Однако капитан оказался мошенником. В открытом море хотел забрать у своего пассажира деньги и оружие, а его самого выбросить за борт. Спасла счастливая случайность: на шхуне заглох мотор, и, сколько ни бился молодой турок-механик, ничего не мог поделать.

— Давай я попробую… — предложил Папанин. Через полчаса мотор заработал.

— Чок якши, кардаш[6], — обрадовался капитан. — Хочешь быть контрабандистом?

Столь неожиданное предложение застало Папанина врасплох, и он не сразу нашелся что ответить. Турок же понял его молчание как вероятное согласие и зачастил:

— Будем плавать со мной, кардаш, не пожалеешь, — и, уж вовсе расщедрившись, завершил: — У меня восемь жен, четырех — самых лучших — тебе дам…

После такого «весомого» аргумента Папанину надо было соглашаться. Он махнул рукой и сказал:

— Ладно, так и быть. Но вначале доберемся до Трапезунда, тогда и договоримся.

Но шхуна почему-то прибыла в Синоп, а не в Трапезунд. Как выяснилось, здесь можно выгоднее продать муку. Вечером Папанин пошел «погулять» и не вернулся. Прикинулся немым нищим, питался диким инжиром и тем, что иногда подавали прохожие. По Анатолийскому побережью через две недели добрел до Трапезунда, пришел в советское консульство. Затем — Новороссийск, Харьков, встреча с Фрунзе…

Обо всем этом Папанин рассказывал Всеволоду, когда они вновь встретились в Новороссийске, в начале ноября 1920 года. Теперь предстоял второй ответственный рейс в Крым. На этот раз Папанин получил моторный катер-истребитель Ми-17 и два парохода «Рион» и «Шахин», на которых должен отправиться десант. 13 ноября ночью суда скрытно покинули пристань. Шли с потушенными огнями. Мелкий дождь со снегом, штормит.

Днем милях в сорока-пятидесяти от Феодосии заметили парусник. После недолгой погони шхуна под названием «Три брата» остановилась. Шкипер рассказал о судах, стоящих на феодосийском рейде, о проходящей в порту эвакуации. Оставив у себя в качестве заложников шкипера и владельца груза, моряки отпустили шхуну.

И тут случилось непредвиденное: не запускаются моторы. Восемь часов колдовал Иван Папанин вместе с механиком над поврежденными во время шторма моторами. Эти часы показались команде вечностью — восточный ветер, как на крыльях, нес истребитель совсем не туда, куда нужно, и вскоре ой мог оказаться на курсе белых судов Севастополь — Константинополь. К тому же обнаружилось, что во время шторма смыты бочки с питьевой водой.

«В самые тяжелые ответственные минуты, — вспоминает об этом переходе И. Д. Папанин, — у Всеволода Вишневского, моего помощника по политической части и старшего пулеметчика, находились слова ободрения, которые глубоко западали в души бойцов.

— Браточки! Крепитесь, не то еще переживали… — успокаивал он изнывающих от жажды бойцов».

Видно, не зря еще в бригаде бронепоездов Папанина по части машин считали профессором. И здесь, к вечеру, когда солнце садилось в красные тучи, моторы вновь заработали. Рванулась в душах спасенных людей радость…

Вскоре справа по курсу открылся маяк Метаном. Ми-17 подходил к берегу. Сильный прибой. Подняв над головой маузер, Вишневский вслед за Папаииным бросается в ледяную воду. За ними — матросы с ручными пулеметами. Оставив на катере трех бойцов, Папанин с отрядом двинулся по шоссе в горы. Уже утром отряд имел несколько тачанок и свою конную разведку. Возле Алушты соединились с красными партизанами, а затем — с передовыми частями регулярной армии.

Многие из эпизодов гражданской войны автор «Первой Конной» брал прямо с натуры. В одном татарском селении ночью была сделана перекличка, закончившаяся пением «Интернационала». Это яркое, врезавшееся в память событие драматург передаст так:

«Убит…» — слово это всегда будет звенеть в ушах Всеволода, звучать в его сердце. Тогда, на последней поверке, вспомнились ему не только те, с кем еще несколько часов назад он шел в атаку.

