— Нет. — Она заглушила мотор и бросила ключи на пол.

— М-м-м… Он часто гулял здесь?

— Уже ближе.

— Он писал все свои книги на том пеньке?

— Нет.

— Сдаюсь.

— Вы плохо старались! Ну да ладно. Я думала, вам будет интересно посмотреть, где жила Королева Масляная.

— Где жила? Что вы хотите сказать?

— У писателей же всегда спрашивают, откуда те берут своих персонажей. Так вот, отец списал свою Королеву кое с кого из местных обитателей. Пойдемте, покажу.

Вылезая из машины, я уже начал прикидывать фрагмент будущей биографии: «Дорога к дому Королевы Масляной петляла через лес, взявшийся неизвестно откуда. Главную героиню своей „Страны смеха“ Франс нашел в чащобе, которой, если уж на то пошло, и вовсе не полагалось там быть».

Нет, это ни в какие ворота. Пока Анна заводила меня в глубь Шервудского леса[54], я перебрал еще несколько вариантов вступления, но в итоге сдался. Собаки без устали гонялись друг за дружкой. Анна шагала футах в десяти передо мной, и я смотрел то под ноги, то на ее симпатичную попку.

— Я все жду, когда же выскочат Ганзель и Гретель[55].

— А если дикий волк?

И мысли унесли меня в то время, когда отец вместе с Хемингуэем ездил на охоту в Африку. Его не было два месяца — а когда вернулся, мама не пустила его в дом со всеми этими носорожьими головами, шкурами зебр и прочей всячиной, которую он хотел развесить на стенах.

— Вот оно.

Если я ожидал увидеть домик-пряник с дымом из трубы, пахнущим овсяным печеньем, то я ошибался. Это была деревянная халупа, кое-как сколоченная и покосившаяся набок, словно к ней прислонился великан. Два окошка; если когда-то в них и были стекла, теперь их заменили сосновые доски крест-накрест. На убогом крылечке не хватало нескольких половиц. Единственная ступенька треснула пополам.

— Смотрите под ноги.

— Вы сказали, что теперь здесь никто не живет, верно?

— Да, это так. Но и когда она была жива, дом выглядел почти так же.

— И кто «она» такая?

— Минуточку, сейчас покажу.

Анна вытащила длинный старомодный ключ и вставила в замок под бурой от ржавчины дверной ручкой.

— Чтобы попасть туда, нужен ключ?

— На самом деле — нет, но лучше так.

Прежде чем я успел спросить, что это значит, она толкнула дверь, и навстречу нам хлынул запах сырости и явного гниения. Анна двинулась было внутрь, но помедлила и обернулась ко мне. Я наступал ей на пятки, и когда она повернулась, мы оказались лицом к лицу. Она отступила на полшага, и мое сердце екнуло, осознав, как близки мы были в эту секунду.

— Постойте здесь минутку, я зажгу лампу. Пол весь дырявый, это очень опасно. Отец однажды так растянул ногу, что мне пришлось везти его в больницу.

Представив дыры в полу, змей и пауков, я зевнул. Обычно я зеваю, когда нервничаю, и оттого люди считают меня или очень храбрым, или совсем тупым. Иногда я не могу остановиться, все зеваю и зеваю. Мне стало смешно: один из величайших моментов моей взрослой жизни — прийти с дочерью Маршалла Франса в дом женщины, вдохновившей его на создание лучшего персонажа моей любимой книги… а я зеваю. Только что мне было страшно, а до того я думал о ее попке — не об Анне Франс, дочери самогу… а о попке Анны Франс. Как вообще биографам удавалось отграничивать свою жизнь от предмета своих трудов?

— Теперь можете войти, Томас, все в порядке.

Стены здесь были оклеены газетами, от сырости и времени ставшими желто-бурыми. Керосиновая лампа и свет из открытой двери делали шрифт похожим на марширующих по стене клопов. Подобным образом «украшали» свои жилища южные испольщики на фотографиях Уокера Эванса[56], но, когда сталкиваешься с этим в реальности, все выглядит еще печальнее и убоже. Посреди комнаты стоял некрашеный деревянный стол, и с обеих сторон к нему были аккуратно придвинуты два колченогих стула. В одном углу виднелась металлическая койка, покрытая серым шерстяным одеялом, вылинявшим в ногах, и с непокрытой тощей подушкой в изголовье. Вот так — ни раковины, ни печки, никаких безделушек, тарелок, одежды на крючках — ничего. Дом затворницы, строго блюдущей пост, или сумасшедшей.

