Голубые огоньки над аэродромом Монбельяра замерцали ровно в пять минут первого ночи. Мгновенно зажглись два ряда крошечных световых точек, отметивших посадочную полосу. Самолет сделал круг и приземлился.

Фонтин бросился через летное поле, держа в руках свой портфель. Когда он добежал до самолета, катившегося по полю, боковая дверца была открыта. В проеме стояли двое, протягивая руки. Виктор забросил портфель в черный зев и ухватился правой рукой за протянутую ему ладонь. Он побежал быстрее и прыгнул – его подняли и втащили в самолет. Он лег лицом на пол. Дверца захлопнулась, пилоту отдали команду на взлет, двигатели взревели. Самолет рванулся вперед. Через несколько секунд хвостовые шасси оторвались от земли, а еще через несколько мгновений они уже были в воздухе.

Фонтин поднял голову и подполз к рифленой стене, подальше от дверцы. Он прижал портфель к груди, глубоко вздохнул и прижался затылком к холодному металлу стены.

– Господи! – донесся изумленный возглас из мрака. Виктор обернулся налево, к неясному силуэту человека, который с такой тревогой это сказал. Первые лучи лунного света проникли сквозь стекло кабины пилота, которая не была отделена от салона. Взгляд Фонтина упал на правую руку говорящего. На ней была черная перчатка.

– Стоун? Ты что здесь делаешь?

Но Джеффри Стоун не ответил. Лунный свет стал ярче и уже освещал весь салон. Стоун стоял, вытаращив глаза и разинув рот.

– Стоун? Да ты ли это?

– Боже! Нас обвели вокруг пальца! Им это все-таки удалось!

– Да о чем ты?

Англичанин монотонно заговорил:

– Нам доложили, что ты убит. Что тебя схватили и казнили в «Казимире». Нам сообщили, что там сумел спастись только один человек. С твоими документами…

– Кто?

– Связной, Любок.

Виктор, пошатываясь, встал и схватился за металлические поручни, торчащие из стены. Отдельные части складывались в целое.

– Откуда у вас эта информация?

– Нам передали ее сегодня утром.

– Кто передал?

– Греческое посольство, – ответил Стоун едва слышно.

Фонтин снова опустился на пол. Любок предупреждал его!

«Я неоднократно подбивал тебя рассказать мне. Но ты ни разу не клюнул. Есть люди, которые считают, что эта война – мелочь… Именно поэтому я и сделал то, что сделал. Скоро ты все узнаешь… Теперь они оставят тебя в покое. Но ненадолго».

Итак, Любок сделал свой ход. Он лично проверил аэродром в Варшаве до рассвета и послал ложное донесение в Лондон.

Не нужно богатого воображения, чтобы представить, какой эффект произвело это сообщение.

– Мы парализованы. Мы прокололись, и нас вывели из игры. Теперь мы шпионим друг за другом и не можем сделать следующий ход. Или хотя бы намекнуть, что мы ищем. – Бревурт стоял у окна, выходящего во внутренний двор здания контрразведки. – Нам – мат!

В другом конце комнаты, у длинного стола для совещаний, стоял разъяренный Алек Тиг. Они были одни в кабинете.

– Мне наплевать! Меня в данном случае беспокоит лишь то, что вы явно манипулировали военной разведкой! Вы поставили под угрозу всю нашу агентурную сеть. «Лох-Торридон» мог запросто провалиться!

– Придумайте новый стратегический план, – заметил Бревурт рассеянно, глядя во двор. – Это же ваша работа, не так ли?

– Черт бы вас побрал!

– Тиг! Довольно, ради Бога! – Бревурт отвернулся от окна. – Неужели вы думаете, что я принимал все эти решения?

– Я думаю, что вы скомпрометировали тех, кто их принимал. Нужно было проконсультироваться со мной!

Бревурт начал было что-то говорить, но осекся. Медленно приблизившись к Тигу, он кивнул:

– Возможно, вы и правы, генерал. Скажите – вы же специалист! – в чем состояла наша ошибка?

– Любок! – ответил холодно бригадный генерал. – Он продал вас. Взял ваши деньги и продался Риму, а потом решил действовать вообще в одиночку. Вы допустили ошибку, остановив на нем свой выбор.

