… Точная дата известна – первое сентября в первом классе, день знаний, первый в жизни учебный день, первый в жизни урок. Учительница выясняет, кто умеет читать, кто писать, кто считать. Денис истово тянет руку, даже трясет ею, чтобы учительница спросила его, что он знает, а он расскажет о том, что умеет не только читать, но и писать, считать до ста, и… внимание! Умножать на десять! При этом весь класс, а особенно та стройная блондиночка, со второй парты, у окна, увидит какой он умный и красивый!

Денис, теперешний, взрослый, горько усмехается – это все мама: «Умница моя!»,

«Красавец мой!» – ключевое слово «мой…» и «моя» – а он и вправду поверил…

Он так вертится, что вызывает явное неудовольствие своего соседа по парте, коее тот и выражает пеналом по башке. Вот тут-то Денис и привлекает внимание и светловолоски, и всего остального класса, и учительницы, и на ее вопрос о причине постороннего шума, бесхитростно сдает соседа, не имея, никакого понятия о смертном грехе ябедничества и карах, которые могут воспоследствовать в отношении ябеды – издержки домашнего воспитания, знаете ли...

… Точная дата известна – первое сентября в первом классе, день знаний, первый в жизни учебный день, первая в жизни перемена. Сосед дожидается Дениса, ловкой подножкой сбивает на пол, усаживается сверху и пару раз слегка смазывает по морде, и все это на глазах светленькой, наблюдающей за боем с веселым ужасом. Корсет при падении очень больно защемляет бок, подняться самостоятельно, даже когда зловредный победитель слезает с Дениса, нет никакой реальной возможности – для этого надо перекатиться на живот, а потом, извиваясь, начать процесс подъема «затонувшего корабля», но устраивать такой цирк на глазах у всего класса и, главное, этой девочки, решительно невозможно. Не найдя другого выхода, Денис просто плачет, лежа на спине. На этом его карьера героя-любовника завершается, не начавшись. Встать и отряхнуться помогает учительница…

… Точная дата известна – первое сентября в первом классе, день знаний, первый в жизни учебный день, после уроков, в школе. Денис с разгону тыкается в коленки встречающей мамы, а она увидев в каком он состоянии… устраивает грандиозный скандал, в результате которого весь класс (и блондинка, естественно тоже) узнает, что Денис исключительный – не такой, как все, он болеет, он носит корсет, его нельзя толкать, его нельзя обижать, ему нельзя драться…

… Точная дата известна – первое сентября в первом классе, день знаний, первый в жизни учебный день, после уроков, дома. Мама расшнуровывает корсет, и видит здоровенную красно-сине-фиолетовую гематому на боку, где он защемил Денискино тело, она плачет, тихо и горько. Денис прижимается к ней и молча гладит по спине. На душе у него тоскливо и сумеречно.

 «Точь-в-точь, как сейчас…» – думает теперешний Денис.

 Он так хотел в школу, мечтал, что у него наконец появятся друзья, что он будет играть с другими мальчиками и девочками. После первого школьного дня его мечта осталась такой же яркой – она просто поменяла знак – теперь он страстно хочет никогда-никогда не возвращаться в школу, не видеть ухмыляющуюся рожу соседа по парте, лиц одноклассников, глядящих на него с брезгливым недоумением, а больше всего он не хочет видеть светленькую красавицу со второй парты, у которой вместе с брезгливостью во взгляде присутствует еще и жалость. А может это он все нафантазировал и никто не него так и не смотрел, но школу он возненавидел раз и навсегда.

– Мама, – тихо говорит он, – можно я в школу не пойду?

Она конечно понимает все его переживания, ей так же горько, как ему, а может еще горшее – она ведь знает, что нет такой школы, где ее любимому сыну будет хорошо.

– Дениска, в школу ходить придется, – мама вздыхает, видя, что он пытается возразить, – пойми сынок, в этом возрасте мальчишки всегда дерутся, они не плохие, просто они так устроены. В другой школе будет тоже самое. А тебе драться нельзя, ты сам понимаешь почему.

Денис молча кивает головой.

– Пообещай мне, – голос ее крепнет, – что ты никогда не будешь драться, – она делает паузу, – если тебя обидят, просто молча отойди в сторонку или вообще уйди в другое место.

