Троодон вдруг резко дёрнул шеей.

— Что вы сказали?

— Очуметь, правда? — сказал я. — Сила тяжести на Земле в последующие шестьдесят пять миллионов лет возрастёт вдвое или втрое.

— Это чрезвычайно необычно, доктор Брандон Теккерей, которого друзья зовут Брэнди.

— Ещё бы. И мы понятия не имеем, почему.

Морда троодона, конечно, ничего не выражала, но будто бы оплыла, лицевые мышцы расслабились, словно хет задумался и перестал их контролировать.

— Повышенная гравитация, говорите вы. Интригует. Скажите: как выглядит Марс в ваше время?

Кликс уже хотел было ответить на вопрос, но я успел встрять:

— Я никогда там не был.

Мы добрались до осыпающегося кратерного вала. Я с изумлением заметил, что из свежеперевёрнутой почвы уже начали пробиваться крошечные ростки. Я чувствовал себя так, будто был на свидании и провожал женщину домой, и наступил как раз тот неловкий момент, когда ты узнаёшь, пригласят тебя или нет. С той только разницей, что «Стернбергер» был моим домом, а хеты — настойчивыми ухажёрами, не желающими понимать намёки о том, что пора бы попрощаться и разойтись.

Наконец, хет сказал без обиняков:

— Покажите нам её внутри.

Кликс уже готов был раскатать перед ними ковровую дорожку, но я его оборвал.

— Конечно, — сказал я. — И мы хотим увидеть внутри ваши космические корабли. Но, пожалуйста, не прямо сейчас. Профессору Джордану и мне сейчас необходимы определённые гигиенические процедуры, которые у людей принято проделывать в уединении.

— Уединение, — повторил троодон. — Это как быть одному?

— Верно.

— Странная концепция.

Я пожал плечами.

— Она очень важна для нас.

Ромбик посмотрел на меня, наклонив голову в жесте, который я уже научился интерпретировать как озадаченность.

— О, — сказал он, наконец. Или просто откашлялся? — Ну, мы ещё поговорим. — Пауза. — Скоро. — И три динозавра зашагали обратно к лесу.

Мы с Кликсом вскарабкались на кратерную стену. Скатываться вниз было куда как легче, чем взбираться наверх, даже при пониженной гравитации. Когда мы добрались до гребня, мои ботинки были полны земли.

Как только мы вошли в тесное помещение «Стернбергера», Кликс тут же растянулся на своей кушетке, закинул руки за голову и сказал:

— Ну, что ты обо всём этом скажешь?

Я ненавидел его бездонное спокойствие. Он должен быть так же возбуждён, как и я. Почему по нему этого не было видно? Почему у меня это буквально написано на лбу?

— Это невероятно, — сказал я, и тут же пожалел об этом.

— Невероятно, — повторил Кликс, словно пробуя слово на вкус, вернее, пробуя на вкус моё употребление слова. — Точно, это оно! Конечно же, это всё меняет!

— О чём ты?

Он наградил меня одним из тех взглядов, которые он приберегает для случаев, когда считает, что собеседник сообразительностью не блещет.

— Я о нашей миссии. Открытие хетов важнее, чем любые палеонтологические исследования, которые мы собирались провести.

Я почувствовал, как во мне вспухает гнев. В моих глазах ничто не было важнее динозавров.

— У нас есть работа, — сказал я так спокойно, как смог.

— О, конечно, — сказал Кликс, убирая руки из-под головы. — Мы должны доставить хетов в будущее.

Я уставился на него в полном недоумении.

— Что?

— Сам подумай. В наше время Марс мёртв. Совершенно абиотичен. Это подтверждал каждый зонд со времён «Викинга».

— И?

— Значит, что-то истребило хетов в промежутке между сейчас и тогда. У нас есть возможность переправить тех, что живут сейчас, в будущее, позволив им перепрыгнуть то, что их убило. Они смогут снова заселить Марс.

— Мы не сделаем этого, — сказал я. В голове словно застучал молот.

— Разумеется, сделаем. Ты же видел, какие маленькие эти хеты. Мы можем взять с собой целую сотню. Это лишь вопрос балансировки. Когда мы израсходуем воду из бака, то получим и место, и дефицит массы, который мы должны чем-нибудь скомпенсировать до того, как Чжуан-эффект сменит состояние. Этим балластом вполне могут быть и хеты.

