Я проснулся, услышав рядом Вероникин голос. В комнате была кромешная тьма, не считая неизвестно откуда проникавшего мерцания. Какой-то шум, голоса – другие голоса, не только ее голос. Но ее голос был ближе всех. Я чуть ли не чувствовал, как тонкие волоски у меня в ухе дрожат от ее дыхания.
Вероника говорила:
– Кража. Это всегда была кража. Я всегда что-то крала у тебя. Секс, что-то священное. Только руку протянуть, Сэм. Иногда оно было так близко – внутри меня...
Я так крепко спал, что, несмотря на отчетливое мерцание перед глазами, не замечал ничего, кроме ее голоса. Я несколько раз моргнул, но не пошевелился – как животное перед последними в своей жизни фарами. Вероника все говорила. Тихим, соблазнительным голосом, ласковым, как пальцы любимой на шее.
Мои глаза наконец сфокусировались на дальнем конце комнаты, куда и смотрели. Там работал видеомагнитофон: на кассете мы с Вероникой в постели, занимаемся любовью. Я и не догадывался, что она снимала наши свидания, никогда не видел в спальне камеру. Тем не менее на экране были мы, с увлечением предававшиеся всей этой постельной гимнастике, издававшие стоны, о которых думаешь после, вспоминая любовь. Все это оказалось снято на пленку, Вероникино тайное домашнее кино.
Как долго она говорила со мной? Как долго сидела на полу рядом с диваном, в футе от меня, разговаривая и крутя эту пленку, пока я спал? Кто еще был бы на такое способен?
Она сказала что-то непонятное и рассмеялась. Похотливым радостным смехом, какой мог вырваться среди потрясающего полового акта. Мое тело пронзил электрический разряд страха. Это было сумасшествие – бархатно-мягкое, но абсолютное.
Бесконечно долго (хотя продолжалось это не более нескольких секунд) я лежал, изо всех сил думая, что же делать. Но ответа не было, потому что здесь обитали демоны, змеи и страшные людоеды, созданные помраченным сознанием этой женщины, жившие в своем собственном мире и не пускавшие к себе никого со светлой стороны бытия.
Не в силах сказать что-либо, я в смущении смотрел на экран телевизора. Камера переместилась из ее спальни на шумную нью-йоркскую улицу. Вот я иду по улице и захожу в книжный магазин Ганса Лахнера, где мы с Вероникой впервые встретились. Ничего странного в этой части фильма не было, пока я не заметил, какой на мне костюм. И тогда по спине у меня пробежали мурашки. Костюм был в бело-голубую полоску. Я купил его давным-давно в «Брук-бразерс». Два года назад Кассандра случайно опрокинула на него банку черных чернил, залив и штаны, и пиджак. В химчистке сказали, что костюм не спасти, и я отдал его в пункт помощи бедным. Два года назад. Уже тогда Вероника снимала меня? Сколько же она следила за мной? Сколько кружила вокруг меня, прежде чем мы встретились?
Я хотел было встать, однако она нежно удержала меня, положив руку мне на бедро.
– Пожалуйста, еще несколько секунд! Я хотела подарить тебе эту кассету на Рождество. Ты должен увидеть еще одну часть, прежде чем уйдешь. Хочется посмотреть ее вместе. Это большой сюрприз. – Ее прекрасное лицо повернулось к телевизору; она улыбалась. Детская улыбка, возбужденная и нетерпеливая. Я медленно откинулся на диван. Адреналина в моем теле хватило бы, чтобы оживить три трупа.
В кадре внезапно появился какой-то официальный бал. Все женщины были в длинных белых платьях, мужчины – в смокингах. Прически позволяли судить, когда это происходило. Почти у всех мужчин помоложе были длинные волосы, усы или бороды, шло это им или нет. У молодых женщин волосы были очень длинные и разглаженные, словно все стремились походить на томных фолк-певиц вроде Джоан Баэз или Джони Митчелл. Шестидесятые годы.
Перед камерой танцевали Паулина Острова и Эдвард Дюран-младший. Вот они остановились. Не отдавая себе отчет в том, что делаю, я показал на экран. Это они! Они! Как ни была неуклюжа и шероховата пленка, я вспомнил Паулинино лицо. Этот широкий рот, небольшие глаза. Я вспомнил ее. Прошло тридцать лет. Я уже давно перевалил за сорок и толкал перед собой тяжелую тачку своей жизни и опыта. И все же, увидев Паулину, я сделал в точности то же, что делал всегда при виде ее, каждый раз, где бы то ни было: я глотнул. С трудом глотнул. Мне всегда было достаточно взглянуть на Паулину Острову – и я уже глотал слюну. В возбуждении, робости, восхищении. Как дурак, как любой мальчишка, переполняемый безнадежными мечтами, запутавшийся в любви, с сердцем, взрывающимся фейерверком перед самой интересной девушкой, какую он видел в своей жизни.
