– Это все ерунда, какая же это все ерунда! И картины мои, и, прости, твои роли, и даже музыка, да, даже музыка, как ты не понимаешь! – она завелась не на шутку. – Мужчины мне вообще теперь не нужны; продолжать род нет смысла, секс без любви – скотство, а любить у меня нет сил.

– Знаешь, – я сделала большой глоток, – тебе просто надо сменить обстановку, устала ты.

– Нет, – Нуся разозлилась. – Ты неужели не понимаешь? Даже ты? – она сделала ударение на “даже”. – От перестановки слагаемых… – она усмехнулась. – Я думала: писать картины – это выплескивать себя, отдавать душу – бумаге, как черту, как Богу. Раз все в мире взаимообратимо, то черт, значит – обратная сторона Бога? Ладно, – она набрала полные легкие воздуха. – Но выставку я себе позволить не могу – дорого; продать все, что висит здесь, – тоже, – она обвела глазами стены мастерской. – К тому же, люди сейчас нищие, им не до искусства. Стать среднестатистической женой среднестатистического человечка, чтобы выродить что-то среднее… – она отвернулась. – Господи, как скучно! Жутко как! Тебе от этого разве не жутко, скажи, скажи – не жутко разве? – она заглянула в меня своими большими голубыми глазами: они были такие больные, эти ее глаза!

– Жутко, – нехотя ответила я. – Только я стараюсь не позволять себе так думать. И выплескиваюсь на сцене.

– Почему, почему не позволяешь, лапушка? Почему мы всегда думаем черт знает о чем, только не о самом главном?

– Потому что нельзя постоянно о главном, – нарочито отстраненно сказала я. – Потому что есть еще дни недели, обязанности, работа – причем самая лучшая в мире работа. По крайней мере, у меня. И у тебя. Ты же знаешь о своем таланте!

– О, Господи! – Нуся трагично заломила руки. – Да зачем он нужен вообще, этот талант, если так все это чувствуешь, что и жить невозможно? Искусство ради искусства? А я не хочу – не хочу! – понимаешь? – заниматься искусством! Хочу жить. Просто… Мое искусство меня убивает. Каждый час, – Нуся стукнула кулаком по столу. – Каждый час, – и тут же сникла и налила еще рюмку коньяка.

Я знала, что это такое; я сама не спала когда-то тысячи ночей, разбираясь в чем-то подобном; на мое счастье я научилась совмещать театр с реальностью и бытом; Нуся же, как ребенок, этому упрямилась, – а может, она знала что-то недоступное мне – может, именно это и чувствуют перед тем, как.

– Я сильная, – сказала вдруг Нуся, – сильная. Потому что самоубийца слабым быть не может изначально: это ж какая сила нужна, чтоб себя убить! – она посмотрела вверх. – Но у меня нет приспособления, которое делало бы смерть более-менее безболезненной. Помоги мне, – Нуся почти встала передо мной на колени, и я с трудом подняла ее. – Помоги!

Она рыдала, а я чувствовала, что сейчас же свихнусь, сию секунду.

– Чем помочь? Пистолет, что ли, принести? – дурканула я.

– Да, – захлебывалась слезами Нуся, – пистолет.

– Так, – я встала из-за стола, – а теперь слушай внимательно, – и начала нести всю ту умную и логичную чушь, которая вроде бы должна отвести от греха подальше кого-то другого, но только не себя саму – самой себе своя собственная логичная чушь едва ли поможет!

Нуся слушала, кивала, а потом вдруг рассмеялась:

– Ладно, проехали. Это я репетирую. Мне же в вашем театре Лету из “Сумасшедшего мира” предложили, вообрази?

Я остолбенело посмотрела на нее, а потом растерянно покачала головой и начала спускаться вниз, надеясь доехать до дому на машине – мне не хотелось никогда больше оставаться у Натали, в просторечии – Нуси.

– Пока, лапушка! – махала она мне рукой. – Главное – не переборщить! Не переборщить – главное!!

Я хлопнула дверью, а через день Пашка, бывший Нусин любовник, тоже актер, совершенно без лица вошел ко мне в гримерную:

– Представляешь, Нуся повесилась…

Кисточка от румян выпала у меня из пальцев.

– Но ведь она хотела, чтобы было не больно, – только и смогла пробормотать я.

