– Стара я для этого.

– А я ихнего вкуса не знаю. Может, ты им в самый раз! – И охранник снова заржал.

Все окна в доме коменданта уже светились, надсмотрщик пропустил вперед каторжанку, направил на второй этаж. Попытался на лестнице полапать и ее, но получил сильный тычок, зло прохрипел:

– Гляди, старая курва… Обратная дорога тоже будет со мной.

Сонька промолчала, в слабо освещенном керосиновой лампой коридоре нащупала дверь, толкнула.

Дверь скрипнула, в лицо после мороза тут ударило теплом, запахом чего-то вкусного и ароматного.

Кузьма входить не стал, громко выкрикнул:

– Каторжанка Блюхштейн, ваше благородие!

Поручик, причесанный, надушенный хорошим одеколоном, вышел навстречу каторжанке, с молчаливым поклоном предложил пройти. Затем совершенно неожиданно помог женщине снять тяжелый арестантский бушлат, повесил его на вешалку возле двери.

Сонька усмехнулась.

– Как за барыней ухаживаете, господин поручик.

– За женщиной, – ответил тот и показал на стул.

На столе стоял фарфоровый чайник с двумя чашками, сахарница и конфетница.

Сонька с некоторым удивлением оценила все это, опустилась на предложенный стул. Никита Глебович уселся напротив, потянулся за чайником, разлил коричневую ароматную жидкость в две чашки, пододвинул поближе к каторжанке сахарницу.

– Софья Блювштейн? Не ошибаюсь? – взглянул на воровку. – Блювштейн – фамилия по мужу?

– По мужу.

– То есть Михель Блювштейн, здешний божий человек, ваш муж?

– Наверно. Если, конечно, божий человек может быть чьим-нибудь мужем.

– А Тобольский… – поручик взглянул на бумаги, лежавшие перед ним. – Казимир Тобольский. Он кто для вас?

– Каторжанин.

– Всего лишь?

Сонька отставила чашку с чаем, с очевидным раздражением спросила:

– Господин начальник, к чему вся эта баланда?

Гончаров помолчал, щелкая тонкими изысканными пальцами, поднял голову.

– Этой ночью Казимир Тобольский был убит.

– Что? – задохнулась Сонька. – Как? Кто это сделал?

– Это сделал ваш муж. Михель Блювштейн.

– Но этого не может быть!

– Он сам в этом сознался.

– Он не мог. Он дитя малое!

– Тем не менее каторжные работы он получил именно за убийство. Вам ведь это известно?

Сонька помолчала, тихо произнесла:

– Пан пришел в лавку, когда я уже готовилась закрывать. Очень поздно… Сказал, что получил от вас разрешение на вольное перемещение.

– Да, я разрешил. Хотите попрощаться с покойным?

– Нет. Лучше я буду помнить его таким, каким видела в последний раз.

Воровка с трудом сдержала неожиданные слезы, смахнула их, виновато усмехнулась.

– Простите… Михель где сейчас?

– В карцере.

– Я смогу его навестить?

– Безусловно. Но есть ли в этом смысл?

– Я ношу его фамилию, господин поручик.

– Хорошо, я распоряжусь. Но имейте в виду, он сейчас абсолютно невменяем и агрессивен. Его самого, видимо, потрясло убийство.

Сонька поднялась, натянула рукавицы.

Гончаров тоже вышел из-за стола.

– Сегодня можете не выходить на работу.

– За что такая милость? – ухмыльнулась женщина.

– Просто участие. – Поручик проводил Соньку до двери, вдруг предложил: – Кстати, отец вашей дочери – сумасшедший Михель?

– Да.

– Я дам распоряжение, чтобы ее сегодня тоже освободили от работ.

Сонька исподлобья взглянула на него, склонила голову:

– Благодарю. – И покинула комнату.

Спустя несколько дней после встречи с обер-полицмейстером в своем кабинете, обставленном скромно, с деталями кавказской экзотики, Икрамов собрал наиболее опытных следователей, сыскарей, судебных приставов, чтобы детально разобраться в делах, не терпящих отлагательства.