Маркин, Донцов, Отрезной… А сколько еще братков сложило свои буйные головы в борьбе за свободу трудового народа! Безымянные тысячи могил поросли травой, занесены снегами. Под полуденным ияи ночным, темным небом в сечах погибли, расстались с родными полками. Сердца горячие остыли, истлели. Ушли тысячи прекрасных из жизни навсегда… «Горячее время, тысячеверстные переброски, непрерывные бои, громадные потери» — так сжато выразит Всеволод Вишневский свое восприятие гражданской войны.

А вот иные, более конкретные и сущностные впечатления:

«Из воды и огня — на землю и в огонь!..» — бросается в атаку у стен Казани юный моряк.

«Стоишь и думаешь, как сделаться совсем крошечным, чтобы пуля не попала ни в плечи, торчащие у пулемета, ни в ноги, раскиданные по палубе…» — таковы ощущения пулеметчика «Вани-коммуниста» № 5.

«Нигде за три года я не был, так сказать, насильно посылаем: всюду я ходил добровольцем» — как бы подводит итог в письме к отцу от 20 декабря 1920 года Всеволод.

Итак, начиная с октября 1917-го три с лишним года солдат, матрос, пулеметчик Вишневский сознательно участвовал в самых главных, решающих судьбу молодой Советской Республики боях: на Восточном фронте — с колчаковцами; на юге — с интервентами и деникинцами, а затем с Врангелем.

Воевал храбро, вдохновляя других. Был отмечен командованием; в послужном списке ротного командира Школы рулевых и сигнальщиков, заполненном в марте 1922 года, — и благодарности за взятие Казани и бои на Украине, и запись о том, что за освобождение Крыма в 1920 году боец Вишневский представлен к ордену Красного Знамени. «Сознание того, что пришлось вместе с тысячами товарищей, известных и безызвестных бойцов, членов нашей партии и верных беспартийных поработать для — освобождения людей, для установления нового строя, — это сознание дает мне в жизни наибольшее удовлетворение», — писал Вишневский спустя полтора десятилетия. В этой лично пережитой и вошедшей в плоть и кровь постоянной и самозабвенной готовности к борьбе, в большевистской целеустремленности и настойчивости, в стремлении-и умении! — поворачивать жизненные обстоятельства, как того требует именно так понимаемая им Идея, — во всем этом истоки вдохновения пламенного публицисту, выдающегося советского драматурга.

В газетном архиве Ленинской библиотеки в Москве хранятся номера газеты «Красное Черноморье» (орган Новороссийского окружного Комитета РКП (б) и исполкома Советов рабочих и крестьянских депутатов). Желтоватый и серый, порою почти землистый цвет бумаги, сплошь и рядом — слепые оттиски, множество корректорских ошибок и опечаток. Цена одного номера 1200 рублей — тогда это, правда, никого не удивляло.

На Серебряковской улице, 31, с девяти утра и до девяти вечера открыт «Зал радио и газет Чер-РОСТА», где плата за вход — 500 рублей, с членов профсоюза — вдвое меньше, а красноармейцы и матросы могут проходить туда бесплатно. Всеволод частенько бывал здесь, хотя в политотделе, у дежурного, всегда имелся свежий номер газеты. Просто Вишневского тянуло к людям: слушать их, самому встревать в разговоры.

В этот хмурый декабрьский день в «радиогазетном» зале относительное затишье. Только несколько моряков листали страницы «Красного Черноморья».

— Опять ничего о флоте, — с досадой бросил один, и моряки ушли.

Вишневский и сам не однажды возмущался тем же. А сейчас, словно его подтолкнули, побежал в редакцию.

— Что вы тут ерундите? Почему вы пишете о том о сем, а моряками, которые сейчас столько делают, не интересуетесь?!