Как‑то после очередного пленума райкома комсомола он с другом напросился ко мне домой. Попали на обед. У нас тогда гостила гестра из Южно — Сахалинска, директриса школы, как тут же заметил его друг, по — моему, в прошлом перспективный ростовский урка, с которым у сестры тут же замкнулась вольтова дуга. На фоне его наглой развязности Виктор смотрелся как чистый ангел. Его немногословие сослужило ему добрую службу. Маме всегда казалось, что солдатики голодные. И в войну, и в этом случае она подкармливала их от чистого сердца. Так было и после, когда он бывал у нас дома. А еще он играл на скрипке, что также не оставило мать равнодушной.

Много позже я спрашивала маму о причине такой непонятной для меня тогда лояльности. Ведь в оценке моих воздыхателей главным критерием у нее был страх за меня, за возможные последствия такой дружбы. Так чем же мальчик — ровесник из местных опаснее заезжего поручика с убийственно красивой внешностью?

— Умом, — ответила она лаконично. — Тот был умен, а этот красивый дурак. Ты, безусловно, в этом разобралась, а потому он был неопасен.

Мудрая была у меня матушка, что и говорить. От нее не укрылись его восхищенные взоры на мою косу с белым бантом у корня ее. Она слышала, как его умиляет мой наряд на вечерах

— нарядное парадное форменное шерстяное платье (шикарный обносок директрисы, которая раздалась после родов) с белым батистовым крахмальным фартуком. Он говорил мне, что мой облик в этом наряде ассоциируется у него с романсом Чайковского «Средь шумного бала», который я пела тогда под свой аккомпанемент.

Много позже я узнала, что недалеко от меня жила его пассия, куда он тайно ходил в силу физиологической потребности. На мой же счет у него были серьезные намерения. Он собирался на мне жениться, когда я по окончании десятилетки не поступлю в институт. Иного варианта он не предполагал.

Ропот молодых учительниц существенных хлопот мне не принес и на маму воздействия не имел. А то обстоятельство, что после десяти лет отличной учебы я не получила никакой медали, хоть и связывали недоброжелатели с моим красивым поклонником, они явно ошибались. Кроме меня таких отличниц в нашем классе было еще трое. У них не было гусарских романов, но никто из них не получил тоже никакой медали. В параллельных трех классах таких же серьезных претендентов насчитывалось еще четверо. Получила медаль одна, далеко не самая блестящая из нас. Разнарядка была в тот год скудной, но «социальный заказ» власть придержащих выполнен был. А мне хорошо было и без медали. Конечно, я огорчалась вначале. Потом мама за мои праведные труды и в компенсацию лютой несправедливости бесстыжей дирекции подарила мне результат финансовых усилий всей семьи — золотые часы с браслетом и маленькое золотое колечко. То, за что дается якобы золотая медаль, оставалось пожизненно со мной. Я была уверена, что сдам экзамены в Москве, Ленинграде, Одессе. Но мама распорядилась: «Поедешь в Краснодар!»

А пока был бал, выпускной бал. Золушка на него появилась в дорогом красивом наряде. Мы с матерью в тот день играли в одной команде. Принц специально к этому дню сшил себе новый кремовый китель из чесучи и выглядел божественно. А мне было грустно. Я знала, что сказка кончается. Когда я пела свой прощальный вальс, написанный мною к этому дню на мои слова, я очень боялась заплакать…

Перебирая свои бумажки, письма тех лет, я нашла свое стихотворение. Оно без даты. Это черновик. По — моему, оно может относиться к июню 1954 года, незадолго до моего отъезда в Краснодар на вступительные экзамены в мединститут. При всей его наивности, как сильно оно отличается от тех юношеских стихов, где главным героем был Анатолий! Этот мой офицерский вальс был этапом моего взросления.

И там же, в тех же бумагах той поры черновик моего письма Анатолию. Скорее всего, писанный двумя — тремя месяцами раньше. «Мы должны расстаться. Иначе это было бы оскорблением памяти того хорошего, что было раньше. Оно было на самом деле хорошо, но прошлым жить нельзя, а настоящего нет.

… Причина нашего разрыва не только третий. Это последний толчок. Причина глубже. Думаю, что ты согласишься со мной: неудовлетворение, отчуждение мы почувствовали почти одновременно…

… Не думаю, что ты отнесешься к этому письму равнодушно, но ты умеешь управлять собой. Прости, Анатолий. Прощай.»

Да, было, было все: блестящий гусар, неудовлетворение и отчуждение, пьяный дебош в университетском общежитии, когда он, якобы, выбросил в окно преподавателя, с его точки зрения, нерыцаря по отношению к женщине, исключение из университета, мое болезненное, как ампутация без наркоза, расставание с Принцем моей Мечты… С тех пор я никогда не имела дел с красавцами. Весь Господний труд пошел у них, как мне кажется, на фактуру. Может быть, не у всех, но мне проверять это больше не хотелось.

А теперь мне светят издалека последние слова из письма Анатолия в сентябре 1952 года, письма ругательного, нервного, разрывного. И тем не менее: «Я буду любить тебя вечно. Другим я отдам только свое уважение».