— Вы думали увидеть старинные сундуки, кровать под балдахином… Но это лучшая комната в отеле, — сказал Макс.

Она коснулась рукой оранжевого дерева кровати, чистых форм кресел:

— Ничего. Зато наша ванная — последний крик моды!

— Я снял бы для вас замок, но в это время года в них сыро. Однако отсюда открывается великолепный вид!

Через готическую розу, единственное окно в комнате, Мэй увидела набережную. Спускалась ночь. Гладкое серое сумеречное море не дышало, острова спали среди его вод. Все застыло в зимнем сне. Мэй медленно отвернулась и зевнула. Макс повторил ее движения. Заразившись коварным сном города, они почти сразу уснули.

Несколько дней молодожены не решались выйти в город. Обед им приносили в номер. Время от времени они кидали взгляды в окно, приводили себя в порядок — и снова возвращались к теплым объятиям своих тел. Венеция день за днем все больше впадала в оцепенение. Ощущение летаргии стало еще сильнее, когда однажды утром Мэй увидела, что церкви и острова погребены под снегом. Она не поверила глазам: будто ночью они перенеслись в какую-нибудь северную столицу. Едва слышны были колокола Сан-Марко. Они различили мелодию фокс-блюза, которую заезжий гость наигрывал на пианино в салоне отеля.

На следующий день поднялся ветер. Снег перешел в дождь, мелкий и мягкий, который очень быстро закончился. Оживленные поблескивающими полосками, которые продолжали стекать с их черепиц, за окном показались базилики и дворцы в своей ослепительной ясности. Макс и Мэй, которым оставалось провести в Венеции еще два дня, решили выйти в город.

Холл отеля выглядел довольно угрюмо. В глубине салона несколько странная группа размякла перед коктейлями — это был десяток молодых людей, вооруженных фотоаппаратами, которые под видимой сонливостью прятали ожидание интересных событий. Остальными были обычные клиенты отеля в мертвый сезон — старые ностальгирующие англичанки и молодые люди с Балкан, находящиеся, очевидно, на грани разорения и надеющиеся на удачную партию. Ничто не задерживало их в «Даниели», и, несмотря на холод, молодые отправились в путь.

Все это напоминало авантюру, да так оно, наверное, и было, потому что Мэй и Макс не хотели повторять обычную прогулку туристов, и еще меньше ту, что предлагали молодым парам во время медового месяца. Они предпочитали идти наугад, бродить, переходить через десятки мостов, забавляться их именами, забывать их, теряться среди улиц. Все задерживало их внимание: блуждающие коты, лодочники — их было гораздо меньше зимой, когда они покрывали гудроном кили своих барок, — торговцы стекла, ювелиры.

Они поднялись к себе, усталые, но убежденные в том, что не исчерпали вкус к шатанию, которое и возобновили на следующее утро. Их воображение поражала театральная афиша на стене около «Фениции» или похоронная гондола, рассекающая зимние воды. Снова, прижавшись друг к другу, они путешествовали по нереальной стране, потому что город представлял собой гигантское отражение в водном зеркале. С покрасневшими щеками они останавливались у «Флорана» выпить шоколаду, заказывали коктейль в «Гарри баре», снова путались в улочках, думая, что находятся в двух шагах от «Риальто», в то время как были на Академии, и хохотали.

Не считая собора Святого Марка, у них было еще одно уже знакомое им место — крошечный порт гондол около Большого канала, где поставленные до весны барки были накрыты зелеными чехлами. Даже когда им казалось, что заблудились, они всегда натыкались на этот порт и, подчиняясь странному предопределению, притягивающему их сюда, решили дать свое название этому месту, окрестив его Зелеными Гондолами. Именно здесь вечером второго дня первая трещина пробежала по их только что обретенному счастью.

Они отдыхали в маленькой таверне, откуда, попивая кофе, наблюдали за улицей. С каждым часом все больше чувствовалось приближение карнавала. Они уже встречали венецианцев в костюмах, которые возникали, как призраки, на перекрестках в черных плащах, треуголках и кружевных полумасках. Другие, только что накупившие серпантина и конфетти, не отказывали себе в удовольствии пригоршнями разбрасывать его. В магазине напротив кафе женщины горячо обсуждали костюмы, ощупывая ткани. Магазин был ярко освещен, придавая тканям новые краски.

