Таня с Сережей ходили куда-то гулять и вернулись так поздно, что почти уже началась паника. Все вокруг уверены, что у них романтические чувства друг к другу. Не мистифицировала ли меня Таня, когда рассказывала свой тройственный идеал? Вообще выглядело убедительно и она сама и то, что она говорила.

3 июня 1910 года (четверг)

Уж давно у меня не было так, чтобы засыпал я, что называется «без задних ног», только коснувшись головой подушки. В театре очень уставал, и перед сном не думал ни о чем. А теперь все думаю, думаю, иногда и до утра замечтаюсь. Боже мой! Как хочется путешествовать! С друзьями, с приключениями. Как я устал от Петербурга.

А.Г. опять слег. Наверное, наелся раньше времени чего-нибудь непозволительного. Он давно покушался. Сборов за границу на воды, все же, не отменили. Я тоже исполнял кое-какие поручения в связи с отъездом. Как меня печалит, что придется расставаться с А.Г., а главное невозможность тоже путешествовать. Мы с М. о путешествиях только мечтаем, лежа на диване, а другие вот едут. Самое прекрасное, что есть между нами – вот эти мечты, когда, совсем отрешившись от действительности, мы грезим вдвоем сладко, самозабвенно. Такая близость тогда между нами, гораздо ближе Мишиной fatalité. Еще, когда смеемся. (Бывают у нас такие приступы хохота, почти беспричинные, особенно по ночам). Если бы, я уехал куда-нибудь, то в первую очередь вспоминал бы, как мы с Мишей хохотали. Это было бы для меня самым дорогим воспоминанием.

4 июня 1910 года (пятница)

Со всей откровенностью заявляю: я не ждал этого! Я хотел, я мечтал, я грезил, но никак не думал, что осуществится. Сидя возле А.Г. читал ему Мишины новые стихи, пересказывал современно-античный роман, немного балуясь, переиначивал демиановский сюжет и присочинял сцены, в которых героем Аполлон, продавший свою красоту и кифару Бахусу и поменявшийся с ним местами. Например, рассказывал, что Гиацинт и Кипарис пришли к нему музицировать, а он их флейты превратил в рожки для питья. И подобное, ни бог весть какое затейливое, но А.Г. смеялся от души. И вот он мне говорит (за точность передачи его слов я не ручаюсь, так это все для меня было как гром среди ясного неба): «Вы талантливы, Саша, вам нужно развиваться, Европа вам определенно на пользу пойдет. Ничего, скоро поедем». Я ошарашенный, еще не вполне уверенный, в том, что правильно понял его, отвечаю: «Как! Разве и я с вами еду?» А про себя думаю: «Не может этого быть! Неужели мне такое счастье!» Вернее, уж не знаю, что мне и думать, всё внутри заметалось. А Вольтер стал толковать, что я ему уже родной, что все мы, Митя и Дм.Петр. и я, как семья для него, и что он не сможет ни за что с нами расстаться, что Мити ему за границей будет недостаточно, Дм.Пет., тот точно из Петербурга никуда, а секретарь ему и заграницей будет нужен, так что я еду непременно. – «Помилуйте, Аполлон Григорьевич! Кому нужен за границей русский секретарь, да еще и языков не знающий? Мы там осрамимся». Он сказал, что языки за границей быстро выучиваются, что дело он мне всегда найдет и что, если понадобится, наймет еще секретаря иностранца, и для языков и для компании, чтобы я не переживал по пустякам, а собирался в дорогу. Поначалу я так и сделал, отбросил всякие сомнения и предался европейским грезам перемешанным с практическими дорожными соображениями. Но вдруг, как по голове меня ударило: «Миша!» Господи! Что же я скажу ему?! И как он останется? Положим, он не смог бы жить у меня дольше, чем дачный сезон длится. Наверное, переехал бы опять к своим. Но теперь, когда он так весел и счастлив, заявить, что еду с Аполлоном и оставляю его…

Придя домой, М. ничего не сказал, решил отложить разговор. И как температура больного в его стихотворении, то в небеса, то на дно скакали мои мысли от поездки к объяснению.

Еще я не уехал никуда.

В пижаме дома продолжаю вот валяться.

Роскошные чужие города,

О! Как вы смеете мне сниться и являться.

Побойтесь бога! Вам принять меня неймется,

А он-то дома бедный, милый остается

5 июня 1910 года (суббота)

Вот теперь у меня есть тайна от Миши. Сколько можно хранить такую тайну? Рано или поздно всё откроется. Тот же Вольтер разболтает. Интересно, смог бы я уехать, ничего не сказав? А что? Послал бы телеграмму с дороги. Как хорошо было бы уехать тихонько, без объяснений, без слез и упреков. Но нет. Неизбежны ссоры, разочарования, обида, возможно даже разрыв. Если бы можно было ехать вместе! Я решил молчать, покуда само все как-нибудь не откроется. Так, может быть, хуже для меня, но подойти с объяснениями сам я не в силах.

