Преданный тебе Ч. Л. Доджсон

Р. 8. Есть ли у мисс Брюер фотография «кабинетных» или «визитных» размеров Элен в ночной сорочке? Передай привет от меня всем приветливым животным, которые, возможно, живут у тебя дома.

Крайст Черч, Оксфорд

13 ноября 1873 г.

Моя дорогая Берди!

Я встретил её у ворот Том Гейт. Она шла, держась неестественно прямо и не сгибая ног в коленях. Мне показалось, что она пыталась найти, где я живу. Поэтому я спросил:

Почему ты пришла сюда одна, без Берди?

Берди уехала! И Эмили уехала! А Мабель плохо со мной обращается! — пожаловалась она, и две восковые слезинки скатились по её щекам.

Ах, какой же я глупый! Я же забыл тебе сказать, кто это был! Это была твоя новая кукла. Я очень обрадовался ей, пригласил её к себе в комнату, угостил её спичками и чашечкой расплавленного воска, так как бедняжка после долгой дороги была очень голодна и просто умирала от жажды.

Садись поближе к камину! — пригласил я её. — Устраивайся поудобнее, и мы побеседуем.

— Ах, нет! — возразила она. — Мне не следует этого делать! Я так легко плавлюсь!

И она попросила меня усадить её в противоположном конце комнаты, где было очень холодно. Там она устроилась у меня на коленях и принялась обмахиваться перочисткой, как веером, так как боялась, что кончик носа у неё начал плавиться.

Вы даже не представляете, какими осторожными приходиться быть нам, куклам, — сказала она. — У меня была сестра, так можете ли вы поверить, однажды она подошла к огню, чтобы погреть руки, и одна рука у нее отвалилась! Так, право, и отвалилась!

Разумеется, право, — заметил я, — ведь это была правая рука.

А откуда вы знаете, что у неё осталась левая рука, мистер Кэрролл? — поинтересовалась кукла.

Очень просто, — пояснил я. — Когда восковая кукла подходит к огню, она совсем не права, а как может быть у куклы, которая совсем не права, хоть что-нибудь правое?

Мне вовсе не смешно, — обиделась кукла. — Это очень грубая шутка. Даже обыкновенные деревянные куклы и те шутят лучше. Кроме того, мне сделали такой рот, что я просто не могу разжать губы и засмеяться, даже если бы очень захотела!

— Не печалься об этом, — успокоил её я, — а лучше скажи мне вот что. Я собираюсь послать Берди и остальным детям по фотографии, какую себе выберет каждый из них. Как ты думаешь, какую фотографию выберет Берди?

— Не знаю, — ответила кукла. — По-моему, вам лучше спросить об этом у неё самой.

Я взял куклу в Хэнсом Кэб. Как ты думаешь, какая фотография тебе понравится? Артур в костюме купидона? Или та, где Артур и Уилфрид сняты вместе? Или та, на которой изображены ты и Этель в костюмах маленьких оборвышей? Или фотография, где Этель стоит на ящике? Или фотография, на которой ты снята в одиночестве?

Любящий тебя Льюис Кэрролл

[Честнатс, Гилдфорд]

27 декабря 1873 г.

Дорогая Гейнор!

Мою фамилию следует писать с буквой «g» в середине, т. е. Dodgson. Всякий, кто пишет её так же, как фамилию этого несчастного (я имею в виду Председателя Комитетов при Палате общин[18]), оскорбляет меня глубоко и навсегда! Подобную небрежность я могу простить, но никогда не смогу забыть. Если же ты неправильно напишешь мою фамилию ещё раз, я буду звать тебя «…ейнор». Смогла бы ты быть счастливой, имея такое имя?

Что же касается танцев, то я, милая девочка, никогда не танцую, если мне не дают возможности делать это на свой особенный манер. Бесполезно пытаться описывать, как я танцую, словами — это надо видеть. В доме, где я пытался танцевать в последний раз, провалился пол. Правда, он был довольно шатким: балки имели в толщину всего лишь каких-нибудь шесть дюймов[19] (такие тоненькие палочки вряд ли можно назвать балками). Нет, если уж танцевать на мой манер, то каменные своды гораздо надёжнее. Случалось ли тебе когда-нибудь видеть, как в зоопарке носорог и гиппопотам пытаются вместе танцевать менуэт? Очень трогательное зрелище!

Передай, любое письмо от меня Эми, которое, по-твоему, её больше всего удивит.

Преданный тебе друг Льюис Кэрролл

[Крайст Черч, Оксфорд]

[3 марта? 1874 г.]