— Какие ткани! — воскликнула Мэй. — Венецианцы знают в них толк.

Макс покачал головой и нахмурился, будто пытался прогнать смутные воспоминания.

— Я хочу купить какую-нибудь маску!

— Нет! — резко ответил Макс. — Надо жить с открытым лицом. Я боюсь маскарадов.

Немного удивившись, она, тем не менее, продолжила:

— Но согласитесь, венецианцы великолепно владеют искусством карнавала…

— Да, они особенно талантливы в устройстве праздников. До войны здесь так развлекались, как теперь им и не снится. Мою мать иногда сюда приглашали. Возвращаясь, она мне все рассказывала. Я был тогда маленьким, и у меня было ощущение, что она приезжала из волшебной сказки.

— Но все можно возобновить. Здесь или в Париже. Там теперь устраивают разнообразные праздники.

— О нет, это совсем не то — какие-то непонятные эксцентричные выходки, которые хороши для всякого художественного сброда. А здесь когда-то были невероятные празднества. Например, у маркизы Касати. Однажды она пригласила тысячу человек. Выкрасив собственными руками золотом обнаженное тело одного из своих возлюбленных, она заставила его выступить в роли греческой скульптуры на крыльце палаццо. Две сотни чернокожих изобразили сцену их убийства на ступеньках причала. После этого другой ее любовник, в смокинге, вплавь тянул ее барку через Большой канал до площади Сан-Марко, куда за ней следовала процессия приглашенных. Там их встречали в добром здравии двести чернокожих с факелами, со звонкими трубами. Были там и сокольничие, гладиаторы, держащие на поводу огромных леопардов… Нет, моя дорогая, вы не можете себе представить те времена!

— Но вы и сами их не застали, — возразила Мэй. Подумав минуту, она добавила с нежностью: — Вы ни на кого не похожи, Макс. Вы сожалеете о том времени, но, с другой стороны, сами не хотите ощутить на себе его очарование… Пожалуйста, позвольте мне купить одну из этих масок на память, только как воспоминание.

Она так ласково с ним говорила, что он уступил:

— Ну, если только на память… Но поклянитесь, что вы ее не наденете!

Мэй пообещала. Пока она бегала к продавцу масок, он заказал себе еще чашку кофе, продолжая наблюдать за ней. Она выбирала очень долго, поднимая маски к свету, сравнивая их, откладывая. Это начинало его раздражать. Какой смысл сравнивать их, если они так похожи между собой? Если бы она покупала что-то из тех странных вещиц, которыми торговал соседний продавец… Чтобы справиться со своим нетерпением, он подошел к окну, разглядывая его лоток. Там были синие и красные полумаски, украшенные перьями, и весь набор современных персонажей, навеянных кино и кубистической живописью. К этим вещам уже склонялся чей-то силуэт, рука в черной перчатке приподнимала их, остановив наконец свой выбор на трагическом и обреченном лице с вытянутыми до предела глазами, с тяжелым блеском черной краски. А над жестокой линией бровей в виде прически возвышалась модная в последнее время, голубая с золотом шашечница, образующая шлем.

С соседнего лотка Мэй подавала знаки мужу, и он тотчас вышел.

— Вот эта, Макс, как вы считаете?

Но его гораздо больше интересовала соседняя покупательница, которая тем же движением, что и Мэй, подняла маску к свету портового фонаря.

— Как хотите.

Он машинально вынул несколько монет. Рядом тоже платили.

— Вам нравится, правда? — продолжала Мэй. — Посмотрите, как сделано, ну посмотрите…

Он заставил себя взять в руки маску, кивнул, и опять обернулся. Торговец пересчитывал монеты. Покупательница удалялась. Она откинула шляпу и шла с развевающимися по ветру волосами.

— Это невозможно, — вслух подумал Макс. — Она меня ненавидит, она меня преследует.

— Кто? О ком вы говорите? — недоумевая, спросила Мэй.