— Может быть, мне неприятно было говорить об этом. Ты знаешь, что мне не хотелось ехать сюда, что ты привезла меня против моей воли.

— Я начинаю думать, что Уэстон был прав, — возразила она, — и что тебе неприятно это посещение вследствие каких-нибудь воспоминаний, связанных с твоим пребыванием в Брайервуде.

Его темное лицо вспыхнуло, побледнело. Вопреки самообладанию мистера Гаркроса, были воспоминания, при которых он не умел скрыть волнения.

— Я не думал о Брайервуде, — сказал он, быстро овладев собою. — Я видел Клеведон прежде, чем увидел Брайервуд.

— В таком случае, очень странно, что ты никогда не говорил об этом, — сказала Августа оскорбленным тоном.

Никогда, даже в ночь их первой ссоры, не сердилась она на него так, как в эту минуту. Искра, зароненная в ее сердце намеками Уэстона, теперь вспыхнула ярким пламенем.

— Повторяю тебе, Августа, что мне тяжело говорить об этом. Ты сейчас помянула об Уэстоне Валлори в таких словах, из которых я заключил, что обязан ему этим неожиданным допросом. Я не имею обыкновения действовать угрозами, но должен сказать тебе откровенно, что его вмешательство в наши отношения скорее всего отдалят нас друг от друга. Я вижу Уэстона Валлори насквозь и терплю его. Но пусть он осмелится вмешаться в мои семейные дела, и я объявлю ему смертельную вражду. Тебе придется выбирать между мужем и кузеном. Но не будем продолжать разговор, не обещающий быть приятным, — прибавил он после небольшой паузы. — Я пойду в биллиардную.

Он направился к двери, но Августа остановила его.

— Ты так не уйдешь от меня, Губерт, — сказала она дрожащим голосом. — Какое мне дело до Уэстона Валлори? Он мой ближний родственник и полезный, предупредительный человек, но я тоже только терплю его. Ты от меня так не отделаешься. Я решила узнать, почему ты не любишь этот дом. Я не могу выносить мысль, что между мною и тобою есть тайна. И я уверена, что в этой тайне замешана женщина, Губерт.

— Что если я скажу, что ты отгадала?

— Так в ней действительно замешана женщина! — вскричала Августа, едва переводя дух.

— Да. Моя тайна касается женщины, которая умерла тридцать лет тому назад и была моя мать.

— Твоя мать!

— Да, Августа. Ты вынудила у меня это признание. Одному Богу известно, послужит ли к лучшему моя откровенность, станем ли мы дороже друг другу, когда ты узнаешь краткую и горькую историю моего рождения, по если ты так настаиваешь и принимаешь так к сердцу мою скрытность, я предпочитаю сказать тебе всю правду. Помнишь ли вечер, когда сэр Френсис обедал у твоего отца и, когда ты увидела его в первый раз?

— Помню, — отвечала Августа, не сводя с него взгляда полного удивления и ожидания. — Но что же тут общего с твоею тайной?

— Ты, вероятно, помнишь, что тебя тогда поразило его сходство со мною и, вероятно, также слышала разговоры о моем сходстве с клеведонскими портретами?

— Конечно, слышала.

— И этот факт не внушил тебе никакого подозрения, никакого предположения? Неужели тебе не пришло в голову, что должна же быть причина для такого сходства между людьми, по-видимому, совершенно чужими?

— Какая же, может быть причина? — воскликнула Августа с испугом.

— Та, что отец сэра Френсиса был и моим отцом.

— Что? — воскликнула мистрис Гаркрос с невыразимым ужасом. — Ты незаконный брат хозяина этого дома?

— Я не могу отвечать на этот вопрос ни да, ни нет. Я не имею достоверных сведений, о законности или незаконности моего происхождения. Все, что мне известно, это то, что человек, погубивший мою мать, был сэр Лука Клеведон. Я уже говорил тебе, что мне не удалось узнать, былли он ее законным мужем или нет. Только один человек был посвящен в эту тайну, лорд Дартмур, ближайший друг моего отца, но он умер, не открыв ее. Я знаю только, что по его настоянию сэр Лука, за год до смерти моей матери, продал довольно богатое имение и обеспечил вырученными деньгами мать и меня. Мне кажется, что сэр Лука был не из таких людей, которые способны приносить подобные жертвы без более сильного повода, чем эгоистическая любовь женщины. Очень может быть, что он обвечался с ней за границей и, что эти деньги были ценою, которою было куплено ее молчание. Но я уверен, что если бы брак был вполне законный, мать ни за какие деньги не продала бы мои права. Я слишком люблю ее, чтобы считать ее способною быть несправедливою к своему сыну. Я слишком люблю ее, чтобы считать ее способною жить с моим отцом, не будучи его женой.

