто преступницу. Наш император должен поскорей забыть о Клавдилле, иначе память о ней сведет и его преждевременно в царство теней. Каким-то образом надо заставить сенат уничтожить все в Риме, что связано с ее именем, и статуи прежде всего. Я уже давно заметил, что он выбирает те улицы, где нет ее изображений, даже запах лилий вызывает у него слезы. Необязательно для проведения этого указа сенату спрашивать его мнение. Думаю, каждый согласится со мной. Все можно сделать незаметно.

– Ты прав, отец! – восторженно ответил Авл. – Я останусь здесь, а ты прямо сейчас можешь заняться составлением обращения к сиятельным отцам. Я пришлю весточку, когда цезарь придет в себя. Судя по всему, если улеглась суета, значит, он наконец-то спокойно заснул.

Тем временем в триклинии после ухода Вителлия – старшего стали собираться взволнованные домочадцы. Все ждали, когда выйдет лекарь. Ливилла рыдала, ей померещилось, что любимый брат опять впал в беспамятство, как полгода назад. Ее все успокаивали, только Друзилла недовольно морщила точеный носик, изредка покашливая, прикрывшись рукавом. Яркий румянец на ее щеках и кровавые капли при кашле давно бы уже насторожили опытного Харикла, но Калигула казнил его, приказав удушить в Мамертинуме.

Прошло два часа, и врач разрешил сестрам войти к цезарю. Бледный Калигула возлежал на ложе, весь обложенный примочками с целебным настоем. Ливилла порывисто обняла и его и со слезами в голосе сказала:

– Я рада, что ты вернулся к нам, брат.

– Не волнуйся, сестра, ты всегда преувеличиваешь опасность, – голос Гая был слаб, но тверд. – Я не мог долго быть среди моих новых собратьев, мне же надо следить за благополучием Рима.

– Каких собратьев, Гай? О чем ты? – недоуменно спросила Агриппина.

– Не глупи, сестра! – глаза Калигулы гневно засверкали. – Сам Юпитер звал меня на совет в свой храм на Капитолий. Мы вместе с ним и Марсом вдыхали жертвенный дым, насыщая свой разум и плоть.

Девушки переглянулись и промолчали.

– Они хотят, чтобы я явил Риму наследника. И для этого мне надо избрать себе жену.

В наступившей тишине явственно послышался вздох Друзиллы.

Энния Невия безуспешно пыталась связаться с Ливиллой. Ни один раб с посланием не был допущен в императорский дворец, где та проживала вместе с мужем. Дежурства у ворот тоже ничего не дали, так как сестра цезаря никуда не выезжала, а к носилкам Виниция в плотном кольце охранников пробиться рабам не было никакой возможности.

Эннию одолевала тревога не столько за себя, сколько за мужа. Было что-то пугающе странное, когда зимой Калигула назначил Макрона наместником Египта, но все еще не отпускал на место службы и держал в Риме, никак не назначая нового префекта претория. Теперь ни на один прием во дворец Макрона не приглашали, хотя император каждый день слал ему подробнейшие послания и просьбы дать совет в тех или иных делах. Номинально Макрон продолжал числиться наместником «житницы Рима», но на новом посту он не отдал еще ни одного приказа, а старый наместник Флакк все еще продолжал исполнять свои обязанности в Александрии. Невий Серторий вдруг оказался без должности, без власти, и все дни проводил, выполняя различные поручения императора. Он каждое утро являлся в атриум дворца, прислушиваясь к разговорам сенаторов и клиентов, тех, кого не допустили сегодня в опочивальню цезаря или к завтраку с новым римским богом. Его тоже не допускали, вынося ворох табличек, где быстрой рукой Калигулы были начерканы те или иные приказы. И Макрон ехал с проверкой к пожарникам, или к уборщикам улиц, или в Мамертинскую тюрьму.

Самое двусмысленное заключалось в том, что иногда Гай передавал Эннии короткие приказы явиться к нему. После каждого визита она прятала синяки и ссадины, полученные на императорском ложе, и подолгу плакала от унижений в перистиле своего дома, укрывшись от посторонних глаз. Макрон закрывал глаза на эти визиты, но постепенно становился все более нежным с ней, обнимая все крепче, а подарки его становились все изысканнее и дороже. Энния понимала, что он сочувствует ей, но ничего не может поделать с прихотью цезаря обладать ее телом. И она неустанно молилась Юноне, покровительнице верных жен, дабы та избавила ее от этой пытки и помогла быстрее покинуть Рим.

И вот наступил день, когда Макрон вернулся из дворца с пустыми руками, без привычного вороха свитков и табличек. С Калигулой сама Энния не виделась уже две недели, и ей стало ясно: что-то изменилось. Даже Ливилла, близкая подруга, перестала ее навещать. Как-то в театре Энния присела рядом с Друзиллой и Агриппиной, желая пообщаться, но обе тут же встали и пересели, громко сетуя, что дурно пахнет в этой части скамьи. Энния выбежала из театра в слезах и уже не покидала дом ради развлечений, которые точно из рога изобилия сыпались на римлян по приказу императора.

Они с мужем теперь сидели в домашнем саду, обнявшись и следя за струями фонтана. Им даже не о чем было разговаривать, она оба жаждали перемен и скорого отъезда из Вечного города, который предал и отвернулся от них. И именно в эти тяжкие дни, полные мучительного ожидания и ужаса неизвестности, неожиданно пришло письмо от Ирода Агриппы.

«Ирод Агриппа – Макрону.

Мой друг! Я решил вернуться в Рим после долгого отсутствия, чтобы принести свои жалкие дары на алтарь нового римского бога. Да здравствует вечно наш цезарь Гай! Дары мои необычны и выдержаны так долго, как выдерживают вино испанские виноделы».

– Что за бред? – спросил Макрон Эннию. – Какие выдержанные дары? Ты хоть что-нибудь поняла?

– Читай дальше!

«Но постигла меня досадная неудача в Александрии, из-за которой я вынужден задержаться у местных иудеев. И без твоей помощи мне никак не выбраться отсюда. Кредиторы не только пресекли мою свободу передвижения, но и страшно опозорили меня перед всеми. Иудеи решили по – царски встретить меня, но местное население, ненавидящее и презирающее (как и везде!) иудеев, воспротивилось этому, распаленное сплетнями моих недоброжелателей, которым, подумаешь, я несколько задолжал. Группа отпетых негодяев вырядила местного дурачка в роскошные одежды и принялась водить его по улицам Александрии с требованием чествовать царя Ирода. Большего унижения я не испытывал никогда. В довершении всех моих бед Авиллий Флакк запретил мне покидать город, пока я не раздам долги. Но пойми же меня, дорогой друг, после испытанного позора я дал зарок, что ни один асс не покинет мой кошель.