«Мы понимали, что лучше не стремиться к лобовому столкновению, исход которого представлялся сомнительным: наши силы были примерно равными, но у нас было намного меньше оружия, а Санчес Москсрас находился в обороне и хорошо укрепился. Мы решили беспокоить его, чтобы не дать возможности двинуться с места до сумерек — лучшего для нас времени для нападения».
Но эта возможность была упущена, так как с побережья'по-дошел еще один отряд жандармов; чтобы сдержать их, потребовались новые заслоны. В тот же самый день, 29 ноября, когда повстанцы окружили отряд Санчеса Москераса, сквозь окружение пробилось армейское подкрепление, и осаду пришлось снять. Незадолго до этого, пытаясь прорвать вражескую оборону, погиб Сиро Редондо. «Мы были убиты горем, и смерть нашего дорогого товарища Сиро Редондо стала для нас символом невозможности воспользоваться выгодным положением и разбить Санчеса Москераса». Спустя несколько дней Че написал Фиделю: «Он был хорошим товарищем и прежде всего твоим несгибаемым сторонником, беззаветно преданным борьбе. Я думаю, что по справедливости ему нужно было присвоить звание майора, хотя бы ради исторической памяти, которая является главным, к чему большинство из нас может стремиться».
Во время отступления Че опять прикрывал тыл и, несмотря на требования товарищей пригнуться или найти укрытие, упорно стрелял стоя. Именно тогда
«пуля врезалась в ствол дерева в каких-то дюймах от моей головы, и Хеонель Родригес выругал меня за то, что я не пригибаюсь. Товарищ позже доказывал — возможно, потому что страсть к математическим доказательствам была вбита в него, когда он учился на инженера, — что у него больше шансов дожить до победы революции, чем у меня, потому что он никогда не рисковал жизнью без крайней необходимости».
Зная, что его отряд очень слаб и не способен вести длительные бои или осады, Че тем не менее решил любой ценой защищать базу Эль-Омбрито. Он принял меры для транспортировки раненых в более труднодоступный район Ла-Меса.
Менее чем через неделю они снова вступили в бой. Отряд Санчеса Москераса двинулся через район Санта-Аны в горы, к Эль-Омбрито. Самодельные мины партизан не взрывались, и заставы были смяты. Че принял решение все же сдать Эль-Омбрито прежде, чем его подразделения окажутся отрезанными наступающими солдатами. Он поставил еще одну заставу
«на высотке (под названием Альтос-де-Корнадо), выступающей из массива Сьерры. Там мы находились в терпеливом ожидании три дня, ведя круглосуточное наблюдение. На такой высоте в это время года ночи были очень холодными и сырыми. Мы не были реально подготовлены, а может быть, не имели привычки проводить ночь в боевой готовности, бросая вызов стихиям».
Невзирая на советы Фиделя, Че занял место в передовой линии: «боевой дух людей был изрядно подорван бесполезными волнениями, которым они подвергались, и я чувствовал, что на линии огня требовалось мое присутствие». 8 декабря армейский отряд наконец-то подошел вплотную, и тут выяснилось, что психологическая война, которую вели партизаны, все же дала свои плоды.
«Мы явственно слышали жаркие споры, происходившие среди солдат; мне было слышно особенно, так как я выглядывал за парапет. Какой-то начальник, очевидно офицер, кричал: «Идите вперед, черт вас возьми», а солдат или кто-то еще раздраженно отвечал: «Нет». Спор закончился, и отряд двинулся дальше».
Засада была устроена так, чтобы Камило мог стрелять в упор; остальные партизаны имели приказ ждать в укрытии, пока не раздадутся первые выстрелы.
«Выглянув наружу (в нарушение моих собственных приказов), я смог ощутить предшествующий сражению, момент напряжения. Появился первый солдат и, осторожно оглядываясь по сторонам, медленно пошел вперед. Безусловно, у него имелись веские причины ожидать засады; место выглядело подозрительным По сравнению с прочей частью пейзажа Пеладеро: мы расположились в зеленом лесочке, среди которого пробивался небольшой родник. Упавшие стволы и мертвые деревья, все еще сохранявшие вертикальное положение, довершали мрачную сцену. Я пригнул голову, ожидая начала боя. Раздался выстрел, и тут же началась ожесточенная пальба. Позже я узнал, что выстрелил не Камило, а Ибраим — он от напряжения не совладал с собой и нажал на спусковой крючок раньше времени. Через несколько мгновений стреляли уже все.
