— Вы его видели? — спросил наконец Стив.

— Да что вы! В моем возрасте уже не выходят.

— Тогда откуда вы все знаете? Вы ведь можете мне и солгать.

— Мое ремесло в том и состоит, Американец, чтобы все знать. Это заведение лучше любого справочного бюро. — Она прищурила глаза.

Знала ли она что-нибудь про Лили? Но Стив уже не мог продолжать расспросы: приторный запах ее духов одурманивал его. Ему хотелось поскорее сбежать отсюда. Она почувствовала это и, как после тяжелого испытания, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Внезапно рассердившись, Стив направился к двери:

— Берегитесь, Кардиналка, если сказали мне неправду! Но если вспомните еще какие-нибудь подробности, найдите меня.

Он наклонился над ее бухгалтерской книгой и нацарапал номер «Ритца».

— Удачного бизнеса.

Старуха задрожала. Шаль упала с ее плеч. Стив еще не дошел до двери, как она, нервно раздувая ноздри, уже протянула руку к пудренице, осторожно доставая оттуда большую щепотку белого порошка.

* * *

Казалось, по мере того как Стив приближался к прошлому, небо все больше расчищалось — утро обещало очень хороший день, и он решил поехать в Шармаль. Одеваясь для загородной прогулки, он упрекал себя за то, что не начал именно с этого. В его памяти Шармаль остался волшебной страной вне географических координат. Нереальность, окутывавшая замок в его воспоминаниях, в основном была связана с полулегальной экспедицией в августе 1917 года — три машины, вслепую добиравшиеся по разбитым бурей дорогам, бумаги, которые необходимо было показывать на каждом перекрестке, Макс, напряженный, утомленный, пытающийся за струящимися по стеклу квадратиками дождя увидеть хоть на миг белокурый затылок Файи.

Прошедшие времена, иллюзии, погибшие мечты. Шармаль — теперь Стив ясно видел это на карте — Шармаль действительно существовал. Немного к востоку от Сенлиса, посреди лесного края, в нескольких милях от деревни с таким же названием. Может, из-за того, что европейские масштабы постоянно уменьшали все вещи, но Стиву показалось, что имение, ограниченное на карте пунктиром и белыми линиями лесных дорог, менее обширно, чем он думал. Но это уже не имело значения. Ему нужно было увидеть д’Эспрэ, а не его земли.

Стив быстро собрался и выехал из Парижа в десять часов утра.

Некоторое время дорога проходила по пригородам, но еще до полудня его уже окружала только природа. Становилось жарко, и он поднял откидной верх «Бугатти». Впервые его не раздражал ни один из запахов. Он даже забавлялся, узнавая некоторые из них в сочетаниях, принесенных сгустившимся в ложбинах теплым воздухом: Запах роз, усилившийся от первой жары, аромат акации, жимолости, проступающей среди зеленой изгороди. Иногда, как снег, налетал тополиный пух. Стив притормаживал у деревень, кое-где останавливаясь и вслушиваясь в кудахтающие голоса старушек среди глициний. Потом снова ехал вдоль полей, где выбивались из сил мужчины в майках. Июнь в этом году заставил себя ждать, но теперь живительно обрушился на землю. Хотелось радоваться, бегать, купаться. Но с кем?

Стив прибыл в Шармаль, проехал через деревню и вскоре узнал длинную стену, окружавшую имение. Она была местами разрушена, и кустарник ежевики отвоевывал себе участки среди камней. Ворота были открыты, хотя их трудно было закрыть, так как одна из створок, изъеденная ржавчиной, наполовину развалилась.

Стив направил свою машину в главную аллею и остановился в тени крайних деревьев. Тут заканчивались холмы, а дальше виднелись обширные цветники и аллея из гравия. Стив задумался: на что он рассчитывал, с таким энтузиазмом достигнув этих мест? Скорее погрузиться в воспоминания, чем раскрыть старую тайну. Память, как яд, медленно убивала возможное счастье Макса, Мэй, ребенка, который должен был родиться. И, может быть, его счастье тоже.

