— Подозревают городские ищейки воришек в краже сухого хлеба после праздника Летного поворота, — почти прорычал он. — Я давно вышел из этого возраста.
— Все–таки, что Вы думаете? — настаивал я.
Маг взглянул на меня из–под седых, с изломом, бровей. Ну да, ну упертый, я, это мне пока нигде не помешало.
— Я считаю, и не без оснований, что в дом сейна Дьо–Магро совершено нападение высочайшего порядка. У меня пока нет доказательств, я не могу тебе всего объяснить, но я чувствую, спинным мозгом это чувствую. Я бы очень хотел ошибаться, но этого уже лет тридцать не случалось. Та–а–к… — он взглянул на своего варга, окруженного стайкой девчушек. Те готовы были скормить боевому скакуну цветочки со всей поляны.
— Эй! — крикнул Тадиринг денщику, — чего стоишь, мечтаешь? Напои скотинку, я его слегка загнал.
— Дедушка Тади! Дедушка Тади! — подружки Шайми окружили теперь седовласого мага.
— Дедушка Тади, а что с Шайми? Когда она проснется? — спрашивали они на перебой.
— Скоро, птички мои, скоро, — успокаивал их Тадиринг. — А вы не шумите, Шайми не надо тревожить, она поспит, и у нее все пройдет.
Старый боевой маг тайной стражи, много лет охранявший покой и благополучие родного города, чувствовал как на город, на его жителей и земли, где уже много лет самым громким происшествием был нализавшийся на ярмарке орк, про контрабанду лучше не говорить, чья–то рука навела какое–то новое оружие, на прицеле которого, сейчас самый большой бриллиант короны Каравача — дом Дьо–Магро. И ведь все было рассчитано, самого Калларинга, хоть тот ни разу не маг, не так–то просто взять. Напугать такого человека ничем не возможно. Никакую пакость про него не придумать — фантазии не хватит, к нему ничего не прилипает. Докопались, с какой стороны его укусить! Седой маг сплюнул в сторону и выругался так, что и сапожник на рыночной площади Каравача покраснел бы.
— И так, молодой человек, — обратился он ко мне, — Раз уж ты по воле каких–то сил попал в эту историю, если ты хоть на чуточку представляешь, ЧТО сейчас может произойти, если тебе дорог Каравач, если тебе дорога семья Дьо–Магро, вот что я тебе скажу: первое, ты позаботишься о Лакене, ей сейчас придется несладко. Второе, следи за всем, что вокруг происходит. Конечно, будет выставлена охрана из моего подразделения, но мне очень помог бы свежий не замыленный взгляд. Чует мое сердце, все только начинается. Сам ты вряд ли что–то сможешь сделать, не обучен еще, но ВИДЕТЬ, ты умеешь. Этому особо не учат, либо у мага ГЛАЗА есть, либо их нет. У тебя есть.
Старый маг взглянул на меня, и долго оценивающе изучал мои глаза.
— Теперь третье, раскрой не только глаза, но и уши. Сейчас начнется, и залают, и завоют, и ногами застучат. Ни с кем, ни о чем не говори и не спорь, действуй по неписанным правилам тайной стражи: поменьше говорить, побольше слушать. Сейчас я велю обслуге перенести Шайми в дом, устроите ее там с Лакене как надо.
— Мы лучше сами, не надо никого, от них один шум.
— И то верно, — согласился Тадиринг, — Прости, мне надо подготовится к докладу сейну Калларингу, он и сейне сейчас уже прибудут. И самое трудное для меня сейчас, удержаться в рамках устава, хотя бы в выражениях.
Мы с Лаки устрили Шайми в одной из гостевых комнат, на кровати с белым кисейным балдахином, так удобней принимать магов–целителей. Я распрощался с Лаки и поспешил уйти, помочь я уже ничем не мог, а смотреть на родителей Шайми у меня не хватило сил.
По дороге до своего пустующего жилища, встретил Рора, Лора и Сора. Они затащили меня в трактир, хотя Сору, да и нам всем тоже, было рано посещать такие заведения. Галдели–болтали, ржали над любым пустяком в три луженые глотки, пытались рассмешить и меня, но безуспешно. «А ни один ли демон… трех гварричей мне в глотку! Пошло оно все к Гаарху! " — прозвенело в голове, и я первый раз в жизни надрался до отключки.
