Еще, конечно, играли в класики, штандер, казаки-разбойники, вышибалы и прятки.

К метро бегать не разрешалось, но, конечно, бегали – за мороженым или пирожками с повидлом, еще теплыми, которые извлекала из высокого металлического ведра, прикрытого крышкой и одеялом, толстая продавщица тетя Галя, в белом переднике и белом платке, надетом поверх вязаной шапки.

Еще у метро галдящие, шумные, пестрые цыганки продавали ярко-красные леденцовые петушки на плохо обструганных деревянных палочках, но покупать эту красоту девчонкам строго воспрещалось. Говорили, что эти леденцы красят обычной акварельной краской. Да и самих цыганок девчонки побаивались.

В общем, во дворе была жизнь – прекрасная и увлекательная, расставаться с которой, конечно же, совсем не хотелось.

Кстати, в новом доме, куда должна была переехать Танина семья, двора не было. Не было – и все.

Четверть Таня окончила без троек. По русскому и литературе – любимым предметам, конечно же, – твердые пятерки. В доме уже было все почти готово к переезду – на полу стояли тюки и чемоданы. Мама и бабушка нервничали, Женечка крутилась под ногами и всем мешала. Таня собирала Женечкины игрушки. Вечером вышла во двор. На скамейке сидели Верка и Лялька, молчали. Таня так же молча села рядом, потом решительно сказала:

– Ну что я, на Северный полюс, что ли, уезжаю? Или в Америку? Или помирать собралась? Буду приезжать к вам каждую неделю. И вы ко мне.

– Это все равно все не то, – отозвалась Лялька. – Как прежде, уже не будет.

У Тани на глазах выступили слезы.

– Оставь ее, – велела Верка. – Ей сейчас тяжелее, чем нам.

Они опять замолчали.

В субботу к подъезду подъехала грузовая машина. Грузчики стали выносить вещи. Таня, прислонившись к окну лбом, смотрела на школу, двор и народ во дворе. Потом она взяла Женечку на руки и спустилась на улицу. У подъезда стояли притихшие Верка и Лялька, чуть поодаль – Светик, внимательно следившая за вещами, которые выносили грузчики из квартиры. На ее лице была гримаса разочарования.

Таня подошла к девочкам, они обнялись. Таня и Лялька разревелись. Верка отвела в сторону глаза, хлюпнула носом и твердо сказала:

– Ну ладно, хорош сопли распускать. Не на войну провожаем. И вообще, впереди каникулы. Давай, Танюха, готовь новоселье! Подъедем!

Верка и Лялька начали тискать и целовать Женечку, Таня махнула рукой Светику.

– Что грустишь? – спросила та. – Не понимаю. Жить будете, как люди, в отдельной квартире.

Таня кивнула. Из подъезда выбежала Шура и, косолапя, неуклюже подбежала к девочкам.

– Пока, Шурыга, – сказала Таня. – Все будет хорошо.

Шура пожала плечами и обняла Таню.

С балкона Зоя махнула Тане рукой и крикнула:

– Пока!

Таня села в машину, Женечку она посадила на колени и уткнулась в ее теплый, пахнущий детским мылом затылок.

Двинулись.

Всю дорогу Таня проплакала.

Танин отъезд отвлек Верку, которой казалось, что она сходит с ума. Боже мой! Хороша кандидатка в мачехи – Зина-поломойка! Нет, Верка уважала любой труд, и Зину ей было, как ни странно, искренне жаль. Зла она была только на Гарри.

– Старый идиот, – вслух говорила она, меряя шагами комнату. – Просто выживший из ума идиот. Последняя стадия старческого слабоумия. Гнусный старый сластолюбец. Фу, противно!

Первый раз она презирала и ненавидела отца. Отцу, к слову сказать, было тогда тридцать девять лет – это к вопросу о старческом слабоумии.

Но в целом Верка, конечно, была абсолютно права. Сколько прекрасных женщин пытались обаять известного адвоката! Молодых, красивых, образованных! Стройных и прелестных модниц! Она, конечно, понимала, что отцу нужна женщина. Но не такая же, прости господи! А он… В общем, наделал дел. Ему еще повезло, что в данный момент он находился в командировке в Киеве – не попал Верке под горячую руку! Но все еще впереди! Она такое ему устроит – мама не горюй! Уж не сомневайтесь. Однако было так горько и стыдно, что даже Тане и Ляльке она об этом не рассказала.

