(Из блокнота журналиста)

«Счастлив, что сегодня в котловане

Я кладу бетон, рублю ряжи, —

Здесь мое, строителя, призванье,

Здесь мои большие рубежи...»

(Николай Денисов, рабочий Мамакангэсстроя)

1957, зима

В Иркутской области впервые заговорили о реке Мамакан. В устье этой реки, неподалеку от города Бодайбо, центра золотоносного района, решили построить гидроэлектростанцию, самую северную в Сибири. Стройку объявили комсомольской.

Я тогда работал в поселке Усть-Орда, близ Иркутска. Сижу вечером в райкоме комсомола. Стук в дверь. В клубах пара вваливается здоровяк — шапкой задевает притолоку Сбрасывает козью доху.

— Собственно, я насчет путевочки на Мамаканскую ГЭС.

Андрей Хандаров, первый секретарь райкома, этого парня знает. Он тракторист. И хороший тракторист. Что мы скажем ему о Мамакане?

Андрей подводит тракториста к карте области.

— Значит, такая история. Вот Байкал. А это северней. Местность называется Витимо-Патомское нагорье. Там гольцы — знаешь, такие горы лысые? Край суровый. Летом жара — градусов под сорок, зимой морозы — под шестьдесят. Жить первое время придется в палатках...

Секретарь говорит о заработках, о значении ГЭС, а сам поглядывает на гостя: какова реакция? Парень кивает головой; лицо у него широкоскулое, румяное.

— Это понятно. Я, собственно, про вечернюю школу думал узнать. В девятом учусь... Не хотелось бы бросать учебу.

— Про школу? Школа там обязательно будет!

Когда тракторист уходит, заручившись согласием райкома «насчет путевочки», Андрей удовлетворенно смеется:

— Такая история! Ты книжку «Люди из захолустья» читал? Помнишь, там крестьяне, уходя на стройку, харчами интересуются, мануфактурой...

А этому школу подавай.

1958, весна

1

Наконец то лечу в поселок Мамакан. Рейсовый бодайбинский «Ил» начинает снижаться; под облаками открывается земля, она — в снегу. Весна, объявившая о себе звоном капели на юге области, сюда не докатилась. Пассажиры бросаются к правому борту, нарушая все авиационные правила. Сейчас внизу «откроется» Мамакан. Новый поселок теперь служит для летчиков ориентиром, по которому они долиной Витима выводят свои машины к Бодайбо.

Вот она, стройка. Аккуратные желтые кубики домов — поселок на берегу реки, разделившей сизую, в белых прогалинах тайгу голубоватой широкой лентой. На льду копошатся люди — фигуры их кажутся безмерно малыми, затерявшимися .в океане сопок На реке темнеют странные прямоугольные полосы; присмотревшись, я узнаю в них ряжи — заполненные камнями срубы, которые огораживают котлован будущей ГЭС. Четко очерченными фигурами выделяются на снегу металлические фермы, детали еще не собранной подъемной машины.

В самолете — говор.

— Видал, ряжи ставят. Успеют к паводку-то?

— Кабель-кран подбросили... Это хорошо.

Так уже в самолете для меня начинают проясняться, принимать материальную оболочку обычные газетные выражения о значении строительства для сибирского севера. Здесь все живут стройкой, ее заботами, следят за каждым шагом строителей, радуются их успехам. Мамаканская ГЭС — это основа, стержень промышленного развития этих дальних таежных мест.

2

Из Бодайбо в Мамакан одна дорога — Витим. Зимой ездят по льду, летом сообщение поддерживают речные трамваи. А месяца три в году, осенью, когда по Витиму идет шуга и образуется первый тонкий ледок, и весной, во время ледохода, в Мамакан вообще не ездят. В Мамакан летают на маленьких юрких «Яках» и «Антонах».

Я еду на стройку по ледовой дороге. За поворотом реки показывается поселок. Могучая, утюгообразная Мамгора притиснула дома к берегам двух соединяющихся здесь рек — Витима и Мамакана. Вокруг сопки, сопки... Будущий промышленный центр пропитан запахом свежих сосновых стружек. Аромат сибирских новостроек... Мне не терпится взглянуть на палаточную улицу первоселов, с которой я уже столько слышал. Но ее не так то легко отыскать среди бревенчатых изб, над которыми переплелись провода антенн. Наконец на краю поселка я замечаю проглядывающий между домами брезент. Палаточную улицу здесь сохраняют не в качестве музейного экспоната, иллюстрирующего историю поселка. Просто не хватает жилья.

У одной из палаток встречаю знакомого. С Толей Тарасенко, долговязым, угловатым подростком, мы вместе летели на «Иле».

— Как устроился?

Тарасенко показывает мне свою палатку. На крыше ее выведено «№ 6». Толя необычайно горд тем, что ему дали ордер в брезентовый дом. Это честь, которой удостаиваются самые стойкие и надежные ребята.

Внутри уютно — настолько, насколько может быть уютно во временном доме, где обитают холостяки.

В палатке живут восемнадцатилетние плотники Коля Хафизуллин, Валя Чертовских, Витя Коробов. Они уже приняли в свою семью и Толю Тарасенко. Хафизуллин — он здесь за старшего — с улыбкой кивает в сторону новичка:

— Чудак человек! Совсем еще ребенок. Отправился на север, а договора не заключил. Приехал — в кармане ни копейки.

— Как же он жить-то будет?

— Ничего, прокормим до первой получки. Свой ведь... Гидростроитель!

3

В управление советуют идти вечером. Днем можно никого не застать. Здесь редко сидят в кабинетах. Все на стройке, в котловане.

Двухэтажное управление наполнено гулом. Сюда собираются спорить, составлять отчеты, обсуждать свежие номера стенгазет. Большая часть комнат отдана под классы вечерней десятилетки. Управление — это и административный центр, и клуб, и школа. Неудивительно, что в нем тесно.

Я брожу по коридорам и расспрашиваю встречных, где мне найти парторга. Посылают на второй этаж. Прохожу мимо двери, украшенной дощечкой: «Комитет комсомола». Дверь приоткрыта, из-за нее доносится звонкий девичий голос, читающий классическое, пушкинское, вошедшее во все учебники синтаксиса:

— «Где некогда все было пусто, голо, теперь младая роща разрослась...» Семенов, с каким типом придаточного предложения мы встречаемся в этой фразе?

— Обстоятельства места, — неуверенно произносит бас.

В памяти оживает Усть-Орда, тракторист с его первым и единственным вопросом о школе. Не он ли сидит где-нибудь здесь за канцелярским столом и, мусоля карандаш, старательно обдумывает ответ?

4

Парторгу стройки Анфимову уже под пятьдесят — немолод. И не очень, видать, крепок здоровьем. Кашляет. По его собственному выражению, «акклиматизация дается нелегко». До Мамакана работал в парткоме на Куйбышевской ГЭС. Когда волжский гигант был в основном выстроен, Анфимова потянуло на новые, необжитые места. Выбрал самые отдаленные. Почему потянуло? Есть у настоящих строителей особое чувство — можно назвать его чувством патриотизма, ответственности, любви к своей профессии, охотой к перемене мест. Не в наименовании суть. Важно то, что люди, наделенные этим чувством, всегда идут впереди. Они вкладывают в строительство всю свою энергию, здоровье, весь пыл души. И когда течение рек преграждают плотины, а на пустырях вырастают кварталы удобных домов, они оставляют другим все созданные ими блага, чтобы начать с азов. Они умудряются прожить несколько жизней на своем веку. Каждая стройка — новая жизнь. И какая!

За полгода «акклиматизации» Мамакан прочно овладел Анфимовым, его делами, его мыслями.

— Для того чтобы подчеркнуть значение электростанции, вы, газетчики, прежде всего обращаетесь к цифрам, — говорит Анфимов. — Дескать, мощность такая-то и такая-то. Мощность нашей ГЭС будет не так уж велика: несколько десятков тысяч киловатт. Тридцать лет назад эта цифра подействовала бы на воображение; ведь знаменитый Волхов — послабее. Но в сравнении с Братском Мамакан выглядит маленькой стройкой. И все-таки... учтите — здесь север. Мощную тепловую станцию здесь пока что невыгодно строить. Уголь, нефть приходится везти за тридевять земель, с перевалками, и каждая тонна груза обрастает невиданными накладными расходами.