– А если он прочитает, что я написал, и ему не понравится?

– Будь это кто-то другой, я бы сказала, что тогда тебе не поздоровится. Но тут другое дело. Он хочет, чтобы ты написал книгу. Для него это единственная возможность достичь бессмертия. Не думаю, чтобы он что-то предпринял – разве что выскажет тебе свои предложения.

– Предложения? Господи Иисусе, у меня уже есть один редактор, которого я ненавижу. А теперь еще один? Который убивает людей?

– Хватит психовать, Сэм. Тебе ничего не остается, как только смириться с его требованиями. Давай выясним...

– Вероника!

Она замолкла на полуслове, словно приготовившись услышать что-то, чего не хотела слышать. Свое «что?» она прошептала чуть слышно.

– Спасибо тебе за помощь. Большое спасибо. Вероника громко выдохнула.

– Пожалуйста. Это самое меньшее, что я могу сделать после всех неприятностей, в которых повинна. Послушай, я обедала с Кассандрой. Пожалуйста, не злись. Знаю, ты не хочешь теперь меня видеть, но я подумала, хорошо бы нам встретиться, и я ей все расскажу. Я попросила ее не говорить тебе, пока не скажу сама. Мы хорошо поладили, Сэм. Она сказала, что хотела бы познакомить меня со своим парнем. Она такая умная. Прекрасная девочка.

Я послал ей дискету. Через два дня, когда посылка прибыла, этот монстр позвонил Веронике и велел встретиться с ним в полдень в баре «Готорн». Выбор не удивил меня, учитывая все остальное, что он знал про нас. И все же мне не понравилась эта ирония – и тот тип, вероятно, знал, что мне не понравится. Это место было связано для меня только с приятными воспоминаниями. А теперь оно оказалось навсегда стерто с моей карты.

Не зная, чего ожидать, Вероника взяла лишь маленькую сумочку, где лежали дискета и ее бумажник. После она говорила, что ей ужасно хотелось взять маленький магнитофон и включить его перед входом в бар. От этого меня пробрала дрожь, так как кто знает, что бы произошло, открой он этот подвох.

Вероника доехала на метро до центра города. Не успела она выйти из вагона, как кто-то схватил ее сзади и ударил лицом о стену. Она сильно поранила лоб. Вероника увидела вора только на мгновение, когда он вытащил маленький ножик и перерезал ремень ее сумочки. Она закричала и попыталась сопротивляться, но он снова толкнул ее лицом в стену, выхватил сумочку и убежал.

– Это был мальчишка, Сэм. С очень темной кожей. Думаю, индиец или пакистанец. Мальчишка, лет пятнадцати-шестнадцати. Наверное, он следил за мной всю дорогу от моей квартиры и ехал в том же вагоне. Как ловко! Нанять ребенка, чтобы выкрасть дискету.

Поскольку дело было в Нью-Йорке, никто Веронике не помог. Когда вор убежал, из раны на лбу у нее текла кровь, и одна женщина – одна – подошла и дала ей носовой платок перевязать ссадину. Вероника кое-как добралась до врача, а потом до полиции. Там составили протокол, но на ее вопрос, нельзя ли сделать что-нибудь еще, только пожали плечами.

Все это время я ждал у нее в квартире. Когда прошло два часа, я позвонил в «Готорн», но там ее не видели. Ужасно было вот так беспомощно сидеть, воображая самое страшное.

Когда Вероника вернулась, первое, что я увидел, – это повязку, закрывавшую половину ее лба. Я бросился к ней, и мы обнялись. Я не мог ни о чем думать, главное, что она теперь в безопасности! После объятий она взяла руками мою голову, и мы слились в долгом глубоком поцелуе. Большое облегчение чревато сюрпризами, и нынешнее не явилось исключением. Мы не ограничились поцелуем, и вскоре уже занимались любовью на полу. Слава богу, на этот раз все было грубо и быстро и скоро закончилось, потому что от долгого секса с Вероникой невозможно было оторваться, как от наркотика. А тут было грубое нетерпение и облегчение: ты здесь, ты есть? Да, почувствуй меня, вот я.

Когда эта вспышка желания миновала, мы оба ощутили робость и странную неловкость. Я тут же пожалел о случившемся, но понимал, что иначе и быть не могло, и это как-то примиряло меня с тем, что произошло. Несмотря на наш недавний разлад, мне втайне хотелось вернуть Веронику.

Не глядя друг на друга, мы встали с пола и оделись. Я пошел на кухню заварить чай. Вероника пришла через несколько минут. Ее белая повязка пропиталась кровью. Яркий красный цвет вселял беспокойство и тревогу.