На следующее утро я просыпался постепенно. Даже сегодня я с ужасом вспоминаю тот грохот, свист, завывание в моей голове, что могли спокойно заглушить площадной оркестр. Это была моя первая членораздельная мысль в голове. На лоб мне упала капля, даже не капля, а каплища и леденючая. Пришлось открывать глаза и попытаться навести резкость на окружающую обстановку. Какое счастье! Слава Пресветлой богине, я был у себя дома. Не в своей кровати конечно, а на обтрепанном диванчике в так называемой гостиной. И даже шкурой какой–то укрыт, и на нее падали капли дождя с протекающей крыши, вот еще напасть. Над домом бушевала гроза. Как замечательно, что это ее шум, ее громы и молнии, а не шумы производимые собственными мозгами.
Однако, хватит валяться. Я поймал еще три–четыре капли и умылся ими, не спуская ног на пол, потом обнаружил, что обуваться не надо, так как я и не разувался. Вот пример, когда разгильдяйство может приносить пользу. Жестокий сушняк, подери его Гаарх! Я поднялся, чуть не повалился обратно на диван, пол качался, перед глазами все плыло. Кое–как дошел до кухонного угла. На столике стояла большая чашка, в этом факте не было бы ничего удивительного, но это была не моя чашка, совершенно посторонняя, я сам мог только расколотить, но эта откуда взялась? В ней был настой утреницы, мелкой кисловатой ягодки, с дикой мятой. И кто же это такой заботливый? Просто спасительное орошение для пустыни моего языка. Даже сейчас, воспоминая те дни, мне вспомнился этот чудесный кисловато–мятный вкус.
Часовые механизмы давно стояли, я и не помнил, когда последний раз заряжал их плетение, на улице не было ни души, кто же высунется из–под крыши в такую погоду. Я так и был в рубахе без рукава, скинув ее, поискал другую, она не стала долго прятаться и сама попалась в руки. И высовываться из дома не было необходимости, чтобы оценить знаменитый каравачский ливень. Я посмотрел по сторонам, схватил уже изрядно намокшую шкуру, пнул диванчик со всей молодецкой дури, (диванчик и сам был рад убраться из–под осенней капели, но так–то зачем?) и выскочил из дверей даже не заперев их. Да, у меня такая привычка, НЕ запирать, воровать у меня все равно нечего, а если кто–то зайдет, так заходите добрые люди, располагайтесь, вместе веселей.
Дождь стоял стеной, прикрывая голову и спину шкурой, до дома Дьо–Магро я шел почти на ощупь, наугад по памяти. На противоположной стороне улицы в сполохе молнии углядел еле различимую серую фигуру, вообще–то никому выходить в такой дождь законом не запрещено. Но когда я коснулся двери ограды между лопаток, будто шип вонзился. Что еще такое? Я обернулся, никого и ничего не было и серой фигуры тоже, только дождь, дождь, дождь. Это на всем континенте дождь, или только нам в Караваче так повезло? Интересно, а Лаки меня ждет, или не надеется в такую грозу.
Она ждала, стояла на парадной галерее между портретами своих родителей, готова была сбежать ко мне навстречу по одной из полукруглых лестниц, но никак не могла решить — по какой. А я стоял у двери мокрый до мозга костей. «Щас! " — и я нырнул под правую лестницу, там была дверца в каморку, где обслуга держала тряпки, метлы, ведра, швабры и прочий свой инструмент, швырнул шкуру в угол, быстро скинул рубаху, выжал ее над половым ведром. И постиралась заодно. Так, теперь штаны, не хотелось ужасно, но не оставлять же после себя лужи в доме у Лаки, выжимал пока не затрещали швы. Штаны получились измятые, как отжатый сахарный тростник. «Весь в складочку, и в прилипочку… жатый–жатый. Может и это когда–нибудь будет в моде? " — подумалось мне. Теперь сапоги, они не просто мокрые, но еще в грязи по самые… Ну и Гаарх с ними! Стащил сапоги и повесил их вверх подошвами на торчащие палки, пусть сохнут. Попробовать колдануть что–ли? Но бытового заклинания на просушку сапог еще никто не придумал. А зря, можно было бы заказать партеечку и продавать здесь по сходной цене. На мое счастье в каморке были чьи–то то–ли сандали, то–ли еще что–то, видимо обувка садовника — тут не до капризов. Таким я и вылез из–под лестницы под взоры Лаки, да еще замотал головой как искупавшийся илларь, распуская брызги, она хихикнула, прикрыв рот ладонью от такого зрелища, в другой день она бы заливалась смехом до упаду. Мы прошмыгнули к ней комнату, стараясь, чтоб нас никто не заметил. Высокое эркерное окно выходило в сторону бескрайних лесов, ленты реки, вздрагивающей от раскатов грома, над ней виднелась ротонда, где оборвалась, как потом выяснилось, наша прежняя жизнь.
