"Знай, что при этом я испытываю одновременно радость и горе и оставляю здесь самые светлые свои надежды созидателя и самых дорогих мне людей... Я оставляю здесь народ, который принял меня как сына, и это причиняет боль моей душе".

Интонация повторялась:

"Я еще раз говорю, что снимаю с Кубы всякую ответственность, за исключением ответственности, связанной с ее примером. И если мой последний час застанет меня под другим небом, моя последняя мысль будет об этом народе, и в особенности о тебе... Сейчас моя скромная помощь требуется в других странах земного шара".

Он также высказал в письме кое-что из своих желаний:

"Я не оставляю своим детям и своей жене никакого имущества, и это не печалит меня. Я рад, что это так. Я ничего не прошу для них, потому что государство даст им достаточно для того, чтобы они могли жить и получить образование.

Я мог бы сказать еще многое тебе и нашему народу, но я чувствую, что это не нужно; словами не выразить всего того, что я хотел бы, и не стоит зря переводить бумагу.

Пусть всегда будет победа! Родина или смерть!

Тебя обнимает со всем революционными пылом

Че".

Фидель прочел письмо. Это был, наверно, тяжелый момент, несмотря на привычку обоих не проявлять своих эмоций. Спутники Че, Дреке и Мартинес, отошедшие на несколько метров, смотрели на них. Фидель отвел их в сторону и сказал, что они должны тщательно заботиться о Че и беречь его, да так, чтобы он

не знал об этом.

На следующий день майор Эрнесто Гевара оставил конспиративную квартиру. Когда он покинул Кубу, то оставил три старых комплекта военной формы, висевших в чулане, книги в количестве, достаточном для того, чтобы составить библиотеку, подержанный автомобиль 1956 года выпуска и груду бумаг, дневников и записок. Из всего немногочисленного имущества он возвратил себе лишь несколько книг, которые в течение ближайших месяцев просил послать ему. ^{24}

37. Тату - номер 3.

На рассвете 2 апреля министр строительства Османи Сьенфуэгос, брат пропавшего без вести Камило, привез в гаванский аэропорт троих очень необычных пассажиров. Это были Виктор Дреке, имевший паспорт на имя Роберто Суареса, Хосе Мария Мартинес Тамайо, который путешествовал под фамилией Рикардо, и Эрнесто Гевара, ставший Рамоном. Только позднее заметили, что все три имени начинались с буквы Р.

В Дар-эс-Салам они прибыли 19 апреля, всего через два месяца после предыдущего приезда Че в этот город, и через месяц после возвращения Гевары на Кубу. Но теперь туда вернулся совсем другой человек. Че больше не был министром, говорящим от имени правительства и революции, находящейся у власти, он не был больше обязан соблюдать молчание, законы дипломатии и правила протокола, желая при этом, чтобы все эти путы провалились в преисподнюю. Он снова обрел самостоятельность в своих действиях, он снова был партизаном, был тем Эрнесто, который катил на мотоцикле по дорогам Латинской Америки, ни сном ни духом не ведая, что ему принесет будущее, точно так же, как потом не знал этого на борту "Гранмы". Уругвайский журналист Эдуардо Галеано сказал спустя несколько лет: "С готовностью пожертвовать собою, достойной первых христиан, Че раз и навсегда выбрал место на передовой линии, не позволяя себе никаких привилегий, сомнений или даже права на усталость".

Что влекло его в Африку: было это самопожертвование или же стремление к свободе? Несомненно, это была своеобразная свобода, тот ее вид, на который он указал в своем прощальном письме:

"Я официально отказываюсь от своего поста в руководстве партии, от своего поста министра, от звания майора, от моего кубинского гражданства. Официально меня ничто больше не связывает с Кубой, кроме лишь связей другого рода, от которых нельзя отказаться так, как я отказываюсь от своих постов".

В аэропорту их встречал посол Ривальта, получивший шифрованную телеграмму о прибытии группы кубинцев, выполняющих важную миссию.

