С наилучшими пожеланиями твоему семейству любящий тебя
Ч. Л. Доджсон
P. S. Думаю, что в начале и в конце моего письма ощущается некоторая вольность, чтобы не сказать дерзость. Следовательно, я могу рассчитывать на то, что в любом ответе, который ты соблаговолишь послать мне, будет некоторое достоинство, чтобы не сказать чопорность.
Агнес Халл
Дорогая Агнес!
(Пожалуйста, не обращай внимание на то, что я начал своё письмо так. Ты также можешь начать своё письмо ко мне, как тебе заблагорассудится.) Думаю, я могу спокойно послать твой билет в Истберн, так как даже если ты приедешь в город завтра, у тебя будет время забрать его. У тебя будет достаточно времени, чтобы налюбоваться билетом и прочитать его от первой до последней строчки. Эви, прочитав «с 4 до 7», захлопает в ладоши и воскликнет:
— Замечательно! Это самые счастливые годы моего детства!
Алиса, прочитав билет, скажет:
— Отношение 4 к 7 есть число, какую долю число 4 составляет от числа 7.
Ты, прочитав билет, непременно скажешь:
— Сколь незначительна та часть дня, когда мы действительно свободны от мистера Доджсона! До четырёх он нестерпимо докучает всем, а около семи приходит снова, чтобы предложить прогулку в Девонширский парк или какую-нибудь другую чепуху в таком же роде!
Так что билет даст массу пищи тем слабым органам, которые вы называете «наши умы».
Привет Эви и Джесси. (Не знаю, что передать Алисе. Пожалуйста, посмотри, выдержит ли она «наилучшие пожелания».)
Неизменно любящий тебя друг
Ч. Л. Доджсон
Катлин Эшвеге
Крайст Черч, Оксфорд
24 октября 1879 г.
Дорогая Катлин!
Я очень рад получить от тебя письмо, так как я был совершенно уверен, что мне не придётся больше ни увидеть тебя, ни даже услышать о тебе. Ведь все, что я знал о тебе, — это фамилия, ни призрака имени, ни тени адреса, и мне отнюдь не хотелось тратить все моё небольшое состояние на объявления вроде таких:
«Если юная леди, некогда проезжавшая по железной дороге…» или до конца своих дней бродить по улицам, повторяя: «Катлин!», как та молодая женщина, которая приехала за тридевять земель на поиски своего возлюбленного, зная о нем лишь, что его зовут «Эдвард» (или «Ричард», думаю, что историю ты знаешь лучше меня) и что он обретается где-то в Англии. Вряд ли нужно говорить о том, что на розыски у неё ушло некоторое время. Я знаю лишь, что если бы ты очень захотела, то смогла бы написать мне через Макмиллана[32]. Но прошло уже три месяца с нашей встречи, и я потерял всякую надежду, поэтому сюрприз был приятный.
Теперь я надеюсь, что могу считать тебя одним из моих маленьких друзей. Я люблю детей (за исключением мальчишек), и у меня больше маленьких друзей, чем я смог бы сосчитать на пальцах, даже если бы я был сороконожкой. (Кстати, есть ли у них пальцы? Боюсь, что у них только ноги, но, разумеется, они используют их для той же цели, и поэтому никакие другие насекомые, кроме сороконожек, не могут научиться умножать столбиком.) У меня есть несколько маленьких друзей, которые живут неподалёку от тебя: одна девочка в Беккенхеме, две в Балхеме, две в Херн Хилле, одна в Пекхеме, поэтому у меня есть шанс оказаться в твоих краях ещё до того, как наступит 1979 год. Если мне случится оказаться в твоих кругах, могу ли я навестить тебя? Я очень сожалею, что твоей шее ничуть не легче. Может быть, тебя нужно свозить в Маргейт? Маргейтский воздух такой целебный: он излечивает кого угодно от чего угодно.
Должно быть, у тебя уже есть две мои книги об Алисе. А есть ли у тебя «Охота на Снарка»? Если нет, то я буду очень рад прислать тебе её. Иллюстрации (их нарисовал мистер Холидей) очень хороши, а стихи, если не захочешь, можешь не читать.