В том самом здании, где размещалась раньше богадельня в стиле ампир, теперь морг. Там вскрывали Нусиного отца. Вскрывали зачем-то и Нусю. Вскрытие не показало никакой патологии внутренних органов; изменение же такой ненаучной субстанции, как душа, зафиксировать оказалось невозможным.

Неухоженный старый парк с разлапистыми деревьями и необунинскими темными аллеями разделял мир на живых и неживых. Я не знала, к какому из миров отнести теперь себя.

“Безвременно ушедшая талантливая художница”, – значилось в черно-белом некрологе.

– Ушедшая на время, – шептала я. – Только на какое-то время, – и, вопреки всему, не думала о плохом.

Потому что так, видите ли, нужно звездам. Зачем-то…

@@@

Когда я выходила за него замуж, я ни черта не смыслила, что значит “жить вдвоем”. @!! Я вышла, скорее, от скуки – и, видимо, дважды-и-так-далее-замужние подруги сыграли в этом не последнюю роль.

– Но! Но! – подгоняли они меня.

В какое-то время на “тпр-ру-у” сил у меня не осталось, и я сдалась. В конце концов! Надо же когда-нибудь кому-нибудь сдаться?! На мое счастье или “не…”, мой будущий муж появился “в нужное время в нужном месте”: я рассталась тогда со всеми прежними пиплами и пребывала в состоянии классического одиночества, не сильно, впрочем, от этого страдая, – у меня всегда была Я, а скучать с этой дамой не приходилось – насколько удивляла, настолько же и напрягала она меня почти ежедневно.

– Давай поженимся, – беспафосно сказал мне однажды вечером мой будущий муж.

– Зачем? – удивилась я, и тут же захлопала ресницами, полагая, что в данном контексте просто необходимо хлопать ресницами.

– Ни за чем. Просто будем вместе жить, – и перешел поцелуем в руку в очень девятнадцатый век.

Я думала не долго, точнее – не думала вовсе. Свадьба не была пышной, пьяных драк не наблюдалось, невинности моей тоже.

– Я люблю тебя, – говорил мне мой муж.

Я отвечала ему абсолютно таким же предложением с точки зрения лексики-грамматики и, кажется, действительно любила. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить: хотелось взаимного чуда, хотелось простых и названных кем-то “примитивными” желаний: завтраков вдвоем, легкого покалывания где-то под ключицами, спешки домой по вечерам, и… эти маленькие ненужные подарки, маленькие ненужные подарки, без которых нельзя жить… Хотелось попробовать побыть обычной, без закидонов, женщиной. Женщиной без социальной роли и высоких слов о “призвании” – честно говоря, очень хотелось попробовать, как же все-таки живут нормальные люди, – быть может, это был мой очередной эксперимент. Мой муж предлагал мне покой, уют и защищенность. Он только не учитывал, что все это может в один прекрасный момент съесться безликой рутиной существования, которую ненавидела я так же сильно, как пресловутый уют – ценила.

Моя профессия всегда мешала интиму жизни, каков он есть: журналистика отнимала много сил и времени, но я любила “дело”, и никогда не променяла бы его ни на какое другое.

После свадьбы же я неохотно тащилась в командировки и искала причины – полубессознательно, – чтобы вместо меня в некогда желанную тьму-таракань отправили кого-нибудь еще. Я так устала тогда – от всего. Впервые в жизни позволила себе побыть слабой. Хотя, если быть точнее, просто расслабилась, ощутив внезапно забытое, почти архетипическое и уже занесенное в Красную книгу, “сильное плечо”… Мне действительно было в кайф от этого ощущения полубессмысленного безделья, изощренных занятий любовью и бессистемности дней без исчадия великих славных дел.

“К черту! – думала я. – К черту! Я и так сделала достаточно. Могу я хоть немного отдохнуть?” Но муж мой, кажется, считал по-другому.

– Ты личность, – часто повторял он. – Ты не должна замыкаться. Тебе многое дано, – и нес подобную чушь.

Учитывая, что со дня свадьбы едва-едва прошел месяц (действительно медовый), ложка дегтя уже зависала в воздухе, как частенько – мой тогдашний компьютер: мы с мужем сидели на кухне напротив друг друга и пили чай – красный и зеленый; смысл сказанного им не сразу доходил до меня.