— Он умер, и теперь это ему не повредит. Вы уже сделали худшее. Если б он был жив, я ни за какие блага в мире не выдал бы его. Я заподозрил его в том, что он увез Грацию, и сказал это ему прямо. Он отверг обвинение, но я ему не поверил. Никто, кроме его, не мог это сделать. Она была не такая девушка, чтобы любить двоих сразу, а я видел ее однажды вдвоем с ним в Клеведоне. Но он был такой степенный человек, и мне казалось, что на него можно положиться. Я знал его с детства и никогда не замечал за ним ничего дурного и в жизни его были обстоятельства, возбуждавшие во мне сожаление к нему. Клянусь моею душою, Рик, я не мог сожалеть сильнее, чем теперь, о случившемся, если бы Грация была моею дочерью. Но, милый друг, скажите ради Бога, ведь вы говорили не серьезно, когда назвали себя убийцей? Не может быть, чтоб это вы выстрелили из ружья Джозефа Флуда вчера ночью? И как могло попасть в ваши руки его ружье?

— Джозеф бродил с ним по парку вчера вечером. Мне пришло в голову, что он замышляет что-нибудь недоброе, и я последовал за ним и видел, как он спрятал свое ружье возле беседки. Оно было у меня под рукой, когда я увидел этого человека при полном лунном освещении. Сам дьявол подсунул мне это ружье.

— Вы были не в своем уме, когда это сделали?

— Нет, я был в полном рассудке. Моя расправа, может быть, жестока, но я считал ее справедливою.

Мистер Ворт вздохнул и опустился на стул в мрачном отчаянии.

— Для чего вы пришли сообщить это мне, Ричард Редмайн? — спросил он. — В какое положение вы меня поставили? Бедный молодой человек страдает невинно. Мой долг выдать вас.

— Исполните ваш долг, — сказал Редмайн спокойно. — Я пришел сюда для того, чтобы выдать себя правосудию.

— Да? И вы знаете, что вас ожидает? Медстонская тюрьма в течение шести следующих недель, потом суд и смерть на виселице. О Рик, Рик, подумать, что человек из вашего рода дошел до такого конца!

Ричард Редмайн пожал плечами с наружным равнодушием, но с подавленным вздохом.

— Что делать, — сказал он. — Бог свидетель, что я заботился о чести своего имени. Когда я запутался в долгах, я чувствовал себя как на горячих углях, потому что ни один Редмайн не имел таких долгов, которых не мог уплатить. Я смыл это пятно тяжелым трудом. Но я почти уверен, что когда я умру, свет перетолкует в дурную сторону и этот поступок. Я не раскаиваюсь, Джон Ворт, в том, что убил его. Я очень жалел и готов был разбить себе голову, когда я думал, что убил невинного, но клянусь Небом, которое надо мною, я не раскаиваюсь, что убил соблазнителя моей дочери.

— Какая же у вас огрубевшая совесть, Редмайн!

— Не знаю, какова моя совесть, но знаю что я ожесточал сердце против этого человека в течение трех последних лет, и не мог поступить с ним иначе, когда пришло время. Я долго искал его, но все мои старания были неудачны, и я решился ждать, надеясь, что Провидение сведет его со мною. Мир недостаточно обширен, чтобы человек мог скрыться от справедливой мести своего врага. Я ждал спокойно и не расставался с надеждой встретиться с ним прежде, чем умру. И когда случай наконец свел меня с ним, как должен был я поступить, по вашему мнению? — спросил он с саркастическою улыбкой. — Учтиво сказать ему, кто я, и попросить его извиниться в том, что он разбил сердце моей дочери? Нет. Я часто мечтал о нашей встрече, и все мои мечты были окрашены кровью. Я часто воображал свои руки на его горле и видел, как лицо его темнело по мере того, как я сжимал их.

— Вы раздували вашу ненависть, пока она не превратилась в мономанию, Ричард. Мне кажется, что вы были не в полном рассудке, когда это сделали.

— Нет, я был в полном рассудке и готов ответить за мой поступок перед Богом и людьми.

— Не надейтесь оправдать свой грех перед Богом, Ричард, но старайтесь заслужить Его прощение. Я не имею намерения читать вам наставление. Ваше положение так тяжело, что едва ли когда-нибудь был человек более вас достойный сожаления. Я хочу только сказать, что вы не должны обременять гордостью ожесточенного сердца. Не благоразумнее ли признать себя грешником?

