Прочитав письмо, он покраснел за свое лицемерие. Но как же иначе мог он поступить, чтобы доставить хоть минутное удовольствие бедной девушке? В письмо он вложил клочок бумаги, на котором написал: «Il y a un ressort entre I'anneau et le, médallion, touchez le, et vous troverez mon portraits». Грация распечатает сама свое письмо, и этот клочок бумаги с иностранными словами не попадется на глаза ее родственникам.

«Вот и конец единственного романтического эпизода моей неромантической жизни», — сказал он, отдав письмо на почту.

Два дня спустя он решился отправиться в Истборн. Рано или поздно, но это было неизбежно. Он медлил уже так долго, что мисс Валлори имела полное право сердиться, и он приготовился выслушать выговор.

Истборн, маленький приморский городок, смотрел очень весело со своими тенистыми бульварами и нарядными виллами, когда мистер Вальгрев проезжал его, приближаясь к резиденции Валлори, которые занимали, конечно, один из самых больших новых домов в городе. Штукатурка, которою он был покрыт, имела еще сырой вид, а окружавшие его дома, как две капли воды похожие на него, были еще не достроены и, казалось, хотели разбежаться по полю, расстилавшемуся за ними. Это место было в Истборне тем, что Сидней Смит называл «казовым концом», но долженствовало со временем обратиться в Бельгревию этого города. Не была ли и Бельгревия некогда казовым концом Лондона?

В доме была гостиная, достаточно обширная, чтобы быть церковью, и балкон, на котором мог поместиться значительный отряд пехоты. Все отличалось новизной и недоделанностью. Стены пахли крахмалом, а с потолка по временам сыпалась мелким градом штукатурка.

Лакей из Акрополис-Сквера проводил мистера Вальгрева в гостиную, где его невеста, в изящном новом платье, сидела перед большим роялем Эрара и разбирала новую пьесу. На шее у нее висел на широкой голубой ленте золотой медальон с ее собственным вензелем из сапфиров и бриллиантов, и мистер Вальгрев при первом взгляде на нее вспомнил о другом медальоне. Грация в это время уже получила его подарок, но он еще не получил никакого ответа. Редмайны не знали его адреса и могла писать ему только через мистера Ворта.

Мистер Вальгрев не ошибся на счет ожидавшего с-га выговора, но он выслушал его так смиренно, что мисс Валлори скоро смягчилась.

— Вы можете себе представить, как мне должно быть скучно в таком месте без вас, — сказала она а заключение.

— Боюсь, что со мною это место покажется вам еще скучнее. Небольшая доля веселости, которою я обладаю, бывает всегда парализована на берегу моря. Я могу провести с удовольствием дня два в Маргете, там оживленно и пахнет рыбой и чувствуется что-то свежее и доброе, но ведь Маргет считается вульгарным.

— Считается вульгарным, — воскликнула мисс Валлори с содроганием. — Маргет рыболовное место.

— Если бы Маргет была в Пиринеях, публика была бы в восторге от него, — возразил мистер Вальгрев сухо. — Я был счастлив в Райде, как вам известно, — продолжал он слегка понизив голос, — прием, употреблявшийся им в адвокатуре в трогательных местах его речей, — но за исключением этих двух мест, морской берег, в особенности модные места, производит на меня всегда тяжелое впечатление. И чем моднее место, тем хуже.

Таким монотонным разговором жених и невеста сокращали предобеденное время. Мистер Вальгрев не стремился на взморье собирать раковины или чтобы броситься, выбрав уединенное местечко, в синие морские волны, как некоторые восторженные туристы, и говорил: «хорошенького понемножку». Он сидел на балконе, Защищенном от солнца пунцовыми занавесками и говорил со своею невестой, не слишком впрочем, утруждая себя старанием занять ее.

— Яхта, конечно, здесь, — заметил он между прочим.

— Да, и я уже много каталась.

— С отцом?

— С ним редко. Он ленится здесь. Уэстон был моим спутником.

— Счастливец Уэстон!

— Так как счастие, которым он пользовался, было вполне доступно для вас, то вы напрасно притворяетесь, что завидуете ему.

