Мне хотелось, чтобы мои близкие друзья — хирурги из районов края обязательно побывали на этой конференции. А чтобы их пребывание было не только полезным, но и приятным, я разместила их в своей квартире. В обед мы шли ко мне, где с помощью мужа я заранее готовила обеденный стол. К нам обязательно присоединялся кто‑то из моих иногородних или местных приятелей. Короче, компания коллег и единомышленников собиралась хорошая. Во время такого обеда и раздался телефонный звонок Анатолия. Я долго не могла понять, кто это и что ему от меня надо, а когда поняла, быстро взяла себя в руки и под радостный шум моих сотрапезников сообщила, что мой дом всегда открыт для друзей. В этом можно убедиться сейчас, сегодня, завтра и так далее. Он сказал, что такой возможности у него нет, но в сентябре он обязательно это сделает. Обязательность Анатолия, как мне было известно, величина весьма непостоянная, так что я отнеслась к этому звонку и обещанию, как они того заслуживали — несерьезно.
В начале октября позвонила подружка из Павловской и сообщила, что Анатолий с большой группой из военного ансамбля
песни и пляски имени Александрова в качестве его руководителя с гастролями в районе. Я поблагодарила ее, но с места не двинулась. Через несколько дней позвонил он и просил приехать в Павловскую. У нас с мужем были там дела и поэтому мы решили совместить их с этой поездкой. Сама поездка оказалась непростой. У кого не бывает такого ощущения: делаешь дело, а кажется, что даже сама природа возражает, противится тебе. Каких только препятствий не возникало перед этой встречей! Но она все‑таки состоялась.
Печальное это чувство, когда всматриваешься в лицо, видишь мысленным взором одно, а суровая реальность подсовывает тебе другое. Может быть, очки виноваты? Так кинем их куда подальше! А в зеркале, что напротив, неумолимо проглядывает моя собственная физиономия. Знаю, что, если кину очки и я, ничего хорошего не произойдет, скорее даже наоборот. Обнажатся морщины у глаз, которых за очками не видно.
И тут же отрезвляюще:
— Дядя, возьмите свои очки. А ты, бабушка, тоже надень очки и веди себя прилично.
Ну, что тут скажешь, чем возразишь этой моралистке четырех лет отроду? Как объяснить этой не совсем родной внучке, что ее бабушка, которая любит ее, «как сто братьев любить не могут», безоглядно растранжирила свое природное богатство, которого было много и, казалось, конца ему не будет. А люди, природой обделенные, еще и сейчас сохранили подобие молодости. И если смотреть на них без очков, то они выглядят почти как молодые. Внучка не примет во внимание бабушкины широкие интересы как оправдание безалаберному отношению к своему здоровью и внешности. Внучка строга, но справедлива. Как бабушка когда‑то… Поезд, тем не менее, давно ушел, и встреть я этого пожилого человека на улице в чужом городе — ничего бы в моей душе не дрогнуло, не откликнулось. В вокзальной суете был другой…
На следующий день, когда мы всей семьей заехали к нему в гостиницу, я обратила внимание, что вполне штатские мужчины из ансамбля с любопытством на меня посматривают. Я не ошиблась в своих предположениях — они имели исчерпывающую информацию, почти конспект этой повести, рассказанный в
лицах хорошим языком, по г/ути на концерты и с концертов. А поскольку концертов было много, то роман был с продолжениями.
Позже я узнала, что во время пребывания ансамбля в станице Атаманской, на родине Анатолия, они ходили па кладбище к свежей могиле его матери. Она умерла всего полтора года назад. Старушка так хотела живьем послушать их пение, да за старостью и немощью уже не смогла. Они стали полукругом возле ее могилы и во всю мощь их красивых сильных голосов потекла, понеслась над станицей «Молитва» Рахманинова…
— Ты сможешь сегодня поехать с нами в 18.00 на концерт? Последний наш, двадцатый за эти две недели. У тебя есть с кем оставить это чудное создание?
— Конечно.
Хорошо, что это создание не слышало. Всю ее короткую жизнь мы почти не разлучаемся, она с нами всюду. Ведет себя во взрослой компании отменно. Если притомится, уснет себе на заднем сиденье машины тихонечко и никаких капризов. Но раз надо без нее — дискуссий не будет.
— Я думаю, мы сымпровизируем прямо там. Сумеем?
