Остаюсь, уважаемая мисс Эдит, преданный вам
Льюис Кэрролл
P. S. Не откажите в любезности передать мой почтительный привет Вашим родителям, когда Вы возымеете желание написать им письмо.
Гертруде Чатауэй
Крайст Черч, Оксфорд
13 октября 1875 г.
Дорогая Гертруда!
Я никогда не делаю подарков ко дню рождения, но, как ты видишь, иногда пишу письма ко дню рождения. Поэтому, как только я прибыл сюда, я сразу же принялся писать это письмо, чтобы пожелать тебе всего самого доброго по случаю завтрашнего дня рождения. Если я только не забуду и ты не возражаешь, то я непременно выпью твоё здоровье! Если бы я сидел рядом с тобой за завтраком и выпил твой чай, то это тебе вряд ли понравилось бы и ты захныкала бы:
— Мистер Доджсон выпил мой чай и мне ничего не оставил!
Поэтому я очень опасаюсь, что Сибил, когда она захочет в следующий раз узнать, чем ты занимаешься, найдёт тебя сидящей у самого берега моря и безутешно рыдающей:
— Мистер Доджсон выпил моё здоровье и мне ничего не оставил!
А как удивится доктор Монд, когда за ним пошлют, чтобы он посмотрел тебя:
— Мадам! Мне очень жаль, но я должен сказать вам, что у вашей девочки здоровья совсем не осталось! В жизни не видел ничего подобного!
— О, я легко объясню вам, в чем дело, доктор! — скажет твоя мама. — Видите ли, моя дочь познакомилась с одним джентльменом из Оксфорда и он выпил вчера её здоровье.
— Миссис Чатауэй, — ответит доктор, — единственный способ вылечить вашу дочь состоит в том, чтобы подождать до ближайшего дня рождения этого джентльмена и проследить за тем, чтобы она выпила его здоровье.
Вот тогда мы и поменяемся здоровьем. Интересно, понравится ли тебе моё здоровье? О Гертруда, как можно говорить такие глупости!
Пожалуйста, передай листочки «Ко всем ребятам, которые читают „Алису в Стране Чудес“» с приветами от меня, Вайолет и Дэлси, чтобы они могли вклеить их в конце «Алисы в Зазеркалье», а один листок пошли Алисе, когда в следующий раз надумаешь писать ей письмо.
А теперь прими мои наилучшие пожелания и полдюжины поцелуев.
Остаюсь любящий тебя друг
Льюис Кэрролл
Гертруде Чатауэй
Крайст Черч, Оксфорд
9 декабря 1875 г.
Дорогая Гертруда!
Должен тебя огорчить: если ты будешь каждый раз посылать мне по почте на один поцелуй больше, чем в предыдущем письме, у нас ничего не получится. Дело в том, что письма становятся всё тяжелее и тяжелее и платить за них приходится все больше и больше. Когда почтальон принёс мне последнее письмо от тебя, он выглядел очень мрачным.
— С вас причитаются два фунта стерлингов, сэр! — сказал он. — Доплатите за лишний вес, сэр!
(Мне кажется, что он самую малость преувеличил. Он частенько заставляет меня платить по два фунта, когда я считаю, что платить нужно всего один пенс.)
— Пожалуйста, мистер почтальон! — сказал я, изящно встав перед ним на колено. (Я очень хочу, чтобы ты как-нибудь увидела, как я преклоняю колени перед почтальоном.) — Прошу извинить меня за столь тяжёлое письмо. Оно от одной маленькой девочки.
— Всего лишь от маленькой девочки? — прорычал почтальон. — Интересно, из чего сделаны маленькие девочки?
— Из сахара и пряностей, — начал было объяснять я, — и всё это пере…
— Я не это имею в виду, — перебил меня почтальон. — Я хочу сказать: что хорошего в маленьких девочках, если они посылают такие тяжёлые письма?
— Согласен с вами, — печально ответил я, — хорошего в них не так уж много.
— Постарайтесь впредь не получать таких писем, — угрюмо посоветовал почтальон, — по крайней мере от этой девочки. Я её отлично знаю. Это очень плохая девочка.
Вряд ли почтальон сказал правду. Я не думаю, что он видел тебя хоть раз, и ты вовсе неплохая девочка. Но я пообещал ему, что мы не станем посылать друг другу много писем.
— Всего лишь какие-нибудь две тысячи четыреста семьдесят писем. Что-нибудь вроде этого, — сказал я ему.
— Так мало? — удивился почтальон. — Это пустяки! Я хотел сказать, чтобы вы не посылали друг другу много писем.
Поэтому теперь мы должны будем с тобой считать наши письма и как только дойдём до двух тысяч четырёхсот семидесяти, прекратим переписку, если только почтальон не разрешит нам писать дальше.
Иногда мне очень хочется снова очутиться на берегу моря в Сэндауне, а тебе?
Любящий тебя друг Льюис Кэрролл
P. S. Знаешь, почему поросёнок, который пытается разглядеть свой хвостик, напоминает маленькую девочку на берегу моря, которая слушает сказку? Потому, что поросёнок тоже говорит:
— Интересно, что там дальше?
Магдален Миллард
Крайст Черч, Оксфорд
15 декабря 1875 г.
Дорогая Магдален!