Гарри появился через три дня. Верка услышала, как он открывает входную дверь, и выбежала в коридор. Увидев дочь, заулыбался, протянул к ней руки. Верка отступила назад, прищурила глаза, уперла руки в боки.

– Ну что! – выкрикнула она. – Вас можно поздравить с приближающимся отцовством? С большой радостью, так сказать? Закупаем пеленки и распашонки? Коляску и кроватку? И что там еще? А, да – ведем молодую в загс, заказываем ресторан и белое платье? Составляем список гостей? Будем бегать на молочную кухню? На меня, кстати, можешь не рассчитывать. И вообще, чтобы не мешать, так сказать, молодым, я скорее всего уеду в Ленинград к Эммочке. Надеюсь, она меня не выгонит! Так что пошла собирать вещички.

Гарри не отвечал – спокойно снимал плащ, расшнуровывал ботинки и развязывал перед зеркалом галстук. Потом он посмотрел на Верку и сказал:

– Да, кстати, вещички можешь собирать. Путевки я получу в понедельник. В «Актер», разумеется. Через неделю улетаем. Надеюсь, против самолета ты не возражаешь? Что в поезде трястись? – Он вздохнул и улыбнулся.

Верка стояла ошарашенная.

– А как же?.. – тихо спросила она.

– А, ты об этом? – спокойно сказал Гарри и провел расческой по густым волосам. – А что, собственно, меняется? Ничего такого не случилось. Хочет – пусть рожает. Это дело добровольное. Да и пора – сколько ей лет? Двадцать восемь? Тридцать? Самое время. Комната у нее есть, а деньгами поможем. Ну не подонок же я, в конце концов. На тебе, кстати, это никак не отразится, и жизнь твоя не изменится, так что не беспокойся. Да, и купи, не забудь, себе новый купальник. Молодежи будет в этом году полно. – Он прошел на кухню и крикнул оттуда: – Дочь! Свари-ка кофейку! Мне еще полночи работать.

Верка зашла на кухню и внимательно посмотрела на отца.

– То есть ты считаешь, что ничего не произошло? – спросила она.

Он пожал плечами:

– Ничего такого, что могло бы изменить нашу с тобой жизнь.

Верка достала из кухонного шкафа джезву, положила четыре чайные ложки кофе – Гарри любил покрепче.

Через две недели улетели в Сочи. В чемодане лежали новые сарафан и купальник. Верка старалась ни о чем не думать и отцу вопросы не задавала, а у Гарри было распрекрасное настроение, как будто ничего не произошло. Ну ровным счетом ничего. Жизнь продолжалась в прежнем режиме. Гарри был, как всегда, душой компании – анекдоты, каламбуры, прибаутки. Все – на высшем уровне, тонко и остроумно. Вокруг него крутился целый хоровод баб – от двадцати до семидесяти. Он расточал комплименты и целовал ручки. «И как его угораздило? – недоумевала Верка. – Просто нонсенс, ей-богу. – Ну, и черт с ним, – решила она. – Мое какое дело? Пусть сам разбирается».

У Верки тоже наметился романчик – с сыном известного режиссера. Мальчик был капризный, но образованный и симпатичный. Строил из себя утомленного и умудренного жизнью. Этакий Печорин. Но Верке он нравился и к тому же классно целовался. Она жила в свободном режиме – у нее своя компания, у Гарри своя. Он закрутил роман с одной довольно знаменитой театральной актрисой. Она была не из «юных див», разумная и рассудительная. Верка почти успокоилась. Конечно, когда она вспоминала про Зину, на душе становилось противно. Но в целом все было замечательно – теплое море, фрукты, вкусный кофе в кафешке на набережной, интересная публика. А еще мужские взгляды и сладкие поцелуи. Думать о Москве не хотелось.

В Таллин ехали на поезде. На перроне собралась вся честная компания – с рюкзаками и гитарами. Почти перед отправлением отец заметно занервничал, но тут к вагону подбежала высокая молодая женщина с распущенными длинными рыжими волосами и огромными, в пол-лица, черными глазами. Лялька видела, как отец облегченно вздохнул и покачал головой. Все загрузились в купе. Рыжая – ее звали Аллой – расположилась в купе с Лялькой, Полей и Ритой – подружкой Лео. Гриша, судя по всему, был соло. Мужчины расположились в соседнем купе. К вечеру женщины накрыли ужин. Поля, золотая душа, обняла немного смущенную Ляльку, с некоторым испугом поглядывающую на рыжую Аллу, и шепнула: