«Как бы тони было, но я сказал ей правду, — думал он, глядя на оживленное лицо Грации, сиявшее величайшим счастием. — Я этим очень доволен. Какое она милое, доверчивое существо, нимало не заботится о будущем, неспособна ни на какие эгоистические расчеты, довольна только тем, что любима! Жаль, что я не придержал языка. Мне следовало бы завтра же уехать из Брайервуда. Остаться здесь все равно, что остаться на краю пропасти. Однако…» Однако он намеревался остаться и остался.

Послеобеденное время продолжалось три часа. Трубки, разговоры, пунш и сладкая дремота сократили для старших течение времени, и только когда стало заметно смеркаться, когда посвежел воздух и летний ветерок зашумел деревьями, они поняли, что незаметно подкрался вечер, и мистрис Джемс захлопотала о чае. Без чая праздник казался бы неоконченным.

К счастию, все было уже приготовлено, иначе они не успели бы напиться засветло. Сыновья мистрис Редмайн выбрали в роще удобное место, развели костер, вскипятили воду. «Матушке» осталось только заварить и разлить чай.

Все весело отправились в рощу, оглашенную голосами птиц, которым следовало бы быть соловьями, если они ими не были, и уселись на зеленой лужайке, окруженной высокими каштанами, между тем как невдалеке трещал и дымился догоравший костер.

Грация с восторгом захлопала руками.

— О, как хорошо было бы остаться здесь навсегда! — воскликнула она.

«О, как хорошо было бы остаться здесь навсегда, как хорошо было бы, если б этот день длился вечно!» — подумала она, и вдруг ей представилось, что этот блаженный день унесет с собой все ее счастие. Она впервые начала сознавать настоящее положение вещей, впервые явилось у нее предчувствие будущих страданий, разлуки, слез, смерти. Разве лишиться его не все равно, что умереть? — подумала она.

Он сел рядом с ней. Тетушка Ганна посмотрела на них подозрительно, но не заметила ничего особенного в их обращении. Очень естественно, что мистер Вальгрев любезен с Грацией, которая действительно хорошенькая девушка и на пятнадцать лет моложе его. Опасности никакой нет, решила она.

Питье чая прошло приятно, мирно, патриархально. Молодые Рейдманы и отец их ели и пили с таким аппетитом, как будто в рот ничего не брали в последние сутки. К чаю были поданы в изобилии мелкие морские раки, такие красные и хорошенькие, что хотелось нанизать из них ожерелье, — раки и сладкий пирог. Молодые Редмайны ни от чего не отказывались и были так шумно веселы в своем возбужденном состоянии, что Губерт Вальгрев и Грация могли незаметно вести тихий, неслышный для других разговор. Грация опять прояснилась и опять забыла, что жизнь не ограничился одним этим днем, забыла все, кроме того, что он был с ней.

Сумерки превращались в ночь, когда общество, уложив посуду в корзины, отправилось в обратный путь. Пока остальные собирались, мистер Вальгрев и Грация ушли немного вперед, но не скрылись из виду, так что тетушка Ганна могла видеть светлое платье своей племянницы, мелькавшее между деревьями, могла слышать ее счастливый смех. Лишь только все остальные собрались вместе и пустились в путь, как пронзительный крик огласил рощу.

— Боже праведный! Это что такое? — воскликнула мистрис Джемс. — Это голос Грации. Беги скорей, Чарли.

Оба брата бросились вперед, и один из них наткнулся на мистера Вальгрева, который возвращался, держа на руках Грацию. Голова ее лежала на его плече, лицо было покрыто смертельной бледностью.

— Она в обмороке, — сказал он. — Я не понимаю, почему она так испугалась. Мы сели на опрокинутое дерево, чтобы дождаться вас, и вдруг ехидна проскользнула между нами и проползла по ее платью. Она так испугалась, что упала в обморок.

Он тихо опустил ее на траву и положил ее голову на колени тетки. Все родные казались более испуганными, чем можно было ожидать.

— Это только обморок, — сказал мистер Вальгрев успокоительно. — Опустите ее голову на траву, и она скоро придет в себя. Сделайте одолжение, Чарли, сбегайте за водой.