Я хочу объяснить тебе, почему я не зашёл к вам вчера. Я был очень огорчён, что не сумел повидать тебя, но у меня было так много разговоров по пути. Я пытался объяснить людям на улице, что иду к тебе, но они не слушали меня. Все они утверждали, что им некогда. По-моему, это просто невежливо с их стороны. Наконец, я встретил тележку, которая, как мне показалось, предназначалась для меня, но никак не мог разобрать, что было в ней. Сначала я увидел какие-то черты. Тогда я взглянул в телескоп и увидел выражение на каком-то лице, после чего я взглянул в микроскоп и увидел чьё-то лицо! Мне показалось, что оно очень похоже на моё лицо, поэтому я раздобыл большую лупу, чтобы разобраться во всем как следует, и к великой радости обнаружил, что это действительно был я. Мы пожали друг другу руки и принялись говорить о том и о сем, как вдруг подошёл я и присоединился к беседе, после чего разговор пошёл совсем задушевный. Я спросил:
— Помните, как мы собрались все вместе в Сэндауне?
И тогда я ответил:
— Было очень весело! С нами ещё была одна девочка по имени Магдален.
Тут вмешался я и сказал:
— Когда-то она мне нравилась, не так, чтобы очень, а самую малость.
Тут подошло время, и мы отправились на поезд. И кто, как ты думаешь, пришёл на станцию проводить нас? Ни за что не догадаешься! Два самых близких моих друга, которые случайно оказались на вокзале и просили меня подписать за них письмо.
Преданные тебе друзья Льюис Кэрролл и Ч. Л. Доджсон
Гертруде Чатауэй
Крайст Черч, Оксфорд
21 июля 1876 г.
Дорогая Гертруда!
Объясни, что мне делать без тебя в Сэндауне. Как я могу в одиночестве разгуливать по берегу? Как я могу один сидеть на тех деревянных ступенях? Видишь, без тебя ничего у меня не выйдет, поэтому приезжай! Если приедет Вайолет, я попрошу, чтобы она пригласила тебя погостить, а я загляну в Хизер-Белл и возьму тебя с собой. Если я выберусь с Сэндаун, то не смогу вернуться в тот же день, и тебе придётся позаботиться о моем ночлеге где-нибудь в Суонэйдже. Если тебе не удастся раздобыть для меня ничего подходящего, то, думаю, ты уступишь мне свою комнату, а сама переночуешь на берегу моря. Ясное дело, что в первую очередь следует заботиться о гостях и лишь потом о детях. Не сомневаюсь, что в эти тёплые ночи ночлег на берегу очень тебе понравится. А если тебе станет прохладно, ты сможешь спрятаться в купальной кабинке: всем известно, что спать в них очень удобно. Как ты знаешь, пол в купальных кабинах именно для этого делают из самого мягкого дерева. Посылаю тебе 7 поцелуев (чтобы хватило на целую неделю) и остаюсь
твоим любящим другом Льюис Кэрролл
Гертруде Чатауэй
Крайст Черч, Оксфорд
28 октября 1876 г.
Дорогая Гертруда!
Ты, наверное, опечалишься, удивишься и, может быть, даже не поверишь, когда узнаешь, какой странной болезнью я заболел с тех пор, как ты уехала. Я послал за доктором и, когда он пришёл, сказал ему: «Дайте мне какого-нибудь лекарства от усталости». Доктор возмутился: «Что за глупости! Вам не требуется никакого лекарства! Отправляйтесь- ка лучше спать!» Но я ответил: «Нет, у меня не такая усталость, при которой нужно спать. У меня усталость на лице». Доктор слегка нахмурился и сказал: «Вы правы. У Вас устал нос. Те, кто задирает нос кверху, очень любят спорить». Я не согласился с доктором: «Нет, нос у меня не устал. Может быть, волосы устали?» Доктор нахмурился ещё больше и сказал: «Теперь мне все понятно. Вы так плохо играли на фортепиано, что волосы у Вас встали дыбом, а поскольку это нелегко, то они очень устали». «Нет, — поспешил я заверить доктора, — я не играл на фортепиано и не убеждён, что у меня устали именно волосы. Скорее усталость ощущается где-то между носом и подбородком». Доктор стал совсем хмурым и спросил меня: «Не ходили ли Вы на подбородке?» «Нет», — ответил я. «Не знаю, что и думать, — сказал доктор, — это очень серьёзный случай в моей практике. Может быть у Вас устали губы?» «Ну конечно же! — закричал я. — Именно губы». Доктор сделался мрачным и сказал: «Вам не следовало раздавать столько поцелуев». «Но ведь я послал лишь один поцелуй своей знакомой — маленькой девочке», — возразил я. «Постарайтесь припомнить поточнее. Вы уверены, что это был лишь один поцелуй?» Я подумал и ответил: «Может быть, их было одиннадцать». «Вам не следует посылать ей больше ни одного поцелуя до тех пор, пока Ваши губы не отдохнут», — сказал доктор. «Что же мне делать? — спросил я, — ведь я должен этой девочке ещё сто восемьдесят два поцелуя». Доктор так опечалился, что слезы брызнули у него из глаз, и посоветовал: «Пошлите их в коробочке». И тут я вспомнил о маленькой коробочке, которую некогда купил в Дувре и думал подарить какой-нибудь маленькой девочке. Я уложил все поцелуи в коробочку и отправил её по почте. Напиши, получила ли ты их или они потерялись по дороге.