Гуляли, писали, помогал М. с переводом. У меня словно камень за пазухой. Бедный милый Демианов! Но вдруг еще Аполлон совсем расхворается, а я уже объявлю. Нет, нет. Буду молчать.

Один заходил к друзьям. И у них не хотел рассказывать, но все же, проговорился, так как у меня об одном теперь мысли. Они очень рады за меня, и тоже считают путешествие мне полезным, немного жалеют Демианова. Сергей даже вызвался поговорить с ним, но я отказался от такой помощи. Я непременно должен сам объясниться. У меня совсем нет чувства, что я уеду, да еще далеко и, может быть, надолго. Совсем мне в это не верится. И что расстаюсь с Демиановым. Боже мой! Что ж я всё о нем? А мама как же?! И Таня. Как они останутся? Нет. Видно придется мне путешествовать только в мечтах. Их бросить здесь одних решительно невозможно.

Вечером я то и дело опасно заговаривал о Вольтере и его поездке на воды. Миша отвечал так, что было ясно: он ни сном ни духом. Такое его настроение еще крепче сомкнуло мои уста. Пусть уж само как-нибудь разъяснится.

6 июня 1910 года (воскресенье)

Вместе были в церкви. Больной, но бодрящийся Вольтер, меланхолично настроенный, но бодрящийся Миша и я со своим камнем за пазухой и тоже бодрящийся. О европейском вояже не заговаривали, строили планы для театра. М. и В. много спорили, но приходили к согласию, в конечном счете. Обедали у Палкина. Вольтер ел мало и потому слишком старательно потчевал нас с Мишей, так что мы до дурноты объелись. Впрочем, что до меня, то я всё глотал механически, мне не до смакования. В голове только одно: и так и эдак прилаживаю мысль о том, как оставлю всех своих, и никак не укладывается желанное путешествие в моем бедном черепе. Ведь вот и Вольтеру нужно будет объяснять, что решил не ехать. В конце концов, есть обязанности, не позволяющие покинуть Петербург. Но А.Г. добрая душа, он поймет, что я не могу думать только о себе. Я несвободен. Да. Нужно будет сказать Вольтеру.

А ведь Аполлон непременно что-нибудь придумает! И с Таней нужно поговорить. Она уже не маленькая, деньги я буду присылать. Но что я себя уговариваю? Разве не ясно мне, что невозможно? Ведь дело не только в деньгах, и мама больна, а Таня еще ребенок совсем, к тому же девушка. И Миша… Боже мой! Как хочется ехать и как всё меня не пускает! Вечером сказал М., что хочу поехать проведать своих. Ему на дачу не хотелось (почему он ее невзлюбил?) и он стал придумывать предлоги, чтобы остаться: перевод, переписка. А мне только того и нужно, поехать одному, спокойно переговорить с Таней о деле, может быть, и с Мишиным зятем даже, он человек практический и рассудительный, обязательно что-нибудь посоветует. Так я лежал успокоенный надеждой на то, что все мои мучительные сомнения кто-нибудь разрешит и делал вид, будто слушаю Мишины планы.

7 июня 1910 года (понедельник)

Странно, что Таня о нем подумала. Странно, что я не подумал о нем раньше. После смерти отца мы с дядей Витей почти не виделись. Но удобно ли будет обратиться к нему? В сущности, что такого я прошу, всего лишь навещать моих, чтобы они не оставались совершенно одни. Деньги я буду пересылать. Все же, он брат отца, пусть и сводный. Да, пожалуй, Таня права и к дяде Вите зайти не помешает. Мама, хоть и плачет в три ручья, но тоже уверяет, что поездка пойдет мне на пользу, что нельзя упускать такой случай и что они с Танюшей прекрасно справятся. Таня заявила, что и так собиралась кроме медицинских курсов пойти работать сиделкой. Но мне эта затея не по вкусу. Что же, Таня будет работать, а мама совсем заброшена? Мы все много спорили, каждый являл чудеса самоотречения и всё это для того, чтобы мне непременно ехать. Остался у них ночевать. К Мишиным на дачу не заходил, Таня тоже к ним не пошла, хотя обычно бывает у Сережи чуть не каждый день. – «Какой ты счастливый, что едешь! И как бы я хотела поехать с тобой». О! Если бы я мог взять всех! И ее и Демианова и маму. Но я не Вольтер и свиту позволить себе не могу. На счет же дяди Вити, Таня права, нужно обязательно к нему обратиться.