Рассказал отец и о братьях. Борис, а затем и Георгий последовали примеру старшего брата — ушли на фронт, в Красную Армию в восемнадцатом году. Борис вернулся домой — в двадцатом, а Георгий, принимавший участие в боях с панской Польшей, интернирован в Германию. Пока что о нем ничего не слышно.
На следующий день, побывав у матери — она по-прежнему работала в госпитале и жила там же, в маленькой комнатушке, одинокая и обиженная на всех и вся, — Всеволод отправился за получением назначения. Медлить нельзя было ни одного дня, во-первых, служба не велит, а во-вторых, необходимо встать на довольствие.
В Управлении Балтийского флота встретили его не очень-то приветливо. Хмурый, с бесцветными глазами Я таким же невыразительным лицом кадровик, едва взглянув на документы Вишневского, ни о чем не спросил, а молча выписал направление. И, лишь протягивая его, изрек:
— В Кронбазу…
Уже такой обычный прием (сколько за день проходит людей в управлении!) был для Всеволода холодным душем. На Черном море отбирали лучших из лучших, и каждому прибывшему на Балтику, полагал Вишневский, следует дать дело, которое было бы ему по плечу и в котором он смог бы развернуться. «Ну да ладно. На месте разберемся», — подумал, выходя из Главного адмиралтейства и потуже затягивая ремень.
Однако и в Кронштадте его появление восприняли как событие заурядное. К вечеру он возвратился домой за пожитками и не без смущения сказал, что назначен старшим рулевым портового судна «Северный». Правда, ему объяснили, что назначение это временное. Да и сам он не думал задерживаться: если уж служить, так по-настоящему овладев профессией:. И в тот же день подал заявление в Северное управление военно-морских учебных заведений с просьбой послать его на учебу — в школу рулевых и сигнальщиков.
Желание Вишневского было учтено, и с начала августа 1921 года он садится за парту. В школе, кроме рулевого и сигнального дела, изучали космографию, мореведение, метеорологию, а также географию и немецкий язык (против последнего предмета в записной книжке Всеволода поставлен крестик — готовиться, мол, не надо). Сохранились и тетради — обычные школьные, в клеточку, где он старательно конспектирует лекции, делает записи по рулевому делу, чертежи, извлечения из Морского Устава, зарисовывает якоря различных видов — адмиралтейский, Томпсона, плавучие.
Эти занятия были для него началом десятилетия учебы — в самом широком смысле — и одновременно огромной отдачи в практической работе. После первых занятий Всеволод приходит к выводу, что в школе слишком много теории и мало практики. Он тут же пишет заметку «Морская школа», которую печатают в номере газеты «Красный Балтийский флот» (орган политического отдела Балтийского флота) от 25 августа за подписью «Черноморский Норд-Ост». Здесь Вишневский с горячностью пытается доказать необходимость расширения морской практики. «Ведь одно дело — в классе у доски решать задачи, давать сигналы и проч. А другое дело — на корабле в непогоду, хватаясь за поручни, разбирать или набирать сигнал, от которого зависит судьба иногда нескольких судов. И не так полезно прослушать лекцию об устройстве лота, чем самому напрактиковаться бросать лот с корабля. Месячная практика принесет бесконечно больше пользы, чем полугодовое теоретическое обучение».
Вот так: либо — либо. Уверенность, переходящая в категоричность, а затем — как в данном случае — и в противопоставление необходимых, неразрывно связанных вещей. В пылу увлечения своей мыслью Всеволод иной раз, особенно в молодые годы, терял чувство меры в полемике. Редкие пока что выступления в печати каждый раз вызываются желанием Вишневского откликнуться на ту или иную общественную нужду, «боль». В этом плане характерна крохотная незамысловатая заметка под названием «Где учиться моряку?» («КБФ», 1921, 1 сентября). Автор встречается со знакомым — двадцатипятилетним кочегаром, прибывшим с Черного моря, и тот с ходу делится своей бедой. Ни в школу рулевых, ни в училище комсостава его не принимают. Не подходит — то по возрасту, а то по образованию. После очередного отказа матрос-черноморец (он назван в заметке X.), как облитый водой из брандспойта, шагал по набережной и думал:
«Да, нужно, образование… Где же его взять? Мы лишь кочегарные дипломы имеем. Надо учиться, а где учиться? — беспомощно бормотал моряк…»
Поистине крик души. Маленькая заметка, но в ней поставлена проблема общегосударственная, социальная, да, впрочем, и политическая.
