– Я знаю Миранду.

– Да, вы знаете ее, как может знать дочь любовницу своего отца. И я хочу открыть вам глаза – в вашей изящной фигурке больше ревности к ней, чем могло бы уместиться в дюжине алчущих мужчин.

– Ревность?!

– Да, ревность. – Улыбка его стала еще шире, и синие глаза окинули пристальным взглядом парусиновые брюки и бесформенную рубашку. – Вас возмущала каждая минута, проведенная ею с вашим отцом, и вы завидуете каждому горячему взгляду, который бросают на нее мужчины. И не пытайтесь возражать мне, Корт Фарроу, или я прямо здесь положу вас на колено и отшлепаю.

У Кортни вспыхнули щеки, а гнев сдавил горло, не позволив ей возразить. Она действительно возмущалась каждой минутой, которую Миранда проводила с Дунканом Фарроу, но не из ревности – она слишком долго подавляла в себе собственную женственность, чтобы завидовать женственности в ком-то другом. Но что ее и правда возмущало, так это то, что двуличность Миранды в один миг ослепила Дункана; впрочем, то же самое происходило с любым мужчиной. Приспущенная блузка, взмах ресниц, затаенное дыхание, показная беспомощность – и, как правило, суровый, подозрительный человек вроде Дункана Фарроу или Гаррета Шо переставал замечать, что она гораздо более жестока, цинична и хладнокровна в своих интригах, чем может быть любой из окружающих ее мужчин.

Дункан был нужен Миранде исключительно ради преимуществ, полагающихся его любовнице. И судя по всему, теперь она упорно охотилась за Гарретом, чтобы получить те же привилегии.

Последний раз набрав в легкие вечернего воздуха, Кортни убрала локти с поручня и вернулась в каюту. Прежде чем зажечь свечу на столе, она тщательно закрыла дверь и поправила парусиновые занавески.

Закрытый сундук с одеждой, который Гаррет прислал ей и на который сейчас упал свет свечи, казалось, лукаво манил Кортни, как манит улыбка на лице палача. Она упорно сопротивлялась, гоня прочь воспоминания, которые иногда наваливались на нее и ей начинало казаться, что они ее задушат. Воспоминания о другом времени, о времени более приятном, когда наряды, кружева, шелковые ленты и атлас были самыми важными предметами в жизни маленькой девочки. Воспоминания принадлежали Кортни де Вильер Фарроу, но теперь в ее душе не было для них места. Однако и Гаррет, и Миранда, и даже Адриан Баллантайн заставляли ее снова и снова ощущать боль воспоминаний.

Адриан Баллантайн... Кортни не хотела думать о той ночи, которая перевернула ее мир. Нет смысла отрицать, что он изменил ее, и она до сих пор продолжала меняться с каждым новым часом, с каждым изменением настроения. Из-за него она чувствовала себя беззащитной там, где прежде чувствовала сильной и уверенной. Из-за него она обнаружила в себе нежность. Она то сердилась, то вдруг начинала грустить, и ее часто одолевало болезненное напряжение, у которого не было названия и которое ничем нельзя было облегчить.

Быть может, ей стоит сразиться с Мирандой за Гаррета? Возможно, ей не следует отказываться от предложенного им покровительства, невзирая на цену, которую придется за это заплатить? Он красивый, мужественный, а одинокие ночи можно проводить и гораздо хуже.

Гаррет Шо... Адриан Баллантайн...

В объятиях янки Кортни получила удовольствие, но, конечно, она могла бы найти его и с Гарретом. Ведь это касается только плоти, не важно, кому принадлежит плоть... или важно?

Налив себе в кубок красного вина, Кортни встала перед высоким зеркалом на подвижной раме. В ее лице не было ничего уродливого или грубого: длинные загнутые ресницы, изящно слепленные скулы, миндалевидные глаза, которые при желании могли бы (Кортни была уверена в этом) соблазнять, прямой нос, а губы, которые она всегда считала самыми обычными, были, когда вгляделась в них, мягкими и полными, что стало более заметным, когда она смочила их кончиком языка. Это был тот самый рот, который удерживал взгляд американского лейтенанта гораздо дольше, чем ей казалось возможным – или необходимым. И она отчетливо вспомнила приятные ощущения, когда его язык знакомился с ее языком, набрасывался на него, прижимался к нему и в конце концов заставил ее капитулировать.