— Жившая здесь женщина…

Снаружи, как взрывная волна, раскатился голос:

— Какого черта! Кто здесь? Если вы, вшивые ублюдки, опять сломали замок, я размозжу ваши вшивые головы!

По деревянному крыльцу глухо прогремели шаги, и вошел человек с дробовиком в левой руке; держал он его, как сорванный по пути цветок.

— Ричард, это я!

— Вы, вшивые ублюдки… — Он смотрел на меня и поднимал ружье поперек груди, когда Аннины слова проникли наконец сквозь его толстый череп.

— Анна?

— Да, Ричард! Трудно, что ли, посмотреть, прежде чем ругаться? Третий раз уже! Так ты когда-нибудь возьмешь и действительно застрелишь кого-нибудь!

Она была рассержена, и подействовало это моментально. Как большой цепной пес, который рычит и получает за это по голове от хозяина, Ричард оробел и смутился. Было слишком темно, однако я уверен, что он покраснел.

— Боже, Анна, — заскулил он, оправдываясь, — откуда я мог знать, что это ты? Ты же знаешь, сколько раз эти чертовы пацаны забирались сюда…

— Если бы ты хоть раз посмотрел, Ричард, ты бы увидел, что дверь отперта. Сколько раз повторять одно и то же? Затем я каждый раз и отпираю! — Она схватила меня за рукав, вывела мимо Ричарда на крыльцо и только там отпустила.

Когда вышел Ричард, я узнал его — он тоже был вчера на барбекю. Красномордый фермер, сущий порох, пьянчуга-хитрован. Стригся он, похоже, сам, и очень неровно, глаза слишком выпучены, нос длинноват. Сколько, интересно, поколений в его семье баловались родственным спариванием?

— Ричард Ли, это Томас Эбби.

Он рассеянно кивнул, но руки не подал.

— Вы вчера были на барбекю. — Утверждение.

— Да, м-м-м, были. — Я не мог придумать, что еще ему сказать. Хотел, но в голову ничего не приходило.

— Мать Ричарда была Королевой Масляной.

Я посмотрел на Анну, словно говоря: «Вы шутите?» — но она кивнула:

— Дороти Ли. Королева Масляная.

Ричард улыбнулся, показав ряд неожиданно белых безупречных зубов:

— Верно. И если бы я не знал твоего отца так хорошо, Анна, я бы сказал, что у него что-то было с моей мамой. Понимаешь, о чем я — они вдвоем проводили здесь больше времени, чем кто-либо из нас.

— Отец, когда писал «Страну смеха», приходил сюда из города два-три раза в неделю увидеться с Дороти. Надевал свои черные кеды и шел полями вдоль дороги. Никто не предлагал его подвезти, все знали, как он любит ходить пешком.

Ричард прислонил дробовик к стене и поскреб щетинистый подбородок:

— И мама точно знала, когда он придет. Она посылала нас в лес набрать большую миску ягод, а потом посыпала их сахарной пудрой. Когда он приходил, они вдвоем садились здесь на крылечке и уминали всю чертову миску. Верно, Анна? Эй, так это ты, что ли, собираешься писать книгу про Маршалла?

— Об этом мы тут и говорили, Ричард. Затем я и привела его сюда, в хижину твоей матери.

Он повернулся к открытой двери:

— Папа выстроил халупу специально для нее, чтобы мама могла иногда пожить немного в лесу, передохнуть. У нас в семье столько детей было, что, по ее словам, ей нужно было порой просто отключиться. Это я не в упрек. У меня три сестры были и брат. Но в Галене я остался один. — Он посмотрел на Анну.

— Томас, извините, но через полчаса у меня встреча в городе. Хотите остаться здесь или вернетесь со мной?

Мне не улыбалось бродить по лесу и трепаться с Ричардом, хотя я и понимал, что позже с ним надо будет поговорить, если Анна даст согласие на книгу. После вчерашнего ужина и этой поездки я был настроен оптимистично, но Анна так и не сказала ничего определенного, а требовать от нее однозначного ответа я еще опасался.