Все было на своих местах: водоем, огород, статуи, покрытые лишайником, оранжерея, где Минко писал портрет Файи в то лето, когда Стива здесь уже не было. Тогда, в прошлом, Шармаль показался ему простой декорацией, холстом, на фоне которого каждый исполнял свою роль, а после смерти Файи все было поглощено пучиной. Теперь он видел, что Шармаль существовал в действительности, и мог оценить степень его вырождения: дырявая кровля, разбитая плитка, камни, покрытые пятнами мха, левое крыло, не отреставрированное после пожара, сгнившие перекрытия. Только клумбы остались целы. Значит, кто-то за ними ухаживал, поскольку луг был пострижен — хорошо подрезанные розовые кусты перемежались с лилиями. В этот один из первых дней лета Шармаль представлял идеальный материал для живописца. Но какая жизнь могла теплиться в нем влажной осенью, длинной леденящей зимой?

Стив был уже в двух шагах от дома, но никто не подавал признаков жизни. Как и в прошлом, дверь была широко открыта. Он рискнул заглянуть туда и замер на месте. Голова колосса исчезла. Тогда он услышал приглушенный кашель, потом голос, который к нему обращался:

— Вы ищете голову колосса? Слишком поздно. Я ее продал. Понимаете, она подглядывала за мной, все время следила.

Разумеется, это был голос графа — Стив узнал эти изысканные, хорошо поставленные интонации. Он огляделся, но никого не увидел.

— Это меня угнетало, — продолжал д’Эспрэ. — Я должен был от нее избавиться.

Стив не понимал, откуда доносится голос графа. Прихожая пустовала, за исключением изъеденного червями конфессионала — его образовывала конструкция, занавешенная длинными шелковыми юбками. Стив поднялся на несколько ступенек по лестнице.

— Вы ошиблись, друг мой. Вы не умеете искать. Я увидел, как вы вошли, и спрятался. Надо сначала понять, с кем имеешь дело, не так ли? Издалека наблюдать за поведением посетителей. Ну довольно, я выхожу, шутка затянулась. Вот и я, мой дорогой.

Юбки зашевелились, и старый граф появился из-под их фалд, такой же прямой, как и раньше, только немного поседевший, одетый в изношенный смокинг, с диким ирисом в петлице.

— Мой дорогой друг! Я не ожидал вас увидеть. Должно быть, мы встречались в Париже или Довиле…

— Да, я — Стив О’Нил. Вы меня уже однажды приглашали сюда…

— Вполне возможно. Ваше лицо мне о чем-то говорит. Хотя я вспоминаю только женщин. Кстати, друг мой, где вы оставили вашу прекрасную подругу? Опаздывает, без сомнения. Но это не имеет значения. Женщинам все простительно. Пойдемте сюда.

Граф указал рукой на большую комнату справа.

— Понимаете, мой дорогой, мне пришлось пережить некоторые превратности судьбы. Немецкая солдатня разорила это поместье. Только эта комната достойна меня, моей легендарной преданности красоте. Так как я был знаменит, знаменит в свете, в высшем свете. Но он умер, вы знаете?.. Без конца мы прощаемся с вещами, с людьми, потом ищем, как возродить их из пепла. Смотрите, вот мое святилище.

Он распахнул двери:

— Прошу вас, месье, входите!

Д’Эспрэ значительно взял Стива под руку, будто хотел уединиться вместе с ним посередине светского собрания, и подвел к другому концу комнаты, где повернулся и широким жестом показал на стены:

— Я был очень богат до войны. Теперь же — и этого не скрыть, — мне хватает только на то, чтобы поддерживать имение. В особенности эту комнату и мою коллекцию. Я продал все, что нарушало цельность этого места. Поскольку цельность, мой друг, это и есть красота!

Граф пытался задержать Стива перед каждым предметом, как ребенка, которого привели на экскурсию в музей. Здесь, была только старая мебель с изменчивыми сладострастными и тонкими линиями: завитки, изгибы, арабески, спирали. Повсюду он натыкался на столики с закрученными ножками сильно сужающимися книзу, стукался о кровать, облепленную зонтиками, потом о комод, инкрустированный золотыми стрекозами. На каждом шагу нужно было стараться не уронить вазы из зеленого или сиреневого кварца, закоптившуюся стеклянную посуду в кракелюрах из силуэтов насекомых, вазы из светлых чешуек, с красными или голубыми вкраплениями, лампы с ножками в виде орхидей или водяных лилий. И на каждом шагу девочки-цветы — нарисованные, инкрустированные, в мозаике, закручивающиеся спиралью в глубине пепельниц и мелких корзинок для вещей. Д’Эспрэ подвел его к огромному креслу в виде тела нимфы, открывающей свои объятия.