— Принесите, пожалуйста, кусочек хлеба, — крикнул я ему вдогонку.

Одна из девушек, улыбаясь, протянула мне хлеб.

— Спасибо, я отдам, когда мне принесут.

Девушка отвернулась. Ее кожу озарял мягкий свет. Она была настолько плоская, совсем никакого живота, что я подумал: «У нее, наверное, все внутренности спрессованы».

— Это я хлеб съела. Вы уж простите, голодная очень была. Весь хлеб съела. — Старуха улыбнулась.

— Ничего страшного.

— Они в этом вагоне стараются. Даже окна чистые. Не забудьте, только без картошки. Нет! Кофе после обеда.

— Первый раз солнышко выглянуло. А ведь весна и так на полмесяца запоздала.

— Что ж это за кусочек! Как для ребенка. На один зуб. Возьму-ка я, пожалуй, вторую порцию. А ведь говорила им: без картошки. Нет, принесли с картошкой. Какая им разница? Хорошо хоть немножко фасоли положили. И даже приготовлена вкусно. Свежая.

— Тортика не желаете? — спросил у меня официант.

— Нет, спасибо.

— А вы?

— А что за тортик?

— Ореховый.

— Давайте кусочек торта. И кофе. Вообще-то не надо бы мне кофе пить. Из-за сердца. Ну ладно, выпью, чего уж там.

— Вы выглядите вполне здоровой.

— У меня внутри все хворое. Все! Ой! Аист! Аист на гнезде стоит. Аист. Вот здорово, что аиста увидела. Если в дороге увидишь аиста на гнезде, значит, вернешься в родные края, домой. И ничего дурного с тобой в пути не случится. Не заболеешь, не помрешь. Такая прежде у людей была примета. Вам смешно. Ну вот, я уж и наелась. Но телятины этой — просто кот наплакал.

— Нынешней зимой много птиц погибло. Куропатки в полях. Хоть и призывали крестьян разгребать снег, но кто ж послушается? В огородах тоже еще черно. Ростки показались, а потом снова все спряталось. У меня земли нет, но…

— У меня на участке нарциссы до сих пор не распустились, а ведь в другие годы уже две недели бы как цвели.

— Так у вас участок?

— Да, есть у меня участок. Под Варшавой.

— Теперь понятно, почему у вас такой цветущий вид. Работа на свежем воздухе. Приятное занятие. Здоровое и доходное.

Женщина посмотрела на меня с иронией:

— Приятная, как же… Я этой приятной работой уже сыта по горло. Из ушей лезет. Я зарплату, как служащие, не получаю. Какое им дело до земли? Отработают восемь часов и — в кафе, в театр. Одеты всегда чисто, ручки красивые. Сидят у государства на шее и в ус не дуют. Урожай, неурожай, жара, холод — все равно зарплату свою получают. Поглядите на мои руки. Небось удивляетесь, что они такие неухоженные. Я себе миниюр не делаю, а лицо красное от дождя и ветра…

— Вы несколько преувеличиваете… Служащие тоже по-разному получают. На тысячу злотых, знаете ли, с семьей прожить нелегко.

— А я даже и того с земли не имею. В землю вкладывать надо. И налоги платить. Мне и тысячи не заработать.

— А сколько вы платите налогов? Так, чисто из любопытства спрашиваю.

— Не помню уже. Из головы вылетело.

«Вылетело у нее из головы, как же. Наверняка какая-нибудь мизерная сумма, но и с этим крутит, норовит обмануть государство. Служащим завидует. А у самой участок под Варшавой, земля. Это ж ведь золотая жила. Варшавские зеленщики на деньгах сидят. Эта вот здесь, на моих глазах, жрет без передыху и говорит, что трудно ей. Интересно, чего ей еще надо. «Миникюра» у нее нет. У этой коровы еще «миникюр» должен быть. Ясное дело, у нее претензии ко всему народу и к правительству: «миникюра» у нее, видите ли, нет. Интересно, какой от нее прок? Сколько она съедает каждый день? Какой в этом смысл? Кормить организм, который производит лишь навоз и злобу».

— По-моему, такая работа лучше, чем в учреждении. Сидеть на стуле среди бумаг. Вы выглядите гораздо лучше, чем другие женщины в этом вагоне. У вас вид здоровый. А они все такие бледные, усталые, посмотрите сами.