— Сумеем.
Едем со светом, все‑таки октябрь — глубокая осень, а южные ночи черные. Муж едва поспевает за их автобусом, и это хорошо. Я напряженно слежу за дорогой, за его скоростью, и мне некогда думать о том, что предстоит, и о том далеком, что было. С горечью замечаю, как стареет мой муж. Пятнадцать лет назад, когда вечерами мы возвращались в воскресенья с моря, нас никто не обгонял, хотя ездит он давно, ровно и зря не лихачит. А теперь после двух инфарктов все ниже и ниже скорость, а когда надо поднажать — нервничает.
Клуб в этом отдаленном хозяйстве оказался с огромным киноконцертным залом, вмещающим более тысячи человек, Кулисы обширные, но комнат за ними нет. Разместились в комнате вне зала.
— Тебя не смущает такое чисто мужское общество? Может тебе надо переодеться?
— Переодеваться мне не надо. Моя повседневная одежда вполне приличествует моменту. А то, что есть у твоих мужчин,
я вижу более тридцати лет. Даже больше: вижу то, что у них внутри, а они об этом только подозревают.
Представил меня артистам. Раскланялись. Походя проконсультировала одного со скверно леченной контрактурой Дюпюит- рена. И надо же так испохабить актеру кисть! Посоветовала, к кому обратиться в Питере, и в качестве рекомендательного письма дала свою визитку. С концертмейстером ансамбля прошли на сцену, закрытую занавесом, и пока зал был почти пустой, прошли в присутствии Анатолия те три мои вещи, которые я предполагала спеть. У меня была записана только тема, без гармонии. Тут же договорились о тональности, начале, окончании романса. Передо мной был Мастер. Я с удовольствием слушала его импровизацию на мою тему в качестве вступления и заключения и не могла проследить за реакцией Анатолия. А мне так хотелось этого! Но необъятное пусть им и остается.
Зал меня смутил. У меня уже были концерты, но в небольших залах. Для камерного пения этого было вполне достаточно. Я с большим предубеждением отношусь к усиливающей аппаратуре и считаю, что ни она мне не нужна, ни я ей. Будет ли меня слышно в таком зале? Еще тревожнее мне стало, когда этот зал заполнился и даже переполнился. В первых рядах сидели дети с цветами со своих палисадников. Они бегали, громко кричали. Правый задний угол абонировала явно пьяная публика, которая столь же оживленно и громко возвещала об этом басом.
Наконец концерт начался. Мы с мужем сели в четвертом ряду на крайние к проходу стулья. Вел концерт Анатолий. Он был художественным руководителем этой группы, организовал эту гастроль, обеспечил ее финансовую сторону. Но, вероятно, он хотел быть равным по вкладу в общее дело на сцене. Он рассказал залу, как только что встретил в фойе свою соседку. Старушка его узнала и рассказала, как нянчила его, когда мать отлучалась из дома. Он пригласил ее на сцену, подарил ей цветы, они расцеловались.
Артисты работали на совесть. Прекрасные сильные голоса профессионалов. Солисты во фраках, смокингах. Очень снисходительны к публике, с удовольствием откликаются на бис. А ведь устали — двадцатый концерт за две недели. И все‑таки в зале
шумно. Правда, детей убрали с первых рядов, и туда сели старики, что пришли попозже. Галерку справа, похоже, разбирало в тепле. Мне было по — прежнему тревожно.
И вот солист пропел бельканто «Гори, гори, моя звезда». У меня есть стихотворение на эту тему, которое предполагала сегодня читать. Хорошо бы сразу после романса. Но нет, с этого начинать нельзя. Пение слышно лучше. Вначале — петь.
— …вот там в четвертом ряду сидит женщина, которую я люблю всю жизнь…
Зал затих. Он начинает рассказывать, кто я такая: хирург, преподаватель мединститута вот уже более четверти века, доктор медицинских наук. Я же — автор стихов, песен, романсов, исполняю их на концертах, что сделаю и сейчас. Я шла на сцену в какой‑то неестественной тишине, а когда вышла и встала на самом ее краю, тишина была совсем гробовая. Нет, ребята, так нельзя. Я же буду петь о любви, и люди должны быть с теплыми душами. А от этой тишины веет холодом. Действительно, что это за чудо такое — поющий профессор. Если ты профессор медицины