Присутствовали старший следователь Конюшев Сергей Иванович, следственный пристав жандармского управления Дымов Иван Иванович, а кроме них старший судебный пристав департамента Фадеев Федор Петрович и опытнейший петербургский сыщик Миронов Мирон Яковлевич, поражавший коллег не только тучностью, но и умением находить выход из самых запутанных ситуаций.

На столе лежала папка с соответствующим делом, два карандашных портрета злоумышленницы – анфас и в профиль.

Князь слушал опытных приглашенных, и его все больше раздражали их леность, неторопливость, профессиональная снисходительность, нежелание работать.

– Позвольте мне, ваше высокородие? – обозначил себя старший пристав Фадеев. Получив одобрение кивком, продолжил: – По полученным в Департаменте полиции сведениям, на днях в Москву прибыл некий армянин из Тифлиса по кличке Гурам, принимавший участие в устройстве одиннадцати типографий, трех лабораторий бомб…

– Я бы желал услышать ваши соображения относительно ограбления «Нового Балтийского банка», – прервал его князь.

– Как прикажете. – Пристав открыл другую папку. – Дело не такое уж проблемное, как может показаться. Имея на руках примерный портрет злоумышленницы, а также довольно точное описание ее подельников, мы в самое ближайшее время сможем установить личность данной особы и повести за ней слежку.

– Почему раньше это не делалось?

– Не было команды, ваше высокородие.

– Рутина, – поддержал коллегу Миронов. – Да и других дел невпроворот. К примеру, вчера летучий отряд социал-революционеров совершил ограбление Московского банка на станции Рогово Варшавско-Венской железной дороги. Ни людей, ни сил.

– Я спрашиваю вас о налете на «Новый Балтийский банк»! Почему по этому делу нет никакого движения?

– Сейчас вот хвост накрутите, машина завертится.

Князь перевел взгляд на Конюшева.

– Сергей Иванович?

– Мне добавить нечего. Надо более детально вникнуть в дело.

– Но оно ведь поступило к вам на разработку?

– Не одно оно. Минимум еще два десятка.

– У вас все?

– Увы.

Ибрагим Казбекович погонял желваки на скулах, ткнул в Конюшева пальцем.

– Вы, господин старший следователь, как и все прочие, пришли на разговор не подготовившись!

– Я не думал, что от меня потребуются немедленные заключения, – парировал тот.

– А о чем вы думали, приходя на службу?

– Поверьте, ваше высокородие, я не сижу сложа руки. Но находиться все время под командой «смирно»… это как-то не входит в мои представления о регламенте Департамента полиции.

– Именно Департамент полиции диктует такой регламент! Не разглагольствовать по-пустому, не ждать команды, а действовать! Ежедневно, ежеминутно!

– Простите, ваше высокородие, – с укором произнес Фадеев. – Сыск требует не только времени, но и прочувствованного изучения материалов! Дело нужно понять, ощутить, полюбить, если хотите. С наскока, со штыком наперевес ничего не добьешься.

– Я ваш намек понял! – проглотив сказанное, резко произнес князь. – Резюме получите в конце. – Он повернул голову к Дымову: – Вы готовы сделать какие-либо заключения, господин пристав? Или тоже ждали команды?

– Нет, команды не ждал, поэтому есть что сказать. – С виду добродушный Иван Иванович, кряхтя, уселся поудобнее, улыбнулся, обвел всех внимательным взглядом. – Если говорить о налетах на банки, то дело здесь и не криминальное, и не уголовное, а исключительно политическое.

– Жандармерия всегда гнет свою линию. Политическую, – ехидно заметил Фадеев.

– Жандармерия, к вашему сведению, Федор Петрович, всегда зрит в корень. А корень здесь один – деньги. На акции, выступления рабочих, содержание политических структур, оружие и тому подобное нужны деньги. Нами подсчитано: на совершение одного террористического акта необходимо до полумиллиона рублей. Полумиллиона, господа! Отсюда налеты на банки, отсюда стрельба и убийства, отсюда милая барышня с замотанным черной повязкой глазом!

– Это пока лишь рассуждения, – отмахнулся князь. – Факты. Конкретные данные. Фамилии! Есть что-нибудь?

– В следующий раз, князь.

– Позвольте, ваше высокородие? – подал голос Миронов.

– У вас появились новые идеи?