Дедушка мне рассказал. Индеец приносил товары для обмена и раскладывал у ног белого человека. Если он не находил у белого человека ничего, что ему нравилось, то забирал товары и уходил. Белый человек, не понимая, назвал его «индейским дарителем», подразумевая человека, который сначала дарит, потом забирает. Это неправда. Если индеец дарит подарок, он не делает из этого никакой церемонии, но просто оставляет подарок там, где его найдут.

Дедушка сказал, что индеец поднимает вверх ладонь в знак «мира», чтобы показать, что у него нет оружия. Для дедушки это было логично, но всем остальным казалось чертовски забавным. Дедушка говорил, что белый человек выражает то же самое рукопожатием; только его слова так неискренни, что ему приходится пытаться, путем рукопожатия, вытряхнуть оружие из рукава человека, который объявил себя другом. Дедушка был не слишком расположен к рукопожатиям, так как говорил, что ему не нравится, чтобы у него пытались что-нибудь вытряхнуть из рукава после того, как он представился другом, — что выражает полнейшее недоверие к сказанному слову. И это справедливо.

Что же до того, что при виде индейца люди говорят «Хау!»[12] и смеются, дедушка сказал, эта история началась пару сотен лет назад. Он сказал, каждый раз, когда индеец встречал белого человека, белый человек начинал его спрашивать: как ты себя чувствуешь, или как поживают твои родственники, или как у тебя идут дела, или как у тебя ловится дичь, — и все прочее в этом роде. Дедушка сказал, индеец пришел к убеждению, что любимым предметом беседы белого человека и было это самое как; и поэтому индеец решил, что при встрече с белым человеком, вежливости ради, просто скажет как — и предоставит сукину сыну говорить о любом как, каком его душе угодно. Дедушка сказал, что люди, которые над этим смеются, смеются над попыткой индейца проявить учтивость и внимание.

Мы доставили продукт в магазин на перекрестке, и мистер Дженкинс сказал, что у него побывали какие-то двое из большого города. Они приехали на длинном черном автомобиле и сказали, что они из Чаттануги. Мистер Дженкинс сказал, они хотели поговорить с дедушкой.

Дедушка посмотрел на мистера Дженкинса из-под своей широкополой шляпы.

— Налоговый закон?

— Нет, — сказал мистер Дженкинс. — Они вовсе не закон. Они сказали, что по профессии занимаются виски. Сказали, что слышали, что ты мастер, и хотят поставить тебя в большую винокурню, и еще — что, работая на них, ты можешь разбогатеть.

Дедушка ничего не сказал. Он купил для бабушки кофе и сахару. Я принес дрова и избавил мистера Дженкинса от старого леденца. Мистер Дженкинс чуть не подпрыгивал от нетерпения, желая услышать, что дедушка ответит, но слишком хорошо знал дедушку, чтобы задавать вопросы.

— Они сказали, что вернутся, — сказал мистер Дженкинс.

Дедушка купил сыра… чему я был рад, потому что любил сыр. Мы вышли наружу и не стали задерживаться у магазина, но сразу вышли на тропу домой. Дедушка пошел широким шагом. Времени собирать ягоды в этот раз у меня не было вовсе, и даже со старым леденцом пришлось покончить на ходу, то и дело бегом догоняя дедушку.

Когда мы добрались до дома, дедушка рассказал бабушке о двоих из большого города. Он сказал:

— Оставайся здесь, Маленькое Дерево. Я пойду в винокурню и спрячу ее получше: прикрою ветвями. Если они придут, дайте мне знать.

И он ушел, повернув на тропу ущелья.

Я сел на веранде и стал высматривать двоих из большого города. Едва дедушка успел скрыться из виду, я их увидел и сказал бабушке. Бабушка осталась стоять позади, в глубине собачьей дорожки, и мы смотрели, как они приближаются по тропе и переходят по бревну ручей.

Они были одеты красиво, как политики. На одном, высоком и тучном, были лавандового цвета костюм и белый галстук. На тощем были белый костюм и черная рубашка, которая блестела. На головах у обоих были шляпы из тонкой соломы, какие носят в большом городе.

Они подошли прямо к веранде; по ступенькам, правда, не поднялись. Толстый довольно здорово взмок. Он посмотрел на бабушку.