Как правильно произносится твоя фамилия? «Эсквидж» или как-то иначе? Это немецкая фамилия?
Если ты умеешь играть в «Дублеты», то за сколько звеньев тебе удастся превратить КАТН в LEEN [33]?
С наилучшими пожеланиями твоей маме.
Твой преданный друг Чарлз Л. Доджсон
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
25 октября 1879 г.
Дорогая Агнес!
Жила-была одна девочка. Однажды (как сейчас помню, это было 30 сентября) написал я ей письмо и не получил в ответ ни слова (интересно, знаешь ли ты эту девочку?). И лишь спустя 2 или 3 недели я получаю от этой юной особы (не думаю, что ты её знаешь) послание, в котором говорится примерно следующее: если бы я написал ей, то она, возможно, соблаговолила бы написать мне. Разве это не жестоко? Но поскольку я слишком люблю эту юную особу (нет, у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что ты её не знаешь) и поэтому не могу сердиться на неё, что бы она ни сделала или ни сказала, я написал ей письмо (но, разумеется, ты её не знаешь) и отправил его той же почтой, которая доставит это письмо тебе.
Пожалуйста, передай привет от меня Эви и Джесси и скажи Эви, что её письмо холодное и резкое, чтобы не сказать грубое. Но я знаю, что сердце у неё мягкое и попытаюсь простить её. Скажи Джесси: я очень рад тому, что рука у неё снова в полном порядке.
Я умолил Эдит Денман нарисовать для меня твой портрет, на котором ты была бы одета, как в тот памятный день, когда ты, к своему несчастью, поранила ногу, а я, к своему счастью, оказался поблизости и смог помочь тебе. Не будь злюкой и не говори ей, чтобы она не рисовала портрет! Если же ты все же рассердишься из-за этого, то, пожалуйста, сфотографируйся, прежде чем у тебя пройдёт злость: я хочу посмотреть, как выглядит твоё лицо, когда ты сердишься!
Пишу в страшной спешке: у меня всего лишь несколько свободных минут в перерыве между двумя лекциями.
Надеюсь, тебе понравились фотографии. Когда-нибудь я возьму Джесси в театр и подарю фотографию и ей…
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
2 ноября 1879 г.
Милая!
Я уверен, что ты сможешь увидеть пьесу ещё до того, как пройдёт много времени. Вот как я об этом узнал: 1889 год будет длинным (365 дней — это действительно «много времени», как мне кажется), и я думаю, что тебе по всей вероятности удастся посмотреть «Гамлета» до наступления 1889 года. Сейчас ты слишком маленькая, а к 1886 году станешь достаточно взрослой, и тогда мы разработаем с тобой план посещения «Лицеума».
Не удивило ли тебя моё обращение в начале письма? Думаю, оно вызвало у тебя сложное чувство, своего рода смесь удивления и негодования. (Очень важно, чтобы негодование не переходило в грубость.) Несколько месяцев назад я также был несказанно удивлён, получив от одной дамы из Оксфорда письмо, которое начиналось словами: «Мой милый!» Я прочитал его вне себя от изумления, полагая, что оно прислано мне в шутку, но вскоре догадался, что письмо предназначалось не мне. Позднее я обнаружил, что эта дама написала и отправила той же почтой письмо своему мужу, перепутав конверты. Думаю, что ты уже давно догадалась по началу этого письма, что в действительности оно предназначалось другому лицу; но потом я передумал и закончил его, как письмо тебе. Должен ли я признаться, кто это «другое лицо»? Ну хорошо, если ты обещаешь держать все в секрете. Это лицо (ты уверена, что не выдашь тайну?) — мисс Гисборн, та дама, которая придумывает разные правила для маленьких Беллов. Я думал, что нам с ней лучше всего скрывать нашу дружбу, пока мы находимся в Истберне из опасения, что ты станешь ревновать. Я проникся к ней симпатией с тех пор, как услышал, какие превосходные правила она сочиняет для детей, которые имеют обыкновение снимать башмаки и чулки. В этих правилах столько здравого смысла!
Неизменно любящий тебя Ч. Л. Д.