- Юрий, хватит меня уже баюкать, - как ни в чем не бывало, усмехнулся Геверциони, словно и не было неловкого падения. На лице не осталось и следа секундной слабости - вместе с сознанием вернулся старый добрый знакомый Фурманову генерал. Георгий крепко стоял на ногах, подбоченившись. Прежняя едва заметная ухмылка вернулась на обжитое место, в глазах разгорелись азартные огоньки. Железный генерал казалось только сейчас наконец-то вернулся. - Смотри, Александр Тихонович уже куда убежать успел. Нам поторапливаться надо, а не фамильярность разводить.
- А Роберт? - растеряно спросил Фурманов, приободренный переменами в поведении и внешности генерала.
- Что ему сделается? - ехидно поинтересовался Геверциони. - Наш майор стоит взвода даже в одиночку. Если не роты. Или боишься, что его фауна облюбует? Так волков бояться...
Закрыв глаза на секунду, Геверциони стер с лица легкомысленное выражение и уже серьезным тоном продолжил:
- Ладно, шутки в сторону. Нам действительно пора, время не ждет. А за Роберта Не переживай - не пропадет. Мы тут знатную колею проложим, найти труда не составит. Так что давай-давай! Пошли.
И, подавая пример, первый легкой трусцой устремился следом за Лазаревым. Фурманов переглянулся с Ильиным. Полковник в ответ лишь пожал плечами, мол: 'Сомневайся - не сомневайся, а бежать надо'. Фурманов усмехнулся, кивнув, и офицеры побежали следом за военачальником. Однако не все было так гладко, как хотелось им верить...
Геверциони бежал легко, непринужденно - со стороны могло показаться, что не было ни бессонных ночей, ни многокилометровых переходов. Да, так это выглядело со стороны, но, увы, от того не становилось правдой. Если от товарищей скрыть истину еще удалось, то от себя самого никогда.
Геверциони понимал, не мог не понимать: внутри что-то надломилось. Отступившая на краткий миг боль вернулась, как вернулась и слабость. Каждый шаг, каждый вздох давался ценой невероятного напряжения. И притом важно не показывать этого: никогда и никому. При всем уважении к своим старшим офицерам, Геверциони трезво отдавал себе отчет: нельзя сейчас на них перекладывать бремя ответственности. Ни под каким видом или предлогом. Иначе завалится...
Поведение Лазарева наглядно иллюстрировало корни проблемы, истинную подоплеку. Даже боевые офицеры еще не осознали серьезность происходящего. То есть не 'приняли к сведению', а именно осознали. Для них, как, впрочем, и для большинства людей, война оставалась чем-то невероятным, непостижимым. Поколения, избавленные судьбой от горечи потерь, потеряли нечто важное, забыли, разучились. Нет, они еще не понимают происходящего. Мир изменился, а мы никак не поспеваем. И только в одном часто видится спасение: попрочнее укрыться в собственной раковине, переждать, отстраниться. Каждому кажется: стоит лишь чуток переждать, перетерпеть и вот-вот вернется мирная жизнь - все будет хорошо, как прежде...
Не проняло еще до печенок осознание, что не будет, не вернется. Но так не бывает. Если ты считаешь, что проблемы не существует, глупо рассчитывать, что лишь этим спасешься. Ничего теперь не будет прежним. Век назад предки кровью и слезами заплатили за эти такие человечные, слишком человечные заблуждения. И это не их вина - как тогда, так и теперь.
Нет человеческой вины, что не хочет убивать, не хочет силой доказывать истину. Ведь именно он - честный, милосердный - созидает мир. Люди растут над собой, оставляя в прошлом пережитки, детские привычки - жестокость, озлобленность, глупость. И потому все тяжелее им возвращаться к примитивным способам решения проблем.
Так и его офицеры. Фурманов, Чемезов, даже Лазарев со своими комбатами и ротными. Они хороши, но для мирного времени. Никому из них не приходилось еще принимать тяжелых решений: посылать бойцов на смерть, разменивать жизни немногих на победу...