Дюран показывал мне фотографии Эдварда-младшего, но теперь я увидел его на экране. Это добавило сыну новое измерение, которого я раньше не чувствовал. Оказывается, он был большим, высоким мужчиной, хотя двигался очень легко и грациозно. Я бы мог принять его за какого-нибудь атлета или танцора из бродвейского мюзикла. Красавец во втором ряду хора из «Оклахомы», в голубом комбинезоне и с улыбкой, заставлявшей подумать, что он просто наслаждается этой ролью.
Пара стала позировать перед камерой. Эдвард склоняет голову перед Паулиной. Она тянет его за ухо, чтобы он отошел. У них такие оживленные лица! Они продолжают дурачиться, молодые и симпатичные, кривляясь и радуясь тому, что они вместе.
От их вида в тот давний летний вечер мне захотелось остановить пленку. Пусть они вечно улыбаются вместе.
С трудом мне удалось выговорить:
– Откуда ты это взяла?
– На пленке есть и другие отрывки с Паулиной. Я ходила по Крейнс-Вью, расспрашивая ее знакомых, не осталось ли у них домашних фильмов того времени. Здесь все, что я нашла. Я смонтировала все отрывки. Увидишь. Этот я получила от Эдварда Дюрана. Когда я рассказала ему о своем замысле, он тут же мне его и вручил. Это был летний бал в их загородном клубе. – Вероника встала и выключила телевизор. Вынув кассету, она подала ее мне. – А теперь я хочу, чтобы ты ушел. Счастливого Рождества, Сэм.
Ее настроение переменилось так быстро, что я не знал, как себя вести. Потом мне вспомнилось, как несколько минут назад она заставила меня просмотреть тайно снятый порнофильм и шептала что-то жуткое мне на ухо. Этого хватило, чтобы я тут же принял решение. Я встал.
– С тобой ничего не случится?
– А тебе не все ли равно, Сэм? В самом деле, с чего это тебе тревожиться обо мне?
Выйдя от нее, я шагнул в метель. К счастью, в Нью-Йорк я ехал на поезде. Я собирался там поужинать с Касс и потом заночевать в гостинице.
Пока я стоял на тротуаре, высматривая такси, мне послышалось, будто откуда-то сверху кто-то зовет меня. Взглянув сквозь вьюгу, я увидел высунувшуюся из окна голову. Я не мог рассмотреть ее, но решил, что это Вероника. Разве не виднеется что-то белое на лице? Повязка? Вероника что-то кричала. Я не расслышал слова. Потом она начала размахивать рукой, словно хотела подчеркнуть что-то выразительными жестами. Что бы это? Что еще могло ей понадобиться после всего уже случившегося в этот день? Прошло несколько мгновений. Я было решил вернуться и посмотреть, но тут передо мной затормозило такси. Открыв дверь, я поднял голову взглянуть на Веронику или кого-то другого в окне, кричавшего что-то сквозь вьюгу. Однако она оказалась права – мне больше не было до нее дела. После дружбы и близости, путешествий и долгих разговоров, чудесных часов в ее объятиях. После ее хитростей и обманов, лжи и пугающе откровенного поведения. О чем мне было тревожиться? Все это вместе не могло меня остановить. Я сел в ярко-желтое нью-йоркское такси и уехал в снежную ночь.
Зарегистрировавшись в отеле «Ирвинг», я уселся в глубокое уютное кресло, чтобы на полчасика расслабиться перед встречей с Кассандрой. В номере был видеомагнитофон. Мне очень хотелось взглянуть на продолжение Вероникиного фильма, но досмотреть времени не хватило бы. Что ж, можно еще подождать.
После всего пережитого в этот день мной овладело какое-то странное настроение – не то отчаяние, не то приятное возбуждение. Мне не хотелось болтать с дочерью. В то же время я был рад оказаться в этот вечер с кем-то, мысленно сортируя и вновь просеивая все, что узнал за последнее время. Я сидел так, закрыв глаза, и в моей голове дрейфовало множество образов Вероники и воспоминаний о ней. Как в аквариуме, полном экзотических, прекрасных и опасных рыб, они лениво проплывали друг за дружкой.