— Мы хотим видеть старика, — сказал он.

Я понял, что он нездоров, потому что изо рта у него нехорошо пахло, а глаз было почти не видно — они были как щелочки, утопающие в заплывшем жиром лице.

Бабушка ничего не сказала. Я тоже. Толстый повернулся к тощему.

— Старая скво не понимает по-английски, Слик.

Мистер Слик смотрел куда-то через плечо, хотя я не видел у него за спиной ничего особенного. У него был тонкий голос.

— К чертям старую скво, — сказал он. — Мне не нравится это место, Чанк: слишком уж далеко в горах. Давай-ка уберемся отсюда подобру-поздорову.

У мистера Слика были небольшие усы.

— Заткнись, — ответил мистер Чанк. Он сдвинул шляпу на затылок. Волос у него совсем не было. Я продолжал сидеть в кресле, и он посмотрел на меня.

— Похоже, мальчик из того же выводка, — сказал он. — Может быть, он понимает по-английски. Ты понимаешь по-английски, мальчик?

— Надо полагать, — сказал я.

Мистер Чанк обернулся к мистеру Слику.

— Слышал?.. Надо полагать!

Это их очень развеселило, и они громко засмеялись. Я заметил, что бабушка тихо вышла на задний двор и выпустила Малыша Блю. Он побежал в ущелье, к дедушке.

Мистер Чанк сказал:

— Где твой папа, мальчик? Я сказал ему, что не помню моего папу и что я живу с дедушкой и бабушкой. Тогда мистер Чанк пожелал узнать, где дедушка, и я обернулся и указал на тропу. Он сунул руку в карман, достал целый доллар и протянул его мне.

— Можешь оставить себе этот доллар, мальчик, если отведешь нас к твоему дедушке.

У него на пальцах были большие кольца. Я тут же понял, что он богат и, скорее всего, может себе позволить потратить доллар. Я взял его и положил в карман. Я неплохо умел считать деньги. Даже разделив доллар с дедушкой, я мог вернуть пятьдесят центов, которые у меня выудил христианин.

Что привело меня в довольно хорошее настроение, и я повел их по тропе. Но, пока мы шли, я начал думать. Вести их к винокурне было нельзя. Я повернул на высокую тропу.

Когда мы пошли по высокой тропе, настроение у меня в некотором роде испортилось, потому что я понятия не имел, что мне делать дальше. Мистер Чанк и мистер Слик, однако, пребывали в самом хорошем расположении духа. Они сняли пиджаки и шли далеко позади меня. У каждого из них на поясе висело по пистолету. Мистер Слик сказал:

— Так ты не помнишь своего папу, а, мальчик?

Я остановился и сказал, что не имею о нем ни малейших воспоминаний. Мистер Слик сказал:

— Так значит, выходит, что ты ублюдок, мальчик?

Я сказал, что, надо полагать, это вполне может быть, хотя я еще не дошел до буквы Б[13] в словаре и не изучил это слово. Оба они так захохотали, что даже закашлялись от смеха. Я тоже засмеялся. Кажется, они были очень веселые люди.

Мистер Чанк сказал:

— Черт возьми, это же просто свора животных.

Я сказал, что у нас в горах животных очень много… дикие коты и кабаны; а однажды мы с дедушкой видели черного медведя.

Мистер Слик пожелал узнать, не видели ли мы поблизости медведя в последнее время. Я сказал, что медведя не видели, но видели знаки. Я указал на тополь, о кору которого медведь точил когти.

— Да вот и знаки, — сказал я.

Мистер Чанк отскочил в сторону, будто его укусила змея. Он налетел на мистера Слика и сшиб его с ног. Мистер Слик рассердился.

— Чума тебя забери, Чанк, ты чуть не столкнул меня с тропы! Еще немного, и я полетел бы туда, вниз…

Мистер Слик указал вниз, в ущелье. Оба они с мистером Чанком нагнулись и посмотрели вниз. Ручей едва можно было разглядеть далеко внизу, у нас под ногами.

— Провалиться мне на этом месте! — сказал мистер Чанк. — Какая тут высота? Черт, если на этой тропе поскользнешься, то уж точно свернешь себе шею.