 Денис молчит.

– Пойми сынок, – ее глаза опять наполняются слезами, – тебя ведь могут просто искалечить, не специально, по незнанию, но ты на всю жизнь останешься горбатым!

Она пристально смотрит на сына и Денис не выдерживает.

– Хорошо, мама.

– Ты мне обещаешь!

– Да.

 «Ну вот, – мелькает в голове засыпающего Дениса, – в школе мне пиздюлей не додали – теперь возвращают должок!»

*****

Человек животное стадное, или, если по-научному – общественное, и положение Дениса усугублялось тем, что он все время был один. После окончания занятия у Мастера войны ш’Тартака, Денис для него переставал существовать – он смотрел сквозь него; после окончания очередного спарринга, когда избитый Денис тащился к лекарю, он исчезал для «мальчиков» Хадуда, не говоря уже о самом наставнике. Но главное, Шэф за два дня пребывания в Обители сумел нажить множество врагов и, естественно, тень вражды падала и на Дениса, да и близость Шэфа с Великим Магистром диктовала всем, даже не обиженным любимым руководителем, определенную «сдержанность» в отношении Шэфовского дружка, типа: не тронь говно – дешевле будет…

Но, к сожалению для Дениса, закон сохранения (ежели где-то чего-то убавится…) – это самый универсальный закон во Вселенной, поэтому весь дефицит внимания по отношению к себе со стороны насельников Северной обители с лихвой компенсировал всего один человек. Но радости от этого не было никакой, и если бы Денис мог выбирать между муками одиночества и счастьем человеческого общения, он бы выбрал муки.

Единственным человеком, который проявлял внимание к Денису, причем делал это очень настырно и можно даже сказать – беспардонно, был тот молодой краснопоясник, который кричал ему что-то обидное, когда он опозорился бабьим визгом во время мытья, сразу по прибытии в Обитель. Имя его, как случайно подслушал Денис, было Настар.

Настар этот, по совершенно непонятной Денису причине, невзлюбил его до чрезвычайности. Он даже выкраивал время из очень напряженного тренировочного графика «красных поясов», чтобы понаблюдать за избиениями… в смысле, спаррингами Дениса, иногда являлся позубоскалить и к бассейну – единственно, где Денис его никогда не видел, это около ш’Тартака. Когда они иногда издалека встречались взглядами с Настаром, тот презрительно кривил губы и кричал какое-то слово, звучащее примерно как «гуандин». Что это значило «переводчик», выгравированный на черепе Дениса, не знал… или не говорил.

От всего происходящего Денису стало казаться, что он попал в Ад – дурную бесконечность заполненную страданием. Он чувствовал себя несчастным осликом у шахтного ворота, обреченным всю жизнь ходить по кругу во тьме, сбивая в кровь копыта и натирая ярмом кровавые мозоли. Постоянная борьба за жизнь отнимала все силы, Денис чувствовал, что тупеет – даже память о Шэфе сделалась какой-то тусклой, блеклой – он стал бояться, что тот никогда за ним не вернется, что Денис обречен веки вечные пребывать в этом кошмаре, без надежды на избавление.

Но в последнее время кроме тоски, обиды, боли, голода и страха появилось любопытство. И с каждым днем это чувство крепло, набирало силу. Денис почему-то вообразил, что если он узнает, что означает слово «гуандин», жизнь его изменится. К лучшему, или к худшему – неизвестно. Но изменится! Это сделалось для него навязчивой идеей – иногда во сне ему чудилось, что чьи-то бесплотные губы открывают ему тайну значения слова «гуандин», но проснувшись Денис не мог ничего вспомнить и это добавляло еще одну каплю черного гноя в мешочек, расположенный внизу живота.

В этот день, как обычно после обеда, Денис, понурив голову, не торопясь брел к месту дислокации наставника Хадуда и его «мальчиков», для получения очередной порции сами знает чего, недополученной в школе. Взгляд его был опущен в землю, Дениса давно перестали интересовать «чудеса» и «красоты» Северной обители (да и не было их, по правде говоря), и по сторонам он не глазел. Настроение было, как всегда, поганое, черный гнойник прямо с утра, пульсировал не переставая, и единственной мечтой было дожить до вечера и улечься на свою циновку.