Какие вы нехорошие девочки!

Во всей истории, даже если мы обратимся к временам Нерона и Гелиогабала, вряд ли найдётся ещё один пример детей, которые были бы такими бессердечными и так же забывали возвращать взятые книжки. В этом я совершенно уверен, потому что ни Нерон, ни Гелиогабал никогда не брали в руки ни одной книжки. В этом я также совершенно уверен, ибо в те дни книжек ещё не печатали.

Преданный вам Ч. Л. Д.

Крайст Черч, Оксфорд

20 апреля 1875 г.

Дорогая Эдит!

Как отвратительно ты ведёшь себя! Сказать, что твоё поведение ложится несмываемым позором на все человечество, значит не сказать ничего! Сказать, что всякого, виновного в столь отвратительном поведении, следовало бы сослать на самые дальние окраины цивилизованного мира (например в Уимблдон) или заключить в тюрьму, сумасшедший дом или, что гораздо хуже, отправить в школу для девочек, означало бы назначить вполне заслуженную меру наказания!

— Что все это значит? — спросишь ты. — Что я такого сделала?

Ничего. В этом-то я как раз тебя и обвиняю. Твоя вина не в том, что ты что-то сделала, а в том, что ты ничего не сделала. Чтобы найти подходящее сравнение для столь бесчеловечного поведения, нам пришлось бы вернуться ко временам Нерона! Именно тогда, когда ты должна была побеспокоиться и разузнать, как ты обещала, полное имя Луи Эллиот, чтобы я мог послать ей «Алису», а Генри «Зазеркалье», ты по своей лени предпочитаешь вести жизнь жабы или боа-констриктора, не делая решительно ничего!

Могу я спросить у тебя, для чего, по-твоему, нужны маленькие девочки? Что толку от них, если они не выполняют своих обещаний и не стараются быть полезными? Гораздо лучше в таком случае обзавестись действительно полезными каминными решётками или телескопами.

Спроси у мамы, не согласится ли она дать мне на время свою книгу «Блюда на завтрак». Я попытался достать эту книгу, но она уже разошлась. А мне так хочется заказывать «блюда» на завтрак со знанием дела!

Полулюбящий тебя Льюис Кэрролл

Крайст Черч, Оксфорд

17 мая 1875 г.

Уважаемая мисс Эдит Джебб!

Испросив у Ваших высокочтимых родителей разрешение направить Вам несколько строк в ту знаменательную пору, когда Вы совершенствуете свои знания в Уимблдоне, я берусь за перо в надежде, что Ваша достойнейшая наставница, прочитав моё письмо, не найдёт в нем ничего предосудительного, что могло бы помешать Вам ознакомиться с его содержанием. Я глубоко убеждён, что с моего пера не сорвётся, пусть даже случайно, ни одного замечания, способного хоть на миг возмутить плавное течение тех глубоких мыслей, которые Ваша превосходнейшая наставница, несомненно, стремится пробудить в Вас. Тернист путь учения, и одоление его — мýка (но не мукá, ибо последнее слово имеет несколько иное значение), но я надеюсь, что для Вас он будет усыпан розами. Как приятно бродить, построившись парами, по тенистым улочкам Уимблдона и шептать про себя: «Береги честь смолоду», «Под лежачий камень вода не течёт». Не сомневаюсь, что Ваша наставница, наделённая всеми мыслимыми добродетелями, услышав, сколь похвальное направление приняли Ваши мысли, не преминет поставить Вам высший балл, а бал, как я должен заметить, представляет собой зрелище, которого юная девушка, пользующаяся подобно Вам, уважаемая мисс Джебб, всеми благами просвещения, всячески должна избегать. Зрелище это весьма легкомысленно и непристойно, и я не буду задерживать Ваше внимание на его отвратительных подробностях. Зато сколь приятно, сидя с одной из соучениц под раскидистым («тенистым») дубом, нашёптывать друг другу немецкие глаголы неправильного спряжения! Даже чтение французского словаря от конца к началу может стать Вашим любимым занятием, коль скоро Вам выпало редкое счастье ощущать на себе неусыпное внимание мудрой наставницы! Приношу Вам свои извинения за слово, неожиданно сорвавшееся с моего пера и встречающееся лишь в романах, романсах, книгах, читаемых легкомысленными девушками, но никогда — в этом я абсолютно уверен! — не произносимое в стенах, где Вы имеете счастье находиться под бдительным оком несравненной леди, воплощающей в себе Вашего «наставника, философа и друга»[20]!