— Это я-то здоровая? Я так выгляжу, потому что от ветра кожа становится красной и грубой, как у дикарей. На медкомиссии была, там та же песня. Я ж ведь на инвалидности. Пособие получаю.

«Пособие она получает. Да они государство обворовывают. Государство? Вор у вора крадет. И все ноют. И как только она это пособие выбила?»

— Я когда на комиссию вошла, все расхохотались. А вы что тут делаете? Вы же прямо-таки образчик здоровья. А как обследовать-то начали… Враз другие мины состроили. У меня и почки больные, и желудок, и сердце. Все во мне хворое.

«С помощью болезней люди придают себе значимости. Если у тебя настолько серьезное заболевание, то что уж говорить о тебе самом? Как ты важен для народа, для всего человечества!»

— Знаете, я завидую тем, кто работает на земле, в лесу, в огороде. Была у меня знакомая, молодая девушка. Советовалась со мной, на какой факультет в университете поступить: на полонистику, право, историю искусств? Я ей посоветовал поступать на садоводство. Так она и сделала. Я был очень рад, что смог кому-то что-то дельное посоветовать.

— Ах, это только говорят так. Работа на земле жуть какая неблагодарная. В огороде работать невыгодно.

— Извините, но сейчас каждый хотел бы купить землю.

— Ну и пусть покупают. Я с утра до ночи на земле пашу и ничего хорошего не вижу. Если кто-то там пойдет себе в огород с лопатой так просто, для развлечения, это другое дело. А я должна следить, чтобы хулиганы забор не сломали, чтоб не воровали. Собак приходится гонять, детей. А нанять кого-нибудь на работу сейчас трудно. И дерут-то сколько! А сама я уже не в силах со всем управиться, у меня сердце больное.

«А ей не приходило в голову, что это от переедания?»

— Теперь сказала: конец. Пускай другие работают. Покупают те, кто не знает, что это такое. У меня земля под Варшавой. Продала сейчас по восемьдесят тысяч за морг[2]. Деньги — в банк, и беру, сколько мне нужно. У меня еще порядком земли осталось. Буду продавать помаленьку, денежки в банк — и живи в свое удовольствие. Столько лет я с утра до ночи горбатилась. Думаете, я знала, что такое хорошая прическа? К парикмахеру ходила? Красивого платья не наденешь: сразу порвешь, измажешься. Такая вот работа.

«Это она, наверное, в адрес тех девушек за соседним столиком. Ну конечно, у них белые руки, они красятся и одеты вполне со вкусом. Хоть и скромно. А говорит она так громко нарочно, чтобы те ее слышали».

— Можно ж разве при такой работе в театр сходить, в кино?

— Служащие тоже не все время в кафе и театрах проводят.

— Ах, да бросьте вы. Град, дождь, засуха — им плевать. Зарплату свою получают. Сидят разряженные после работы и кофе пьют.

— Возможно. Но и вам не на что так уж сетовать.

— Продам все по кусочку и проем. А если что-то останется, завещаю государству.

«Я не испытываю к ней отвращения. Она для меня как эта салфетка, зубочистка, тарелка. Есть ли между людьми какая-то связь, если их не объединяют общие интересы, родство? У нее толстая серая кофта, пальто с воротником. Едет куда-то по делам или к родне. Говорит, что все пропьет и проест. Сколько лет ей еще осталось?»

— Вы говорите, в огороде все запоздало? Что за климат! Первый погожий денек. Ну да, это из-за экспериментов с водородными бомбами. Перемещения воздушных слоев.

— Как они могли немцам в руки атомную бомбу дать?

— А по-моему, у немцев атомной бомбы пока что нет.

— Да есть, наверняка есть, вы уж извините, но бомба у них есть. Неужели ж наше правительство ничего не смогло сделать? Воспротивиться?

— Наше правительство может далеко не так много, как вам кажется. Сейчас все в мире зависит от Америки и России.

— Вот вы говорите, у меня здоровый вид. Но ведь я вся изношенная. Угадайте, сколько мне, по-вашему, лет.

«Она хорошо сохранилась. Ей крепко за шестьдесят».

— Ну, может быть, пятьдесят восемь.

— Всего пятьдесят четыре. Да, да, пятьдесят четыре года. А выгляжу как старуха. Это все из-за лагеря.

«Сейчас пойдут воспоминания. Все в лагерях сидели. Весь народ. У нас каждому есть что вспомнить».