Я взглянула на него с немым укором, и он понял. Понял мое смятение, понял мою тревогу. Да, улыбаться уже было нечему. Я не могла сердиться на Рикса, он хотел показать мне мир, однако мне не нравилась цель, что он преследовал таким поступком.

Но в случившемся было и кое-что положительное. Я могла попытаться узнать, что случилось с Ли-Энн. Я могла посмотреть на нее своими собственными глазами.

7

Была я.

Был Портленд - обычный американский городишко штата Мэн с множеством зелени и отрицательным количеством небоскребов. И населением немногим больше пятидесяти тысяч человек. Родитель известного всем Стивена Кинга, один из крупнейших портов залива Мэн, раскинувшего свои объятья для вод Атлантического океана. Город с умеренным климатом, радующим жителей и солнцем, и дождем, и снегом.

Был полдень, был снег, был город, в котором родилась та, что я ищу, и она была здесь.

А еще было время, ощущение его течения приносило дискомфорт. Рикс однако чувствовал себя замечательно, предвкушая наши приключения, он был уверен, что недалекое будущее укрепит мое решение в свою пользу. Но вот я ни в чем не была уверена.

Я следовала зову чего-то внутри меня, может даже сердца, если на мгновение предположить, что оно у меня есть. И призрак моего сердца говорил, что это начало самого большого и самого страшного приключения моей жизни, а так же единственного. И я не могла с этим ничего поделать. Отчаянно хотелось прокричать: «Это моя жизнь, мой город!» Тем не менее, правда состояла в том, что я – вымышленное отражение чужой жизни.

Величественное и настолько родное, что хотелось плакать, сооружение покрытого белёсым снегом маяка возвышалось над ледяными волнами вечно живого залива. Дорогой дом ее детства отрадно жался к навигационной башне.

Я не знала, как мне быть. Осязаться или остаться невидимой. Предполагая, что я ее найду в этом доме, я не была уверена, какой ее найду. Рикс курил, и меня огорчало это больше всего из-за того, что он не позволял мне проверить всеобщее заблуждение – и хотя бы внушить себе, что никотин уменьшает нервозность. Но мои нервы были мобилизованы и готовы к любой самой худшей ситуации, к последствиям, к которым не могла быть готова я сама.

Глубокий вдох – и я уже в доме. Он пуст и заброшен, мрачен и холоден. Мебели нет, только ветер гоняет веточки сухой травы по деревянному полу. Я не слышу отклик эха на мои робкие шаги – я неосязаема, однако все мое тело пронизано тьмой и грустью. Воспоминания накатывают такой же стремительной волной, как морские на скалы, и невольно тянут из моего существа обреченность. Я знаю, что она здесь, но уверенности в том, что это все еще Ли-Энн нету.

Преодолевая страх, я ступаю по ступеням деревянной лестницы. На втором этаже обстановка не обнадеживает. Мы обыскиваем весь дом, но так никого и не находим. И когда остается лишь башенный маяк, мое сердце отзывается сомнением. Может мне не следует сюда входить, тревожить создание, что определенно присутствует здесь. Может, Ли-Энн суждено умереть…

В сооружении маяка обстановка не настолько удручающая, есть мебель: пара кресел, книжный шкаф и холодильник. Я медлю, не желая видеть, что же за заветной дверью. Рикс чувствует мое напряжение и покровительственно кладет руки на мои плечи. Он тоже неосязаем, но меня видеть способен. Я не могу поднять руку. Он помогает мне, поворачивая ручку и приоткрывая на дюйм дверь комнаты, где должна находиться Ли-Энн. Я не могу решиться открыть ее больше, и Рикс вновь делает все сам. Вот только войти он вместо меня не может, а я не в состоянии двигать ногами.

В комнате мрачно и тихо. На кровати, свернувшись клубочком, лежит человеческое тело. Оно бледное, серое, лишенное каких-либо красок. Рикс осторожно подталкивает меня, и я начинаю двигаться в направлении бесцветной жизни.

Ли-Энн все еще привлекательна, но узнать в этой девушке ту, что в моей памяти, мне сложно. Белые волосы и бесстрастные остекленелые глаза, безразлично глядящие куда-то в потолок, лицо, лишенное каких-либо мимических морщин, фарфоровая поверхность кожи, о которой мечтают все женщины – все это настолько безжизненно и бескрасочно, что кажется не похожим ни на один известный оттенок цветовой палитры.

Я ожидала чего угодно, но не пустой оболочки. Я думала, что найду кому, а нашла смертное оцепенение.

