Княжич её быстро догнал, и, зажав рукой рот, потащил в свою одрину, быстро, теперь уже боясь оказаться замеченным. Лишь только закрылась за ними дверь одрины, он выпустил Агафью, она, выражая притворное возмущение, жарко зашептала:

– Что это ты, княжич, делаешь? Как не совестно тебе нападать на девиц беззащитных в доме, где ты гость?

– Разве ты против этого? – улыбаясь, спросил Карн.

– Ага, против, меня же госпожа моя ждёт, – сказала Агафья, – невзлюбит меня за нерасторопность ещё.

– Как зовут тебя, красавица?

– Агафьей величают, – посмотрев на княжича лукавым, полным обещания взглядом, ответила она.

– А госпожа, которая ждёт тебя, это княгиня Марфа? – спросил Карн.

– Нет, княжич, это невеста твоя наречённая.

– И что, сильно тебя невеста моя ждёт? – лукаво осведомился княжич.

– Сильно, я же сказки ей рассказываю на ночь, без них она не уснёт, – улыбаясь, молвила прислужница.

– Сказки? – усмехнулся он.

– Да, сказки о добрых молодцах и прекрасных девах, – молвила Агафья с придыханием.

– И что же в сказках делают добры молодцы и прекрасные девы? – поинтересовался княжич.

– Что боги велят, то и делают, – уклончиво ответила прислужница.

– И что же, ты только в услужении у княжны находишься? – спросил Карн.

– Нет, княжич, ещё и княгиня Марфа даёт мне указания.

– Сегодня княгиня Марфа велела тебе быть здесь, – прошептал ей на ухо княжич, – разве ты не помнишь? Неужели запамятовала? Как нехорошо, придётся княгине пожалиться на тебя.

И с этими словами ладонь княжича легла на покатое плечо Агафьи, нежно поглаживая, а лицо склонилось к шее длинной, щекоча дыханием жарким. Она засмеялась и притворно испуганно зашептала:

– Ой, не губи, княжич, не жалуйся княгине, она ведь обязательно накажет меня за память плохую.

– Разве могу я такую красоту подвергнуть наказанию? Нет, не посмею. Мы – добры молодцы – народ жалостливый, – целуя её шею, шептал Карн.

И прижалась к княжичу Агафья всем телом, изогнулась в объятьях его сильных, подставляя лицо для поцелуев жарких.

А после, лёжа на плече княжича, укрытая лишь растрепавшимися косами, гладила Агафья тело Карна, заставляя его лишь сладко вздыхать и упрашивать:

– Приди ко мне завтра ночью, красавица.

Улыбалась она на просьбы эти, и знала, что придёт и завтрашней ночью, и следующими обязательно.

Княжна Горлунг сидела на ложе, глядя в оконце на луну. Полная она нынче, знак хороший. Да, только не помог он ей, не полюбил её княжич Карн с первого взгляда, ошиблась Суль. Даже не глянул на неё сын князя Фарлафа, очарован Прекрасой проклятой. Почему так вышло? Ведь всё должно быть иначе. Она обхватила колени руками, вздохнула. Почему так вышло, почему? Где была ошибка? В чём она просчиталась?

Горлунг не находила ответов на эти вопросы, и это пугало её.

Но руны и ей говорили, что их судьбы с Карном связаны, что суждено ей снять с него сапоги в брачную ночь. Сам княжич вызывал у Горлунг лишь ледяное презрение, мальчишка, крови в бою не проливший. Не о таком муже она мечтала, хотя какая разница, какой муж, если он восседает на княжеском престоле? Но, видимо, не быть ей женой князя.

И так горько было от этого на душе княжны, что слезинки покатились по щекам её бледным. Столько лет ждала она этого дня, и он не принёс желаемого. Несправедливость жизни терзала Горлунг, словно угли горящие. Обидно ей было, что младшей сестре всё, а ей ничего, только покои дальние. Видимо, так и будет она жить, приживалка никому не нужная, никем не замеченная. Как же обидно всё это, как обидно! Несправедливо, ужасно несправедливо.

В этот момент раздался громкий стук в дверь, Горлунг вздрогнула от неожиданности. Вскоре она услышала, как Эврар ворчит и нехотя плетётся к двери.

– Чего надобно, окаянные? – спросил он.

– Впусти, раненый у нас, надобно, чтоб княжна поглядела, – раздалось из-за двери.