Дело не в том, чтобы научится безжалостно распоряжаться жизнями людей, обагрив руки в крови, нет. Такой подход хуже любого иного. Победа любой ценой почти никогда не приносит настоящей победы. Да и что это вообще за формулировка: любой ценой?! Мерзость! Первого же своего помощника, кто станет проявлять подобные тиранические замашки, Геверциони, ни секунды не колеблясь, уберет.
Вопрос в готовности принимать подобные тяжелые решения - в осознании, что от тебя здесь и сейчас зависят тысячи жизней. Готов ли ты продолжать относиться к происходящему спустя рукава, обрекая людей на гибель и мучения? Или все же откажешься от сладкого самообмана, чтобы каждый миг, каждую секунду на пределе, на износ трудиться ради победы?
Именно этого Геверциони собирался добиться от своих подчиненных, пока еще оставались силы. Как только офицеры поймут и примут сердцем эту немудреную истину, когда научатся видеть главное даже не размениваясь на второстепенное - тогда можно будет позволить передышку. Но не раньше.
Увы, организм не мог понять глубины переживаний генерала. Телу недоступны ни высокие материи, ни уговоры, ни угрозы. Оно привыкло брать свое вне зависимости от обстоятельств. Потому для Геверциони оставался единственный выход: бороться. И верить...
... - Сюда, товарищ генерал! - лейтенант остановился около одной из больших палаток. Откинув полог, он первым шагнул внутрь. Замерев по стойке смирно справа от входа, лейтенант сказал громко, - Товарищи офицеры, внимание!
Первое, что сразу же бросалось в глаза - радиоперередатчик. Черная коробка величаво громоздилась на скоро сбитом столе. Хотя при том самодеятельное произведение местных столяров-самоучек не уступало в четкости линий и претенциозности пропорций. Массивные брусья, наспех обтесанные доски, местами отполированные наждаком, но чаще - локтями и ладонями. Но на этом инициатива народного творчества не иссякла.
Вкруг прямоугольника столешницы располагался десяток стульев. Само собой, таких же новоделов. Слегка корявые, несуразные к столу они жались словно малые дети к материнскому подолу. Времени на них затратили явно меньше, чем на старшего брата, однако это не лишило все же конечный результат своеобразной элегантности. Обстановка в палатке оказалась таким образом далеко не скудной. Кроме того, словно в награду за труды внутри теперь щедро пахло хвоей и терпкой смолой.
Но, безусловно, центром притяжения внимания был именно черный ящик. Судя по всему, реанимированный механизм является антикварной редкостью - уж больно затерты надписи, да и внешний вид архаичен. Как древний эллин в окружении пестрых венецианцев.
Заслышав первые слова лейтенанта, колдовавшие над громоздким радиопередатчиком бойцы скоро повскакивали с мест. Недвижим остался только один офицер в массивных наушниках. Светловолосый старлей, сгорбившись, сидел перед аппаратом, для верности прижимая ладонями наушники. Невысокий и худой, с выдающимися лопатками на спине, он сидел не замечая ничего вокруг. Даже когда кто-то из товарищей негодующе ткнул офицера в бок, тот лишь раздраженно отмахнулся.
- Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Капитан Троекуров, ответственный за связь и коммуникации, - козырнул старший из офицеров. Смущенный вызывающим поведением подчиненного, капитан тем не менее сохранил вид невозмутимый, уверенный. Единственное, что выдавало истинные чувства, так это легкий румянец на щеках.
- Не нужно формальностей, товарищи, - коротко козырнув в ответ на приветствие, ответил Геверциони, - Вольно.
И, когда присутствующие чуть расслабились, продолжил:
- Так что у нас происходит? Покажете?
- Да, товарищ генерал, конечно... - ответил с готовностью Троекуров. - Вот... Прошу, проходите к столу...
Геверциони вместе со 'свитой' не мешкая сели вкруг на свободных стульях. Георгий теперь мог разглядеть лицо старлея, так и не расставшегося с наушниками.
Парень молодой - не старше тридцати. При том черты лица оказались достаточно резкими, грубыми. Часто в подобном случае принято говорить 'высечены топором'. Высокий и плоский лоб, испещренный морщинами, выдающиеся острые скулы, широкая челюсть и подбородок.