Признаюсь, что картина эта несколько меня обрадовала. Казалось, что это проще исправить, чем какие-то действительные кошмары, возможные сумасшествием жизни.

Но по мере объяснения Рикса возникшей ситуации, я все больше погружалась в отчаяние. Он очень быстро оценил обстановку как безнадежную. Он говорил что-то о том, что только душевное насилие над ней может привести к отторжению души от тела, что цвет жизни померк, потому что такое состояние не естественно для нее, потому что душа, тело и остальное составляющее (которое должно перетечь в инициации) вследствие законов смерти исчезают по очереди: сперва тело, потом душа, потом остальное. Но при отторжении души все остальное лишь перестает рождать глубину. И так как это все остальное все еще едино, то оно не имеет смысла, поэтому теряет жизнецветность.

Ли-Энн села на кровати, сложив ноги, как часто делаю я. Я сосредоточилась на своем существе и предстала ее взору, однако она не подала виду, что заметила меня. Я ощутила, как Рикс стал видимым, и серое создание опять никак не отреагировало, лишь опустило свой несфокусированный взгляд в пол.

Я медленно приблизилась, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, когда я произношу ее имя. Я надеялась, что хоть как-то смогу привлечь ее внимание.

Я все звала и звала, моя рука дрожала, когда я, подходя к призраку, тянулась, чтобы прикоснуться к ней, и увериться, что она все еще осязаема, и сама может чувствовать. Мои глаза против воли наполнялись влагой, пальцы все больше дрожали, но я продолжала звать ее. Заиндевевшая, она даже не повела бровью, когда я коснулась ее волос. Они были холодными, и какими-то странными на ощупь, я побоялась проверить их прочность. Я попыталась попробовать вызвать у нее хоть какие-нибудь рефлексы на мое присутствие, в надежде, что если я дотронусь до ее глаза, она автоматически закроет веко.

Я старалась все делать медленно и осторожно и почти дотянулась до ее ресниц, когда вдруг мне в кисть впились ледяные пальцы так, что большой палец расположился четко посередине моей ладони. Это был самый большой ужас, который я когда-либо испытывала за время своего существования, даже Ли-Энн никогда не приходилось чувствовать ничего подобного.

Я замерла под ее мертвой хваткой, ощущая, как сильно пульсирует моя плоть под ее пальцами. Мое дыхание замерло, когда ее стеклянные глаза медленно, мучительно для моей нервной системы, обретя предмет фокуса, поднялись на меня.

Я должна была радоваться, ведь она определенно отреагировала на мое присутствие. Но этот жестокий взгляд, я его никогда не забуду. Она искала во мне что-то, ее глаза почти смеялись, когда я ощутила, что она начинает сжимать свою ледяную хватку. В тот же момент я закричала, но не от боли в руке, а от потери. Я кричала от пустоты и холода, от смертной бессмысленности, и безмысленности, но не моей.

Рикс подскочил к нам и ударил ее в челюсть. Ее голова метнулась, хватка разомкнулась, и когда она вновь вернула взгляд своих бесцветных глаз, она опять перестала нас замечать, оставаясь в той же позе и продолжая смотреть в никуда.

Я бессильно опустилась на колени и тихо села на пол, тяжело и прерывисто дыша. Обильные слезы катились по щекам. Боль проникла во все мои клетки, зарождая свои семена в них, и сосредоточилась в руке, которая теперь горела, будто обожженная диким морозом, настолько студеным, что кисть просто висела, не в силах ощутить себя. Рикс кинулся ко мне, обнимая и тормоша, надеясь вызвать живую реакцию, надеясь, что я не стала пустой. Но я не могла стать такой, как Ли-Энн, ведь у меня никогда не было души, я уже была такая, пустая, только черно-белая…

8

Теперь и Рикс выглядел не таким жизнерадостным, он был сильно обеспокоен и мрачен. Больше он не считал эту затею приключением. Он тихо ругался, опасаясь моего вздрагивания на его голос. Осмотрев мою руку, которая постепенно приходила в норму - ее нервы и мышцы колебались, как струны, и ныли из-за этого - он пришел в ужас. На моей кисти теперь было четыре полосы, серо-черных, а посреди ладони темнело пятно - отпечаток большого пальца, кожа потрескалась в этом месте и выглядела, как облупившаяся штукатурка. Рикс выказал надежду, что это со временем пройдет. Я же знала, что пятна мне остались на память, навсегда, как и боль, которую я почувствовала, та боль, что изъедает душу Ли-Энн заживо.