«Декабрь – самый красивый месяц года», – подумала Мод Кан, глядя на пробуждающийся Нью-Йорк Она смотрела в большое, до пола, окно своей однокомнатной квартиры и пыталась представить, какая погода на улице. Но с девятнадцатого этажа трудно было что-либо различить. Лишь сгорбленные спины прохожих наводили на мысль о сильном морозе. Небо сияло пронзительной синевой. Рождество было уже не за горами.

Она включила телевизор. На ее любимом кабельном канале застыл кадр: башни-близнецы Всемирного торгового центра. По экрану бежала надпись «Remember». [10]Календарь показывал 11 декабря 2001 г. Не проходило и дня без того, чтобы она об этом не думала. Она полила свой pancake [11]кленовым сиропом и сделала первый глоток кофе. Отныне она чувствовала себя коренной американкой.

Она пролистала журнал «Elle», который покупала за бешеные деньги в газетном киоске за Метрополитен-опера. Затем заглянула в «Time Out New York» – посмотреть, что идет в «Анжелике», одном из немногих кинотеатров, где показывали французские фильмы.

Выставка, посвященная искусству сервировки стола, только что закончилась. За те три недели, что она шла, у Мод не выдалось ни одного свободного выходного, и теперь она твердо намеревалась насладиться заслуженным отдыхом.

Она включила ноутбук, просмотрела электронную почту, написала письмо Мари, своей лучшей подруге, жившей в Париже, после чего пошла в ванную.

Она задумалась о том, что наденет 31 декабря. Друзья ее брата Пьера пригласили встречать Новый год у них в Гринвиче. Она, правда, предпочла бы остаться у себя в Манхэттене, а не тащиться в Коннектикут, но других предложений у нее не было. Оставалось надеяться, что Пьер догадается заказать ей машину напрокат и что дороги не слишком занесет снегом.

В девять часов Мод уже была на улице. Она обожала гулять по нью-йоркским улицам – просто так, куда глаза глядят. Ей стало холодно. Она подняла воротник парки и надела перчатки. Часто по субботам – но это было раньше –она спускалась по Черч-стрит до банковского квартала. Ей нравилась умиротворенная атмосфера, которая царила там в выходные, резко контрастируя с деловой лихорадкой будней. Но теперь она избегала этого района. В последний раз, когда она там была, ей показалось, что даже тротуары исходят плачем. Как если бы земля в том месте сомкнулась над одним из самых чудовищных в мире кладбищ, над адом, где души не находили себе успокоения, продолжая страдать.

Она пошла по Леонард-стрит по направлению к Чайна-тауну. [12]На углу Лафайет-стрит она купила «The New Yorker» и зашла в маленький бар, насквозь пропахший беконом. Официантка приняла заказ и принесла ей кофе. Мод завела дурную привычку в выходные завтракать дважды: в первый раз у себя дома, а во второй – где-нибудь в забегаловке, причем забегаловку она выбирала максимально безликой. Ей казалось, что такого рода заведения более других пронизаны местным колоритом.

В журнале оказалось несколько статей про Альбера Коэна, и ей даже захотелось перечитать его «Солал». [13]

В кармане брюк завибрировал мобильный. Она быстро достала телефон – на экране высветился номер матери.

– Да, мама?

– Где ты, дорогая?

– На улице.

– Ну, об этом я догадываюсь: я только что звонила тебе домой!

– У тебя все в порядке?

– Да, все отлично. Может, пообедаешь с нами?

– Нет-нет, спасибо… У меня масса дел.

– Каких, например?

– Ммм… Подобрать себе что-нибудь на Новый год, прикупить книжек… Ну и тому подобное…

– Пьер сказал, что вы едете к его друзьям в Коннектикут?

– Да.

– Надеюсь, ты там кого-нибудь встретишь!

– Мама! Прошу тебя!

– А что такого?

– Перестань…

Мод улыбалась краешком губ.

– Мама, я сейчас не могу разговаривать. Я тебе перезвоню.

Она дала отбой и включила автоответчик. Затем спокойно продолжила чтение.

В декабре Париж был темным и промозглым. Он поднял воротник куртки и закурил сигарету. Казалось, что дождь никогда не остановится.

