Из темноты выскочили еще трое и окружили меня. Я ждал появления Димыча, ждал подлого удара сзади и последующего избиения ногами. Вертелся волчком, подпрыгивал то к одному, то к другому, но они трусливо отступали. Сердце бешено колотилось, страх полностью улетучился. В груди клокотала одна лишь ярость и абсолютная готовность ко всему!

– Стоять! – прохрипел Фофан, вернувший себе возможность говорить. – Юрка, ты чего, гад, меня ударил?

– Прости, но я ждал твоего удара, и просто упредил его.

– А-а-а! Вона как! – кивнул Фофан, вытирая кровь рукавом телогрейки. – Правильно сделал. А то бы я тебя точно треснул.

– А как же наш уговор «один-на-один»?

– Да иди ты со своим уговором! Мне выпить хочется, а ты без бутылки пришел. Понял?! Жирный, ты очнулся? – обратился он к толстяку. Тот вяло поднимался и отряхивал грязь. – Добей гада!

– Лучше не стоит, – сказал я. – Не видишь, он в нокдауне.

Жирный чуть наклонился и с разгиба направил кулак в сторону моего лица. Я чуть уклонился, но удар достался моему левому плечу. Там что-то хрустнуло. И тут ярость взорвалась во мне, кровь закипела, и я набросился на Жирного, нанося удары слева и справа. Тот снова рухнул. Я склонился над ним и продолжал наносить удары. Ничего не соображал, ничего не боялся. Лишь бил и бил, безжалостно и тупо. Вдруг мне в плечо вцепилась крепкая рука и отшвырнула прочь от поверженного противника. Я уже собрался нанести удар тому, кто меня одернул, но резко остановился. Мне в лицо весело улыбался Димыч.

– Да, Юрик, не думал, что мне придется эту шпану от тебя спасать. Если бы я тебя не остановил, ты бы один их всех завалил. Остынь. Бой закончен. Ты победил. – Потом он оглянулся на Фофана и его дружков: – Что же это вы, бакланы дешевые, законы нарушаете? Ведь если бы я не вмешался, тут сейчас уже пара трупов лежала. Вы что не видите, что парень спортивный, непьющий, некурящий. Да вы против него – шелупонь недоразвитая. Ладно, Фофан, остынь и ты. Вот тебе винище, – протянул он пакет, – давай выпьем на мировую.

Мы сидели на трибуне и испепеляли друг друга взглядами: Фофан и я. Если бы не Димыч, кто-нибудь из нас точно лежал бы мертвым. После распития первой бутылки вонючего портвейна, Фофан смягчился.

– Ладно, Юрка, не бойся, – захрипел он, хлопнув меня по больному плечу. – Ходи теперь тут спокойно. Я тебя не трону. Но если ты соберешь свою банду, то знай: война продолжится.

– Да не буду я банды собирать, – успокоил я его. – Мне не надо.

– Ой, врешь, – закачал головой Фофан. – Ты меня молодого напоминаешь. Я тоже сюда из другого района переехал. Меня тоже проставляться заставили. Только настоящему мужику это стрёмно. Я тоже бился. Как ты.

– Да нет, – сказал я, – точно не буду бригаду собирать. Обещаю.

Уходили мы с Колизея вместе с Димычем. Он пьяно хлопал меня по плечу и поздравлял с победой. Я вежливо поблагодарил его, вернул телогрейку и свернул к своему дому.

В ту ночь я не спал. Видимо, кипящая кровь не спешила остывать. Сидел в темной комнате у раскрытого окна и любовался звездным небом. На душе стояла нежданная тревога. Вместо услаждения победой я снова и снова вспоминал свою бешеную ярость. Это почему-то меня сильно тревожило. Я почувствовал, что начинал бояться самого себя.

А если бы меня сегодня убили? Эта шпана разбежалась, а я бы остался валяться в грязи до утра, пока меня кто-нибудь не обнаружит. Потом повезли бы в морг, выпотрошили, потом нарядили, оплакали, упаковали в ящик да и зарыли в землю. И всё? И всё…

Нет, это какой-то абсурд! Это что же получается: честно жил, трудился, детей хороших воспитал – и в землю? Воровал, убивал, насиловал – и туда же? Нет, не может быть. Как там говорил киногерой Черкасова: «Всё остается людям»? Допустим. Мой дед оставил отцу. Отец тоже что-то делает и оставляет мне. А кто спросил меня: нужно ли мне это? Они там, значит, костьми ложились, а я им говорю: отстаньте, предки, заберите с собой в землю свои труды. Я как-нибудь и сам проживу.