Кортни почувствовала жар на щеках, и ее взгляд скользнул ниже, туда, где ее груди касались ткани блузки. Они были совсем не такими пышными и роскошными, как у Миранды, но именно они привлекли внимание Баллантайна. Он гладил и гладил вздувшиеся холмики, ласкал их и руками, и губами, и языком до тех пор, пока она не утонула в потоке ослепляющего блаженства. А затем, когда ее бедра расположились между ее бедрами и тепло его тела оказалось тем, что она давно ждала и хотела...

Кортни резко отвернулась от зеркала и тремя большими глотками осушила кубок до дна.

Это просто глупо все время думать о Баллантайне – глупо и опасно. Гаррет выполнил ее просьбу: сохранил жизнь лейтенанту и терпел ее общение с ранеными пленниками на палубе, – но он был неглупым человеком и к тому же подозрительным. Если какое-нибудь слово или поступок вызовет у него хоть малейшее подозрение в том, почему она хочет спасти Баллантайна, или если ему хоть на мгновение придет в голову мысль, что янки уже получил то, чего он сам так упорно добивался все эти годы, – дыба покажется ему легкой смертью.

Снова наполнив кубок, Кортни присела на корточки возле окованного медью морского сундука из черного дерева и нерешительно протянула руку к блестящей металлической петле. Подняв ее, она медленно открыла крышку, словно то, что притаилось внутри, могло выскочить и проглотить ее. Однако ничего не случилось, и только ее изумленный взгляд старался впитать в себя разнообразие ярких шелков и кружев, которые рвались наружу из битком набитого сундука. Платья из муслина, шелка и батиста просились в ее любопытные руки, тут лежали стопки кружевных и льняных блузок, шелковых сорочек и богато расшитых фантастических нарядов, подобных которым она никогда еще не видела; от всего этого у нее перехватило дыхание. Кортни обнаружила на дне маленькую шкатулку из слоновой кости с экзотическими духами и косметикой, блестящие рулоны парчи и атласа, дюжину пар шелковых чулок, таких тонких, что она могла разглядеть сквозь них свою руку.

И вдруг она увидела белое платье из тонкого муслина и осторожно вынула его из сундука. С маленьким лифом и короткими пышными рукавами, оно выглядело таким воздушным и нежным, таким необычным, таким женственным... Кортни провела тканью по щеке, улыбнулась, зарылась носом в пышные складки и глубоко вдохнула сладкий запах сандалового дерева.

Конечно, там были и другие платья, а не только это! Кортни не раз видела юбки из яркой блестящей тафты, пышные многослойные нижние юбки и упругие кринолины из китового уса; эти наряды попадали к ним с захваченных торговых судов. На Змеином острове женщины не придерживались определенного стиля или фасона одежды, не следовали определенному направлению моды, ни одно общество не диктовало им, что следует носить, а что нет, и все же когда на смену нижним юбкам и одежде из хлопка и плотного громоздкого бархата пришли платья из легкого как пух газа и тонкого шелка, женщины с удовольствием переключились на них. Если Кортни было неловко в цыганской одежде, то как она будет чувствовать себя теперь в наряде принцессы? И как она будет выглядеть?

Кортни прикусила нижнюю губку и вдруг поняла, что смотрит на свое отражение в зеркале, прикрепленном к внутренней стороне крышки сундука.

Как он это сказал? «...Вы одеваетесь в мужскую одежду и носите мужскую стрижку... недокормленный, невоспитанный пиратский мальчишка...»

Она снова налила в кубок вино и с жадностью выпила его. Зеркало продолжало притягивать ее взгляд, и она, отставив в сторону кубок, внимательно всмотрелась в зеркало сундука, чтобы оценить свой вид. Рука потянулась к голове и развязала обрывок бечевки, которым были стянуты в хвост ее волосы. Золотисто-каштановые завитки тотчас же разлетелись во все стороны и смешались с теми, которые уже выбились раньше, и Кортни не смогла сдержать тяжелого вздоха. На один короткий миг ей захотелось иметь густые блестящие волосы до талии, рассыпающиеся по плечам во всей своей красе – как у Миранды. Почему-то у Кортни волосы всегда выглядели неприлично неряшливыми/как будто она только что встала с постели и сейчас снова ляжет спать. Хмуро глядя на свое отражение, Кортни расчесала пальцами взъерошенные завитушки.