Со времени похорон, после которых прошло уже полгода, Франсуа отдалился от своих друзей. Его все реже звали в гости, как если бы смерть или горе были заразной болезнью. Единственными, кто по-прежнему приглашал его, были Франк и Барбара Франсуа с ностальгией вспоминал о том утре, когда она его ласкала. Обида Барбары была, по крайней мере, естественной. А вот все остальные! Из-за своего дурацкого сочувствия они старательно избегали говорить при нем обо всем, что так или иначе связано со счастьем, как, например, дети или будущий отпуск Франсуа все меньше засиживался на этих выхолощенных ужинах и всякий раз клялся себе, что больше никогда сюда не вернется. Но все равно возвращался. Одиночество – это не для него! На работе – та же песня. Коллеги стеснялись разговаривать в его присутствии о пустых мелочах, наполняющих человеческое существование. Франсуа вздохнул. Он овдовел, но с этим нужно было как-то жить.

Пересекая бульвар Сен-Жермен, чтобы попасть на улицу Сены, Франсуа остановился посреди проезжей части. Раздались гудки автомобилей, но ему не было до них никакого дела. У него больше не было будущего. Болезнь подтачивала его плоть и разум. И с каким бы усердием ни посещал он лучшие секс-шопы города, его любимый орган по-прежнему оставался бесполезным вялым отростком. Вначале он хотел было снова обратиться к психоаналитику, но затем передумал. Ибо в глубине души отлично знал причины собственного бессилия.

Первым, чем он занимался, вернувшись с работы, была мастурбация. Однако результат никогда не оказывался адекватным затраченным усилиям. Тогда он в отчаянии садился за компьютер и с головой уходил в киберпространство. Вот уже несколько лет он был членом дискуссионной группы, объединявшей программистов, университетских преподавателей и философов со всего мира. Они обменивались мнениями по поводу искусственного интеллекта и сопоставляли результаты своих исследований. Это увлечение стало для Франсуа единственным способом хоть как-то держаться на плаву, и он посвящал ему все вечера.

Мод носила только брюки, что значительно усложняло дело: за три дня до Нового года в магазинах были представлены исключительно вечерние платья. По крайней мере на Мэдиссон-стрит и Пятой авеню.

Мод подумала об этом примерно в квартале от Чайна-тауна. Она не спеша пересекла Колумбус-парк Ей нравилось это место. Его невозможно было представить без групп пожилых китайцев, игравших в маджонг или кости. Пожалуй, это был самый необычный уголок квартала.

Она вышла из парка на Молберри-стрит и принялась за поиски праздничного наряда. Довольно скоро ей попалось то, что хотелось: широкие брюки из черного шелка, дополненные поясом с нежным пурпурным отливом. Мод подобрала к брюкам туфли на плоской подошве и неброский верх из той же коллекции. Посмотревшись в зеркало, она осталась довольна своим отражением. Все выглядело очень стильно. В «Саксе» или в Сохо такой комплект обошелся бы ей в три раза дороже.

Было уже около часа, когда она завернула в небольшой ресторанчик, где подавали дим сум. [14]Она обожала все, что готовили на пару, к тому же она находила, что такая пища легче усваивается. Какое-то время она оглядывала посетителей вокруг себя, затем подозвала официантку. Та толкала перед собой тележку, от которой исходил аппетитный аромат. Мод сделала ей заказ и снова погрузилась в чтение газеты. После обеда она села в метро на станции «Канал-стрит» и доехала до 23-й улицы: на углу Шестой авеню и 22-й улицы находился книжный магазин «Варне энд Нобл».

По дороге Мод попалась стайка молоденьких девушек Они были одеты столь эксцентрично, что она приняла их за студенток Института дизайна и моды, который находился в паре кварталов отсюда. Она улыбнулась им. В памяти неожиданно промелькнули картины прежней студенческой жизни. Она возвела глаза к небу, словно эти воспоминания раздражали ее, и пожала плечами. В голове неотвязно крутилась песенка Лайзы Миннелли «Нью-Йорк, Нью-Йорк». В этом городе она чувствовала себя свободной!..