Она подошла и хотела прикоснуться к моему плечу, но в последнюю секунду передумала и опустила руку.

– Извини. Это я виновата.

– Тут никто не виноват, Вероника. Не думай об этом. Иногда тебе нужно к кому-то прикоснуться, чтобы почувствовать, что ты живешь. Нам обоим это было нужно.

– Так часто я мечтаю снова спать с тобой. А тут мы просто перепихнулись.

– И перепихнуться – тоже здорово. Особенно после такого.

Она села и осторожно положила голову на кухонный стол.

– Я так испугалась! А когда все кончилось, я разозлилась. Но когда он меня ударил, я очень испугалась, Сэм.

Я поставил на стол чайные принадлежности и стал ждать, когда закипит чайник. Мне было трудно смотреть на Веронику, видеть широкую окровавленную повязку, боль на ее лице. Я понимал, что близость была ошибкой, мнимым возвращением туда, куда ни один из нас уже не хотел возвращаться. И все из-за меня. По моей вине.

На улице снова пошел снег. Небо приобрело таинственный серовато-сливовый оттенок. На его фоне выделялись большие, медленно опускавшиеся белые снежинки.

– Что собираешься теперь делать?

Снежинки танцевали с таким прихотливым озорством, что я с трудом заставил себя отвернуться от окна. Вероника выглядела печальной и сокрушенной.

– Мне ничего не остается, кроме как ждать и делать, что он скажет. Ждать, какую отметку он мне поставит за курсовую работу.

Закрыв глаза, она потрогала пальцем повязку.

– Я ничего не могла сделать, Сэм. Я бы хотела... Я подошел к ней вплотную.

– Мне не хватало тебя, Вероника. Я все время думал о тебе. Ты ничего не могла поделать! На тебя напали.

В ее голосе звучала мольба.

– Но я думала, что встречусь с ним и смогу... Не знаю что. У меня голова идет кругом. Я хочу лечь. Если хочешь, иди домой. Со мной все будет нормально.

– Не дури! Я останусь. А ты ложись.

Она вздохнула и медленно встала.

– Я всегда хотела лишь быть твоим другом. Но когда случилось все это и мы сблизились, я сама все испортила... Теперь по твоему лицу я вижу, что этого не вернешь. Все кончено, и это моя вина. Все, что было не так, случилось по моей вине. Ненавижу это! Ненавижу то, что сама натворила, и, что еще хуже, я по-прежнему так тебя люблю! Но по твоему лицу вижу, что все кончено. Моя любовь лишь заставила тебя бояться меня, а секс – всего-навсего траханье, и больше я ничего не могу сделать.

У нее задрожали губы. Вероника закрыла глаза и крепко зажмурилась. Потом пошла в спальню и закрыла за собой дверь.

Я слышал, будто женщины говорят, что если бы помнили родовые муки, то никогда бы не решились рожать снова. Думаю, это правда и в отношении всего, что причиняет боль. Я испытал это на себе. Не могу объективно описать, что случилось со мной позже в тот же день. В моей душе, как в неисправном ядерном реакторе, какие-то защитные системы отключили ту часть памяти. И я рад этому, так как от всего запомнившегося, как бы ни ослабили его прошедшие годы, меня по-прежнему охватывает ужас.

Я ждал, что Вероника появится снова, но она не появлялась. Я сел на ее диван и прочел от корки до корки номер «Атни ридер». Потом уставился в окно на снег и постепенно сгущающуюся тьму, прошел несколько раз по комнате, включил телевизор... Что еще оставалось делать, когда она спряталась от меня и от той правды, которую сама высказала? С наступлением вечера комната лишилась и того сумеречного света, что проникал с улицы. Я лег на диван и быстро заснул.

Не знаю, сколько я проспал, но, по-видимому, прошло какое-то время. Это был глубокий, до океанского дна, сон, когда не помнишь даже, как закрыл глаза, не то что видения. Просыпаясь после такого сна, обнаруживаешь, что сила тяжести возросла десятикратно, так что думаю, меня разбудило мерцание, но может быть, такова избирательность моей памяти. Под моими закрытыми веками мерцал какой-то свет, но разбудить меня мог и Вероникин голос. Не помню точно. В нескольких дюймах от моего уха слышался мягкий, настойчивый шепот. Со множеством звуков «с». Не с этими ли звуками в мой спящий мозг проникла подсознательная тревога? Ответить невозможно, даже смешно пытаться. Вот что случилось.