Он стоял на коленях возле девушки, держа одну из ее холодных рук. Лицо ее было бледно как у мертвой, и тетушка Ганна не сводила с него испуганного взгляда.

— Для нее обморок не то что для других, — сказала она, растирая свободную руку племянницы. — Ее не легко привести в чувство. То же самое было с ней в день отъезда ее отца, и намучились же мы тогда с ней. Я думала, что она умерла. Всему причиной, как видите, ее сердце.

— Ее сердце! — воскликнул мистер Вальгрев с испугом. — Что же такое с ее сердцем?

И он поспешно положил руку на грудь девушки.

— Боюсь, что у нее есть какой-нибудь порок в сердце. Ее мать умерла от болезни сердца, пошла однажды наверх за работой и упала у лестницы. Доктор сказал, что ее сердце мгновенно перестало биться. Этот же доктор говорил, что Грация не долговечна, — слишком похожа на мать.

Он почувствовал слабое сотрясение под своею рукой. Слава Богу, сердце, так горячо, так безумно любившее его, не перестало биться. Но он так испугался, что когда Грация открыла глаза и взглянула на него, он был так же бледен, как она.

Она вздохнула долгим, дрожащим вздохом, выпила несколько ложек воды, объявила, что чувствует себя совершенно здоровою, и встала, дрожа с головы до ног.

— Я, кажется, перепугала вас, — сказала она. — Это было очень глупо с моей стороны, но я ужасно испугалась этой гадкой ехидны. Она никого не укусила, не правда ли? — спросила она и с беспокойством взглянула на Губерта Вальгрева.

— Нет, Грация, никакой беды не случилось, — отвечал он с ободрительною улыбкой, хотя лицо его было все еще бледно. — Вы испугались самого безвредного червя. Я не думал, что вы нервны как великосветская барыня.

— Но ведь это была ехидна, — оправдывалась Грация. — От укуса ехидны часто умирают. И она проскользнула между нами, как будто… как будто…

Она не договорила, но Губерт Вальгрев понял, что она хотела сказать: «как будто пришла разлучить нас».

— Возьмите мою руку, мисс Редмайн, — сказал он самым непринужденным тоном, — и не бойтесь ехидн. Я считаю их вполне безвредными, если только они не принимают образа двуногих. Чувствуете вы себя в силах идти домой? Или хотите отдохнуть немного?

— Я нисколько не устала. Я хочу идти не отдыхая.

И они пошли рука в руку по узким тропинкам между полями, посеребренными лунным сиянием, то задевая усатый ячмень, пушистый овес и быстро созревавшую рожь, то выходя на лужайку, покрытую мягкою молодою травой с кое-где чернеющими группами деревьев. Они были одни, хотя шли только на расстоянии нескольких шагов от Редмайнов, и Грация забыла об ехидне.

Прошло, однако, несколько времени, прежде чем мистер Вальгрев забыл то, что слышал в саду о болезни сердца и о смерти матери Грации. На следующий день он нашел случай расспросить мистрис Джемс о подробностях этого события и заставил ее повторить слова доктора о Грации. Оказалось, что невинное молодое сердце никогда не подвергалось исследованию; доктор сказал только однажды мистрис Джемс, что замечает в наружности ее племянницы нечто не совсем хорошее и опасается, что в ней разовьется та же болезнь, которая и была причиной смерти ее матери. В то время, когда это было сказано, Ричард Редмайн был еще в Англии, но его невестка не сочла нужным пугать его словами доктора.

— Если это болезнь сердца, — сказала мистрис Джемс, — она неизлечима; если же доктор ошибся, жестоко было бы пугать бедного Ричарда, у которого в то время было и без того много неприятностей.

— Вы совершенно правы, мистрис Редмайн. — Доктору просто хотелось приобрести лишнюю практику. В таком благодатном климате его профессия не выгодна. Болезнь сердца! Я никогда не поверю, что у вашей племянницы болезнь сердца. В ее годы это невероятно.

— И мне так кажется, мистер Вальгри, но ее матери было только двадцать семь лет, когда она умерла. Норбиты вообще недолговечны. Мать Грации была из семейства Норбитов.