— А ты и не позаботился доказать свои права? — спросила Августа.

— Нет. Если я имею какие-нибудь права, то не имею возможности доказать их. Я не имею даже метрического свидетельства, не знаю, где я родился и под каким именем записан в списках человечества. Я неспособен предъявить права, которых не в состоянии поддержать, и опозорить имя моей матери. Капитал, оставленный мне отцом, дал мне возможность получить хорошее образование и жить безбедно в ожидании работы. Благодаря лорду Дартмуру, я начал жизнь в Гарро и Оксфорде и избегнул опасности сделаться одним из босоногих карманных воришек, проводящих ночи под темными арками Адельфи.

Августа Гаркрос закрыла лицо руками и, видимо, содрогнулась. Она была из тех женщин, для которых сомнительное происхождение и возможность ходить босоногим и ночевать под темными арками были нестерпимо ужасны. Быть женой человека с таким происхождением, как происхождение мистера Гаркроса, казалось ей непоправимым бесчестием. А она выбрала его именно, потому что считала его способным дать ей известность и имя, которое можно носить с честию. Великий Боже! Какое открытие! Потомство будет знать ее как жену незаконного сына сэра Луки Клеведона! Такие тайны могут быть скрыты при жизни лиц, которых они касаются, но не могут быть скрыты от истории.

— Брат сэра Фрэнсиса! — простонала она наконец. — Непризнанный сын сэра Луки Клеведона! О, зачем ты привез меня сюда?

— Это ты привезла меня сюда.

— Неужели ты думаешь, что моя нога была бы здесь, если бы я знала истину? — воскликнула мистрис Гаркрос с негодованием. — Самое название этого места было бы мне ненавистно.

— Если оно стало ненавистно тебе теперь, то мы можем уехать немедленно. Ничто не задерживает нас.

— Мы возбудим подозрение одним тем, что уедем, — возразила мистрис Гаркрос. — Уехать преждевременно, после всех разговоров о твоем сходстве с Клеведонами! Может быть, многие уже подозревают истину. О, это ужасно!

— Жаль, что я открыл тебе мою тайну, если она так огорчает тебя.

— Огорчает! Ты поразил меня в самое сердце! Каково мне видеть моего мужа гостем в доме его отца и не смеющим назвать себя сыном своего отца и братом своего брата.

— Как жаль, что мои родители были так неблагоразумны относительно своего потомства, — возразил мистер Гаркрос с презрительным смехом. — Если бы мать утопила меня в Люцернском озере или отец выбросил меня из окна кареты в какую-нибудь пропасть, ты не была бы теперь в таком унизительном положении.

— Смейся надо мной сколько угодно, но я скажу прямо, что как ни горячо я тебя любила, я предпочла бы, чтобы тебя давно не было в живых, чем выстрадать, то, что я выстрадала сегодня, — сказала мистрис Гаркрос, и этими необдуманными словами разорвала последнюю связь, привязывавшую к ней мужа чувством, которое было вполовину благодарностью, вполовину самоосуждением.

— Я уверен, что на свете немного жен, которые на твоем месте сказали бы то, что ты сейчас сказала, — отвечал мистер Гаркрос с неестественным спокойствием. — Впрочем, твой характер есть следствие обстановки, в которой ты выросла, и я не имею права удивляться. Так ты намерена пробыть здесь до окончания назначенного срока?

— Конечно. Я не сделаю ничего, что могло бы возбудить толки.

— Как хочешь. Я приехал сюда по твоему желанию и останусь здесь, пока ты не соскучишься. Половина седьмого, — прибавил он, взглянув на часы. Не пора ли тебе идти одеваться к обеду?

Его спокойный тон не обнаруживал ни малейшего волнения, твердые тонкие губы не дрогнули ни разу. Жена не узнала, до какой степени он был оскорблен.