Внезапно я почувствовал неприятное ощущение, немного напоминающее ожог или окоченение, — пуля попала мне в левую ногу, не прикрытую стволом дерева. Я лишь успел выстрелить из винтовки, а сразу же после ранения услышал, что в мою сторону с шумом движутся люди. Они рубили по дороге кусты, и это очень напоминало атаку... Извернувшись как мог, причем слишком поспешно, я вытащил пистолет, и тут появился один из наших бойцов, молодой Оньяте по прозвищу Кантинфлас. Превозмогая боль от раны и волнение, я выслушал несчастного Кантинфласа. Он сказал, что отступает, потому что его винтовка испортилась. Я вырвал ружье у него из рук и осмотрел, а он присел рядом со мной. Обойма оказалась слегка перекошена, и поэтому затвор заклинило.
Я сказал ему об этом, добавив острый как нож диагноз: «Ты просто-напросто жопа». Кантинфлас схватил оружие, встал и вышел из укрытия за стволом дерева, чтобы выбить обойму и доказать свою храбрость. Ему это не совсем удалось: пуля попала в левую руку и вышла через лопатку. Теперь нас было уже двое раненых; уйти из-под огня было трудно, так что нам пришлось переползать по лежащим стволам деревьев, а затем брести под ними, несмотря на раны, так как мы не видели и не слышали остальных наших людей. Мало-помалу мы пробирались своей дорогой, но Кан-тинфлас продолжал слабеть. Я, несмотря на боль, мог ходить лучше и поспешил к главной группе, чтобы попросить о помощи».
Солдаты отступили, понеся, конечно, некоторые потери, но ситуация оставалась неясной. Че приказал, чтобы его люди разобрались по взводам, и велел Оньяте остаться. Самому командиру добыли лошадь, поскольку боль в ноге усилилась и он больще не мог идти пешком. Опасаясь, что правительственные солдаты заняли высоту Конрадо, Че устроил новые засады, приказал Рами-ро Вальдесу принять команду над большей частью отряда и отправляться разыскивать Фиделя, «так как в наших рядах зримо ощущалось чувство поражения и страха, и я хотел иметь лишь минимальное число бойцов, необходимых для того, чтобы организовать подвижную оборону».
Известие о том, что Че ранен в ногу, сильно обеспокоило местных кампесинос. Поначалу они даже не могли поверить этому. Слух о ранении Че никуда не разошелся. Одна женщина, уже войдя в хижину, где он лежал, спросила: «Че, ты ранен? Нет, этого не может быть». Че пришлось показать ей рану в ноге и сказать, что ничего серьезного нет. Спустя многие годы, когда эта сцена появится в документальном фильме, посвященном партизанской кампании, жители Эль-Омбрито и Ла-Месы будут со слезами вспоминать о ней.
Через день после сражения разведчики доложили, что армия отступила. Но по дороге солдаты сожгли дома кампесинос и разрушили создававшееся хозяйство в Эль-Омбрито. «Печь нашего пекаря была нарочно разбита, и среди дымящихся руин мы нашли только нескольких кошек и свинью, которой удалось спастись от мародерства захватчиков». Разрушение базы, видимо, поразило Че до глубины души. Это ощущение можно заметить в письме, которое он послал Рамосу Натуру 14 декабря: «Эль-Омбрито снесен, сорок зданий сожжено, и все наши мечты разбиты».
В один из нескольких следующих дней доктор Мачадо Венту-ра при помощи бритвенного лезвия сделал Че операцию и извлек из его ноги пулю от винтовки «М-1», а 12 декабря Рамиро сообщил Фиделю: «Наверно, он прямо сейчас делает свои первые шаги».
Прошло четыре с половиной месяца с тех пор, как Че был впервые назван майором, а он все еще продолжал считать себя неудачником. Он провел несколько успешных перестрелок, но так и не смог перехватить инициативу и даже несколько раз отступил. Пришлось сдать дорогую его сердцу базу в Эль-Омбрито.
Он имел непрерывные столкновения с руководством Движения 26 июля с Равнин, игнорировал советы Фиделя, слишком много рисковал и в результате оказался ранен. Явным свидетельством его обескураженности можно считать и отправку основной части отряда во главе с Рамиро Вальдесом к Фиделю, тогда как сам он остался лишь с маленькой заставой.