"Я встречал прибывших, и, когда самолет приземлился, сразу увидел, как на землю сошел Дреке, затем Мартинес Тамайо, а за ним человек, которого, как мне показалось, я знал. Белый человек, не старый, но и не молодой, в очках, слегка полноватый. Я обратил на него внимание, поскольку сам много времени провел в подполье. Я сказал себе: "Этот парень приехал как телохранитель Дреке или Мартинеса". И я остановился, присмотрелся, потом еще раз присмотрелся, и еще раз, потому что его глаза невозможно было не узнать. Его глаза и брови были очень примечательны. И я сказал себе: "Черт возьми, я знаю этого человека". Но я не мог вспомнить его. Я совершенно не мог вспомнить его".

Ему представили Рамона, но Че не мог не пошутить:

"— Ты меня не узнаешь? — спросил он со смехом.

После недолгого колебания Ривальта ответил отрицательно.

— Пузан, — сказал ему Че и добавил еще несколько обидных прозвищ.

— Нет, товарищ, нет, я не могу тебя узнать, — повторил Пабло.

— Значит, ты все такой же старый засранец? — спросил Че, и в этот момент Ривальта узнал его; на глаза Пабло навернулись слезы.

— Уймись, черт тебя возьми, не шуми, это я".

Через несколько лет Ривальта рассказал о своем впечатлении: "Я был счастлив, но при этом очень испуган". Группа сначала приехала в гостиницу в центре Дар-эс-Салама, а оттуда в тщательно охраняемый дом в предместье. Вскоре начали прибывать бойцы, проходившие подготовку в Пинардель-Рио. В Гаване их провожал лично Фидель Кастро, напутствовавший их такими словами: "Когда вы попадете в Конго, то встретите там человека, которому вы будете подчиняться так, словно вами командую лично я".

Добровольцы, из. которых был сформирован отряд Че, имели афро-карибское происхождение, но об Африке у них были самые неопределенные понятия. Судя по их собственным словам, они представляли себе некую мешанину из "огромного количества обезьян, джунглей, зебр и слонов — целые стада слонов, — несчетного множества кобр и свирепых африканцев, вооруженных теми самыми духовыми трубками, из которых Тарзан пускал отравленные стрелы".

Кубинцы вступили в контакт с самым высокопоставленным из присутствовавших руководителей (большинство из них находилось тогда в Конго). Это был Антуан Годфруа Чамалесо. Конголезцы говорили о вводе в действие большой армии, открытии нескольких фронтов и начале генерального наступления. У Че и Дреке сложилось впечатление, что у повстанцев не было никакого центрального руководства. И уж хуже всего было то, что все командиры высшего звена из танзанийского пограничного района находились за границей.

По указаниям Че Ривальта зафрахтовал судно, но ему требовался ремонт, а время между тем поджимало.

"Мы можем начать с десятком человек, нам не следует долго ждать", — сказал он Дреке. За день или два до отъезда из Дар-эс-Салама Че взял суахили-французский словарь, который изучал, и дал группе новые псевдонимы: Дреке должен был стать "Моха" (на суахили — цифра "один"), Мартинес Тамайо — "М...били" ("Два"), а сам Че — "Тату" ("Три").

Наконец судно было готово к плаванию. Че дал последние инструкции. Он оставил четверых кубинских добровольцев в Дар-эс-Саламе дожидаться группу, которой еще предстояло прибыть. Он также оставил там свой суахили-французский словарь, чтобы вновь прибывшие могли выбирать себе имена. Когда Че позднее рассказывал о чувствах, которые он испытывал перед неизбежным отъездом, в его голосе слышалось благоговейное ликование: "Мы уже находились на войне. Она стучалась в дверь".

Группа покинул Дар-эс-Салам на рассвете 23 апреля в автомобилях, купленных посольством. У них был один "Лендровер" и три "Мерседес-Бенца". Че некоторое время сам сидел за рулем. Это был длинный и утомительный маршрут, пересекавший пустыни и джунгли. В сумерках они прибыли в Кигому, маленький городок на берегу озера Танганьика, место для переправы в Конго.