— Об этом еще будет время подумать, — отвечал Редмайн небрежно. — Надо освободить поскорее молодого человека, который сидит за меня в тюрьме.

Ворт оперся локтями на конторку, закрыл лицо руками и тяжело вздохнул, а Редмайн спокойно набил трубку и закурил ее у лампы.

«Как поступить? — думал Ворт. — Выдать его танбриджскому патрулю, охранявшему по ночам мирное Кингберийское селение? Сделать это с уверенностью, что его старого друга ожидает позорная смерть?» Джон Ворт чувствовал себя неспособным на такой поступок.

Нет ли какого-нибудь средства спасения? Нельзя ли дать ему возможность бежать, и вместе с тем освободить Джозефа Флуда? Что если он бежит, оставив письменное признание в своем преступлении с подписью, засвидетельствованною каким-нибудь лицом, которое не знало бы содержания документа? Этого было бы достаточно для освобождения Джозефа Флуда, а Редмайн мог бы бежать в Австралию. Джон Ворт всегда уважал закон, но теперь ему казалось, что никому не будет хуже от того, что Редмайн не будет повешен. Он знал, что ожидает человека, содействовавшего бегству преступника, но надеялся не навлечь на себя подозрения.

— Послушайте, Рик, — сказал он задумавшись. — Нельзя смотреть на ваш поступок строже, чем я на него смотрю, но я лучше всех знаю предшествовавшие обстоятельства, и у меня не хватит духа предать вас палачу.

И Ворт изложил в кратких словах придуманный им план спасения.

— Нет, — отвечал твердо фермер. — Я сделал свое дело и хочу ответить за него. Наказание не страшит меня с тех пор, как я знаю, что убил кого следует. Я покажу свету, Джон Ворт, как отец может наказать соблазнителя своей дочери. Если бы люди прибегали чаще к такой самовольной расправе, в мире было бы меньше подлости. Закон есть большая машина, двигающаяся только по известному направлению. Стоит человеку отойти в сторону, чтобы делать безнаказанно какие угодно подлости.

— Как же вы намерены поступить?

— Предать себя немедленно в руки полиции. Я ожидал, что вы поспешите сделать это за меня, но так как вы, по-видимому, не расположены к этому, я предам себя сам.

Джон Ворт попробовал опять уговорить его бежать, но все его аргументы пропали даром. Редмайн вышел из конторы и пошел по Танбриджской дороге, где встретился с патрулем и рассказал ему о своем преступлении.

Полицейский поверил не сразу. Он видел Редмайна и слышал толки об его уединенной жизни в Брайервуде. Бедняк сошел с ума, подумал он, но, видя, что бедняк настаивает на своем показании, он предложил ему идти вместе в Клеведон и повторить это показание сэру Френсису как ближайшему мировому судье.

Было уже поздно, когда они пришли в Клеведон, но сэр Френсис все еще сидел в своем кабинете, разговаривая с лондонским следователем, который приехал только час тому назад, потому что был занят другим делом, когда пришла телеграмма из Клеведона. Сэр Френсис только что рассказал ему все, что узнал от жены о Редмайне.

— Любопытная история, — заметил небрежно мистер Винч, следователь, — и, основываясь на ней, легко предположить, что Редмайн замешан в этом деле, но это предположение опровергается доказательствами, имеющимися против Джозефа Флуда. Ружье принадлежит ему, девушка, которую он любил, судя по тому, что я узнал из допроса, выводила его из терпения своими капризами и разговорами об его ревности и о своем страхе к нему. Из того, что вы мне рассказали, я не вижу, чтобы Редмайн высказывал угрозы против вас.

— Можно убить человека, не высказав ни одной угрозы, — возразил сэр Френсис. — Вы знаете, что он имел причину мстить. Жена моя говорит, что он казался на все способным.

— Но как могло попасть к нему ружье вашего грума, сэр?

— Решение этой проблемы я предоставляю вам, мистер Винч. Я со своей стороны могу только сказать, что считаю Флуда хорошим молодым человеком. Он служит у меня только год, но я знаю его характер и принял его с прекрасной рекомендацией. Я не считаю его способным на убийство.