— Милая моя, я завидую не только счастию, когорым он пользовался, но и его способности пользоваться им. Я, как вам известно, неспособен быть ручной кошкой, а Уэстон способен. Он именно такой человек, чтобы заменять собой персидскую кошку с пушистым хвостом или ангорскую с розовыми глазами.

— Как вы всегда лестно отзываетесь о моем семействе, — сказала мисс Валлори обиженным тоном.

— Друг мой, я считаю положение ручной кошки очень завидным положением, но оно не в моем характере. Что же касается Уэстона, то человек так ухаживающий за своими баками, сам напрашивается на подобные отзывы. Далеко вы катались?

— Мы доезжали до Вайта, были на днях на гонке лодок в Райде и завтракали там у Фильмеров. Они чрезвычайно благодарны нам за виллу.

— Так нельзя сказать, чтобы вы не знали, как убить здесь время?

— Конечно. Я много каталась верхом.

— С Уэстоном?

— Да, вы, может быть, и этому завидуете. — спросила она, презрительно тряхнув головой и бросив на него сердитый взгляд. Если бы Губерт Вальгрев был влюблен в свою будущую жену, этот сердитый взгляд показался бы ему обворожительнее самой нежной улыбки другой женщины. Но он думал о других глазах, которые никогда не смотрели на него сердито, а на Августу Валлори глядел так равнодушно, как будто она была образцом испанской портретной живописи, портретом Веласкеса.

— Честное слово, Августа, вы становитесь красивее с каждым разом, как я вижу вас, — сказал он. — Но если вы желаете знать, завидно ли мне, что Уэстон имеет возможность кататься с вами верхом по пыльным загородным дорогам, я должен ответить отрицательно. Человек гончее животное по преимуществу, и ездить верхом, не имея в виду никакой дичи, я считаю вовсе не интересным времяпрепровождением. Если бы теперь был ноябрь и мы были в деревне, я охотно рисковал бы своею шеей раза три в неделю в вашем обществе.

— Но дело в том, что теперь не ноябрь, а если б был ноябрь, то мне сказали бы, что адвокат не может в этом месяце тратить время в моем обществе.

В такой учтивой пикировке прошло время до звонка к переодеванию, и мисс Валлори, передав своего возлюбленного дворецкому, ушла наверх наряжаться к семейному обеду. Мистер Вальгрев был отведен в большую спальню, в которой стены и потолок были только что окрашены, каминная решетка вставлена криво, а окна как бы нарочно сделаны так, чтобы в комнате был постоянный сквозной ветер. Убранство комнаты было общепринятое в приморских домах: новые пестрые ковры, кровать нетвердо стоявшая на своих ножках, плательный шкаф черного дерева, дверок которого никакие силы земные не могли удержать затворенными, все, что возможно окрасить под мрамор, было окрашено под мрамор, но ни кресел, ни письменного стола не было в комнате, и яркое солнце разливалось беспрепятственно по пустынному ковру.

«Так Уэстон был очень любезен и старался заменить меня, — сказал мистер Вальгрев, одеваясь. — Желал бы я знать, способен ли он отбить у меня мисс Валлори. А если б это случилось, стал бы я жалеть? Быть отвергнутым мисс Валлори совсем не то что самому отказаться от нее. В первом случае, ее отец не имел бы причины ссориться со мной, напротив, он должен бы был вознаградить меня. И немало пришлось бы ему сделать, чтобы вознаградить меня за такую обиду. Но не думаю, чтобы мне угрожала какая-нибудь опасность со стороны друга моего Уэстона, а я, кажется, уже совсем вылечился от моего увлечения и выбросил его из головы как мимолетное сновидение».

Он сошел вниз и в гостиной нашел мистера Валлори в парадном костюме, с очками на орлином носу и с газетой в руках.

Газета была легким средством завязать разговор о предметах текущего интереса. Парламент был распущен, наступил сезон протестов, и газеты были наполнены негодующими письмами. Жалобы на беспощадность содержателей шотландских гостиниц, споры о пользе сопротивления, жалобы отцов семейств на необычайно длинные вакации их сыновей, жалобы на военную администрацию, требования реформ во флоте стекались во множестве в популярные периодические издания, и мистер Валлори, считавший долгом читать свою газету от первой строки до последней, спешил поделиться своими мыслями обо всех этих предметах.