Как известно, в ходе гражданской войны Советская власть была вынуждена создать значительные вооруженные силы. На конец 1920 года, когда пал последний организованный фронт белогвардейцев, общая численность военнослужащих составляла свыше пяти с половиной миллионов человек — мужчин в расцвете сил, руки которых истосковались по станку и плугу. Страна не могла содержать армию и флот такой численности — постепенно проходила демобилизация. Но и остаться беззащитной молодая республика тоже не должна: нужны политически стойкие, профессионально подготовленные кадры. Из рабочих и крестьян, классово преданных революции. Кому и как учиться? Как поставить дело, чтобы эти люди, несмотря ни на какие препятствия, смогли бы приникнуть к источнику знаний?
Вот какие, далеко не простые вопросы возникали после прочтения этой газетной заметки, которая тем самым вносила свою лепту в формирование общественного мнения.
Размеренно и, пожалуй, монотонно проходят дни занятий. Если, конечно, все делать по программе. А если встречный план? Это гораздо интереснее. Курс, рассчитанный на несколько месяцев, освоен всего за один, и Всеволод, успешно выдержав экзамены на звание рулевого старшины, оставлен в школе (помощником преподавателя при проведении практических занятий). В марте 1922 года руководство школы вновь выделило энергичного, знающего и опытного матроса, назначив его командиром роты рулевых.
Тогда же в послужном списке Вишневского в графе «партийность» появилась запись: «беспартийный». Увидев впервые этот документ, просто глазам не веришь. Как могло случиться, что надежный, преданный партии боец оказался вне ее рядов — механически выбыл?
Вряд ли можно ответить на этот вопрос однозначно. Очевидно главное: для человека двадцати с лишним лет накопилось слишком много страданий, обид; нервы на пределе, а тут в родном Питере сытые нэпманы разгуливают по Невскому и разъезжают в экипажах; в витринах магазинов — изобилие, а в домах — голод… Он задыхается от ненависти к недобитым буржуям. За что он боролся? За это?.. Как и многие тогда, Вишневский не смог понять сути крутых поворотов новой экономической ноли-тики.
Надо иметь в виду и другое. Совсем недавно, в Новороссийске, он был нужен буквально всем — в дивизионе, в комиссии по проверке личного состава при политотделе, в парткоме, в редакции «Красного Черноморья». А здесь жизнь словно остановилась. И на каждом шагу как пощечина звенит «клешник». Это — на улице. В своей среде то же: недоверие, подозрительность, постоянные выпады. А он молод, честолюбив и горяч. Сложившуюся в стране ситуацию с ходу оценить было очень трудно, и импульсивный характер Вишневского сослужил ему плохую службу.
Спустя годы в заявлении в первичную организацию Центральных военно-морских учреждений с просьбой принять его в партию он так объяснит причины срыва:
«Кончив 7-летнюю фронтовую службу, будучи несколько раз ранен и контужен, я, попав в родной город в обстановку „тылового упадка“ (с тогдашней моей точки зрения), был надломлен. Крайнее истощение от болезней (я не вышел из строя, хотя приехал больной цингой), отрыв от боевых товарищей, нечуткий подход Пубалта, который нас не учел и не дал работы, травля (ошибочная) как „клешника“ и „мятежника“ со стороны армейцев, бывших на подавлении мятежа, — все это вызвало мрачное и болезненное обезволенное состояние.
Позже, когда я физически и морально окреп, когда своей работой уже к концу 1921 года заслужил доверие и был, как беспартийный, избран в Петросовет — я понял, что я сделал. Но, будучи прямым фронтовиком, сказал себе: работай годы, как можешь, но раз колебнулся, у меня самого нет достаточной веры в себя…»