– Это ведь был ваш человек. Из ваших досье.

– Но не для такой работы. Вы решили сделать по-своему.

– Он может свободно перемещаться по Европе, – продолжал Бревурт почти печально. – Он неприкосновенен. Если бы Фонтини-Кристи сбежал, он смог бы последовать за ним куда угодно! Даже в Швейцарию.

– Вы ожидали такого поворота событий?

– Честно говоря, да. Вы слишком хороший коммивояжер, генерал. Я поверил вам. Я ведь искренне полагал, что операция «Лох-Торридон» – детище Фонтини-Кристи. Все это выглядело очень логично. Итальянец возвращается обратно, имея надежное прикрытие для того, чтобы обделать собственные дела. – Бревурт устало сел, сцепив руки на столе перед собой.

– А вам не приходило в голову, что в таком случае он бы скорее пришел к нам? К вам?

– Нет. Мы не в состоянии вернуть ему его фабрики, заводы и землю.

– Вы его совсем не знаете, – заключил Тиг безапелляционно. – И никогда не пытались узнать. Это была ваша первая ошибка.

– Согласен. Я всю жизнь общался главным образом с лжецами. Океан лжи. Самая очевидная правда всегда трудноуловима. – Бревурт вдруг пристально посмотрел на разведчика. Выражение бледного, напряженного лица было трагическим, синяки под глазами показывали, как он утомлен. – Вы ведь не верили! Вы не поверили, что он погиб.

– Нет, не поверил.

– Я не мог рисковать, поймите. Я поверил вам на слово, что немцы ни в коем случае не уничтожат его, что они установят за ним слежку, чтобы узнать, кто он такой. Чтобы его использовать. Но в донесении было сказано прямо противоположное. Поэтому, если он мертв, убили его фанатики из Ксенопского ордена или агенты Рима. Они бы не сделали этого, пока… пока не выведали у него тайну.

– И если бы им это удалось, ларец оказался бы у них в руках. Не в ваших руках, не в руках Англии. Начнем с того, что он никогда и не предназначался для вас.

Посол отвел от Тига взгляд, откинулся в кресле и закрыл глаза.

– Но ведь и нельзя было допустить, чтобы он попал в руки маньяков. Сейчас, во всяком случае. Мы-то знаем, кто в Риме форменный маньяк. Отныне Ватикан будет пристально следить за Донатти. А патриархия приостановит свою деятельность, нам дали гарантии.

– Этого, разумеется, и добивался Любок.

Бревурт открыл глаза.

– Неужели?

– По моему мнению – да. Любок ведь еврей.

Бревурт посмотрел на Тига.

– Больше я не буду вмешиваться в ваши дела, генерал. Продолжайте свою битву. Я покидаю поле сражения.

Антон Любок пересек Венцеславскую площадь в Праге и взошел по ступенькам разбомбленного храма. Вечернее солнце проникало внутрь сквозь зияющие в стенах дыры, оставленные бомбами люфтваффе. Левая стена храма была почти полностью уничтожена. Повсюду для поддержки потолочных перекрытий и стен были сооружены леса.

Он остановился в правом проходе между рядами скамеек и посмотрел на часы. Пора!

Из занавешенного алтаря вышел престарелый священник, перекрестился и прошел мимо исповедален. Он остановился у четвертой кабинки. Это был сигнал для Любока.

Он медленно пошел по проходу, глядя на молящихся в храме, их было человек десять-двенадцать. Никто не обращал на него внимания. Он раздвинул занавески и вошел в исповедальню. Преклонил колена перед небольшим богемским распятием. Пламя свечи бросало тени на задрапированные стенки исповедальни.

– Прости меня, святой отче, ибо я согрешил, – тихо заговорил Любок. – Я много грешил. Я осквернил тело и кровь Христовы.

– Никто не может осквернить Сына Божия, – послышался правильный ответ из-за шторок. – Человек может осквернить лишь самого себя.

– Но мы ведь созданы по образу и подобию Бога. Как и Он.

– Это бледный, несовершенный образ. – Голос снова дал верный отзыв.

Любок медленно выдохнул: обмен паролями был закончен.

– Ты – Рим?

– Я связной, – надменно ответил голос.

– Я и не думал, что ты город, дурак несчастный.

– Это храм Божий. Следи за своей речью.