Горлунг быстро надела на сорочку платье из чёрной домотканой шерсти, то, которое не жалко и испачкать, повязала голову платком. Когда она вышла из одрины, два дюжих дружинника укладывали раненого воина на ложе возле окна.

– Прости, княжна, что разбудили, – сказал один из них, – нашего воина ранил дружинник князя Фарлафа.

– Что, брага пошла не на пользу? – хмуро спросила Горлунг.

– Ну, да только оба хороши были, – ухмыльнувшись, сказал другой – Яромир сам просил, чтоб его угомонили, так уж нарывался, что мы им даже мстить не стали, заслужил он. Эх, и задира же наш Яромир!

– Чем ранили-то его? – равнодушно кивая в сторону раненого, спросила Горлунг.

– Ножом, княжна.

– Ступайте, сделаю всё, что смогу, – пообещала она.

Дружинники ушли, а княжна, осмотрев рану Яромира, принялась её промывать да накладывать мази целебные. Она делала всё не задумываясь, шептала молитвы богам, чертила руны оберегающие, она смотрела на дружинника и видела лишь раненого человека, а не всеобщего любимца, красавца.

Наутро после праздничного пира, устроенного в честь приезда сватов княжны, князья Торин и Фарлаф сидели в гриднице, потягивая холодную брагу. Выпитое давешня давало о себе знать и оба князя страдали головной болью. Им было настолько плохо, что разговор не клеился, поэтому сидели князья молча, прикладываясь к кубкам, хмуро глядя по сторонам и надеясь втайне, что день сей невеселый для них скоро закончится.

Вдруг резко отворились двери гридницы, и дозорные ввели четырёх мужчин. С первого взгляда на них было видно, что это воины, сильные, тренированные и жестокие, прошедшие не один бой. Торин недовольно поморщился: только пришлых мужей ему сегодня не хватало!

На несколько шагов впереди остальных шёл высокий тёмноволосый мужчина, волосы которого были слишком длинны и темны для славяна, зелёно-голубые глаза под тёмными ресницами смотрели холодно и сурово. Лицо его украшала короткая тёмно-коричневая, почти чёрная борода, что придавало ему вид головника с большой дороги. Поравнявшись с князьями, он сказал по-норманнски:

– Хвала, Одину, конунг Торин, приветствую тебя, – голос его хриплый эхом раздавался в пустой гриднице.

Торин и Фарлаф обеспокоенно переглянулись между собой: второй день подряд слышать родную речь на просторах чужой земли было непривычно.

– Князь Торин, – сказал один из воинов, что нёс службу на забороле, – эти воины уверяют, что ты примешь их, будто знакомы они тебе.

Торин удивлённо смотрел на вошедших мужчин, напрягая затуманенную брагой память, стараясь вспомнить, видел он их ранее или нет. Но припомнить хотя бы одного из них Торин не смог.

– Приветствую тебя, незнакомец, хвала твоему богу Одину и моему Перуну, – хрипло ответил Торин, спустя некоторое время. Приняв в первый солнцеворот на Руси, славянскую веру, князь всячески подчеркивал это, даже много лет спустя.

Воин удивлённо вскинул тёмную бровь, но промолчал.

– Кто ты и зачем пожаловал на землю Торинграда? – спросил его Торин.

– Мое имя – Олаф Ингельдсон, я – сын конунга Ингельда Гудисона, прозванного Молчаливым, что много зим назад с тобой был в одном хирде. Помнишь ли ты своего старого товарища по походам?

– Неужели ты сын Ингельда? – удивлённо спросил Фарлаф.

– Да. Ты тоже знал моего отца, славный воин? – спросил Олаф, с интересом взглянув на князя Фарлафа.

– Я – князь Фарлаф, сын конунга Лидула, прозванного Жадным.

– Для меня честь встреча с тобой, конунг Фарлаф, – с уважением сказал Олаф.

– Присаживайся, отведай с нами трапезы, – предложил Торин, и после того, как тот сел на лавку подле него, князь кивнул дозорным, чтоб те уходили.

Кликнув девок теремных и велев им принести приезжему блюда, князь Торин наказал прислужницам разместить и спутников Олафа. И когда сын Ингельда отведал яств со стола княжеского, начали князья расспрашивать его об отце.

– Расскажи нам, Олаф Ингельдсон, как поживает отец твой, конунг Ингельд, что творится на благословенной богами земле Норэйг, – спросил с жадным интересом Торин.