— Мы собирались доставить биологические образцы, может быть, даже мелкого динозавра. Для него уже приготовлено место в зоопарке Калгари.

— Мы можем сделать и это тоже. Эти два предложения не исключают друг друга.

— Не знаю, — сказал я, пытаясь выиграть время на раздумья. Всё происходило как-то слишком быстро. — Возможно, это не наше дело. Ведь мы как будто играем в Бога…

Кликс закатил глаза, словно я сказал что-то неизмеримо дебильное.

— Господи, Брэнди, а увезти в будущее детёныша Орнитомимуса — это, по-твоему, что-то другое? Они тоже вымерли, ты не забыл?

— Но это разумная жизнь. Мне просто кажется…

— Кажется, что мы должны на неё наплевать? Брэнди, представь себе, что мы оказались в их шку… в их клеточной оболочке. Некая природная катастрофа убила всех до единого Гомо сапиенсов. Разве тебе не хотелось бы, чтобы какой-нибудь чувак сыграл для нас роль Ноя? Мы можем предотвратить вымирание… как это называется в фантастике? — мыслительной формы жизни.

— Мыслящей, — поправил его я. — Рифмуется с «любящей».

— Да какая разница? Я тебе говорю о смелом, благородном поступке, а ты к словам цепляешься.

— Дьявол в деталях. Кроме того, мы не можем принимать такое решение сами — мы выполняем пробную миссию. В следующем году они пошлют большую многонациональную экспедицию, она и привезёт хетов, если будет решено, что это нужно сделать.

— Полпроцента, — сказал Кликс.

В этот раз я не прошёл его маленький тест. Я тупо уставился на него.

— Что?

— Благодаря квантовомеханической части уравнений Заброски неопределённость Чжуан-эффекта составляет полпроцента. Вероятность того, что следующий корабль времени попадёт хотя бы в это же столетие, минимальны. — Кликс покачал головой. — Нет, мой друг. Никто, кроме нас, не сможет принять этого решения. Есть одна и только одна возможность спасти хетов от вымирания.

У меня пересохло в горле.

— Но какая-нибудь экспедиция рано или поздно попадёт в это время. Пусть не из двадцать первого столетия, из двадцать второго. Но в конце-то концов…

Кликс скривился; его брови сошлись и стали похожи на связанные узлом шнурки.

— Ты что, газет совсем не читаешь? С тех пор, как сторонники жёсткой линии застрелили Державина, отношения между Америкой и Россией становятся всё хуже. И даже если они смогут утрясти свои разногласия, то при нынешнем тренде изменений климата нам скоро станет нечего есть. Я бы не рассчитывал, что в двадцать втором веке будет кому путешествовать в прошлое.

— Да ну, всё не так мрачно, — попытался я возразить.

— Возможно. Но было бы несправедливо ставить спасение хетов в зависимость от способности человечества справиться со своими проблемами в далёком будущем. Мы должны им помочь прямо сейчас, пока можем.

— Это ситуация морального выбора, — сказал я, качая головой.

Кликс нахмурился.

— А ты ненавидишь делать моральный выбор.

— «Ненавижу» — слишком сильно сказано…

— У тебя нет позиции ни по поводу абортов, ни по смертной казни. Блин, да ты даже не голосовал… сколько? Двадцать лет?

Я ненавидел звук его голоса. Я легко полемизировал с ним в печати, тратя часы на подбор верных слов, но при встречах лицом к лицу он мог бегать вокруг меня кругами — я не успевал реагировать.

— Но не в нашей компетенции принимать такие решения, — сказал я.

— Я чувствую себя вполне компетентным, — Кликс широко улыбнулся, но улыбка тут же стала покровительственной. — Брэнди, отказ принимать решение — это само по себе решение.

Он читал мой дневник, — подумал я, но тут же отбросил эту мысль. Он был защищён паролем на моём палмтопе, и я в двадцать раз лучший программист, чем Кликс. Хотя он, несомненно, видел, как я что-то пишу на палмтопе, получить доступ к файлу он никак не мог. И всё же эти слова, эти жестокие слова…

Отказ принимать решение — это само по себе решение.