Вон, в моём Зурбагане после войны двенадцать домов осталось. Выходит, остальные тысячи зданий зря строили? Ведь потомкам они не достались. Значит, целые поколения – миллионы людей – прожили свою жизнь, потели, мучились, воевали – и всё напрасно? Чушь какая-то… Если бы так было на самом деле, большинство людей еще в юности кончало бы жизнь самоубийством. Ан нет, живут для чего-то. Значит, есть какая-то причина, кроме этого «всё», что якобы «остаётся людям». Ой, дурят красные нашего брата! Чую нутром: всюду ложь! Как там в детективах учат: ищи, кому это выгодно. Так кому? Уж точно не простым трудящимся. Не нам. И не мне.

Следующее утро принесло головную боль от бессонницы и… славу! У входа в школу меня встретила толпа возбужденных поклонников. Меня хлопали по больному плечу и на все лады повторяли: «Молодец! Герой! Самого Фофана побил!» Пожимая руки, улыбаясь ликующему народу, краем глаза увидел в толпе Жирного. Он исподлобья смотрел на меня заплывшими злющими глазками, и этот взгляд ничего хорошего мне не предвещал.

Уроки пролетели почти мгновенно. Единственное приятное событие ждало меня по окончании последнего урока биологии. Ко мне подошла Зоя и попросила проводить её до дому. Оказывается, есть у всенародной славы и свои положительные моменты! Мы вышли под руку и не спеша добрели до угла здания школы.

Не успел я свернуть за угол, меня резко повернула невидимая рука – успел разглядеть лишь разбитое лицо Жирного и медленно летящий в меня кулак. Дальше – провал и продолжительный выход из нокаута. Время в таких ситуациях несколько замедляется. Сначала ко мне вернулось осязание: я почувствовал сквозь рубашку холод бетонной стены. Потом расслышал задорную перекличку стрижей. Затем сквозь оранжевую пелену проступило смуглое лицо и вишневые глаза с длинными часто хлопающими ресницами. Потом ощутил на своей щеке прохладную девичью ладонь.

– Знаешь, Заинька, – медленно протянул я чужим голосом, – я готов каждый день получать по морде лица, только бы видеть тебя вот так близко.

– Дурачок, – ласково прошептала она. – Он же мог тебя искалечить.

– Имеет право, – рассудительно кивнул я удивительно легкой головой, – я его вчера публично унизил.

– Синяки и шишки на его лице – твоих рук дело? – полушепотом спросила она, промокая мой лоб маленьким надушенным платочком.

– Увы, да. Так что мне еще предстоит у него прощения просить.

– Не надо. Снова подерётесь. Он уже с тобой расквитался: у тебя под глазом синяк будет.

– Ерунда, – сказал я вставая с корточек, – Шрамы и ссадины – украшение мужчин.

– И фонарь под глазом? – улыбнулась Зоя.

– Это тем более! – уверенно кивнул я. – Кажется, на сегодня с драками покончено. Соперник трусливо удрал после нанесения подлого удара. А я обязан доставить тебя домой в целости и сохранности. Пойдем?

– Идем, охранник, – певуче протянула девушка, легким касаньем руки обнимая мое предплечье.

Я был счастлив! Меня избили на глазах самой красивой девушки школы, района… да что там – вселенной! А я шагал, как по воздуху, и в сердце невидимые трембиты с литаврами исполняли победный гимн. Зоя легко ступала рядом, часто поглядывая на меня, нежно улыбаясь. Мы говорили о какой-то сущей ерунде, а наши сердца в унисон неустанно твердили: люблю, люблю!

Зоя пригласила зайти к ней в гости. Мое сердце сильно сжалось, потом мягко заныло и рухнуло куда-то в область пяток. Дома обедал ее брат Стас, который очень мне обрадовался. Он стал увлеченно вспоминать концерт рок-музыки, но вдруг осекся:

– Стой. Что у тебя с лицом?

– Пустяки, – улыбнулся я, – бандитский кулак.

– Стасик, Юра меня защищал, – сказала Зоя. – У него может быть сотрясение мозга.

– Не может, – возмутился я, – чтобы чему-то сотрясаться, нужно это иметь.

– Ну не шути так, – оборвала меня Зоя, превращаясь в строгую медсестру. – Ты, Стасик, давай беги по своим делам, а я займусь раненым. – Потом повернулась ко мне и скомандовала: – Так, сначала ты, Юра, выпьешь крепкого чаю. Потом на глаз компресс положу. Кажется, еще медные пятаки хорошо…