Саша от плача совсем обессилела и сползла с лавки прямо на землю, привалясь спиной к дымчато-серой доске. Мария, вся душа которой исстрадалась, до того хотелось ей поскорее очутиться в храме, повалиться там на холодный пол и забыться в исступленной молитве, сжала зубы в бессильном ожесточении. Закинув снова рюкзак за спину она подошла к дочери:

— Вставай, Саша, надо идти!

Но дочь осталась сидеть в прежней позе и только закрыла глаза, словно разбитая фарфоровая кукла с выпачканным, разбитым лицом.

— Сашка — зануда! Сашка — канюка! — монотонно, словно муха, подзуживал от калитки Сережа.

— Ты пойдешь или нет, паразитка! — взъярилась Мария. — Или тебе наподдать?!

Она наклонилась к дочери и стала трясти ее за плечо. Саша была в ее руках будто ватная.

«А что, если у нее температура?» — спустилась мыслями с небес на землю Мария и пощупала у девочки лоб. Он был прохладный, в мелкой испарине. «Нет температуры, а испарина от жары», — с некоторым облегчением подумала Мария и решила не гневить Бога. Молча подняла она Сашу на руки, призывно взглянула на сына — мол, хватит дурака валять — и опять вышла на дорогу. Сережа, не закрыв калитки, устремился за ней. Теперь они шли одни, а хвост колонны маячил довольно далеко перед ними.

«Ничего, что Боженька специально посылает нам испытания, — думала Мария. — Но скоро им настанет конец: и день перевалил уже за полдень, и к месту мы все-таки приближаемся».

Так, успокаивая сама себя, не обращая внимания на привычную боль в спине и ногах, Мария продолжала идти, напряженно вглядываясь в даль. Стены монастыря, столь хорошо видимые с места их отдыха, теперь совершенно скрылись за поворотом дороги. Сережка откровенно скучал и сбивал камушки. Саша затихла. Мимо Марии изредка проезжали машины — в основном «Жигули» и «Нивы», иногда еще сохранившиеся в глубинке «Запорожцы». Проехал и весь заляпанный высохшей грязью бывший колхозный трактор с красной надписью «Мальборо» на ветровом стекле, но Мария не замечала ни трактор, ни какой другой транспорт. Привыкшая к тому, что богомольцев не подсаживают в машины люди, едущие по чуждым ей мирским делам, она вяло отмахивалась от поднятой ими пыли, как беззлобно отмахиваются коровы от докучающих им мух и слепней. И вдруг какой-то шальной пропыленный «уазик» проехал было мимо нее, а потом неожиданно остановился.

— Ты, что ли, тоже на богомолье? — спросил Марию нагнувшийся в ее сторону шофер. Сережка от удивления вытаращил на него глаза.

— Да! А тебе чего? — не останавливаясь, не смотря на него, ответила Мария.

— Да вижу, что ребенка несешь. Тяжело! У меня у самого таких двое. Садись, что ли, подвезу!

Мария остановилась в нерешительности. С одной стороны, мысль догнать колонну и продвинуться вперед, хотя бы на то самое место, где она шла раньше, была заманчива для Марии. Но с другой стороны, принять помощь означало не выполнить обет, не испить до дна чашу страданий пешего путешествия. Мария не знала, как быть.

«Бог дает испытание, но он же шлет и помощь!» — пришла на ум спасительная мысль, и она, торопясь, чтобы водитель не передумал, быстро полезла в «УАЗ». Сережка, радостный, впрыгнул в машину за ней. Шофер терпеливо ждал. Мария села и пристроила Сашу у себя на коленях. «Уазик» тронулся, и теперь пыль запорошилась столбом уже следом за ними. Сережка с восторгом наблюдал за этим процессом в заднее стекло. Мария же наслаждалась тем, что не надо больше переступать ногами по земле. И по сравнению с болью в ногах все неровности дороги, каждый раз отдававшиеся в спине, приносили чуть ли не сладостное ощущение.

Вскоре они поравнялись с колонной паломников и легко обогнали ее. Сережка, прилипнув курносым носом к стеклу, все искал в толпе своего очкастого знакомца. Ух, как было бы замечательно показать ему из машины язык!

— Сейчас до следующего поворота доедем, и я тебя высажу. Мне в райцентр, — объяснил шофер.

— И на том спасибо, — пробормотала Мария и вздохнула. Вылезать из машины ей не хотелось, но нечего было Бога гневить, и так повезло. Она осторожно спустила Сашу на пол, и та, придя в себя со сна, опять захныкала, затерла глаза и в конце концов разразилась плачем. Машина остановилась. Сережка слетел с нее первым, потом за ним неловко спустилась Мария и протянула руки за девочкой.

— Давай помогу! — Шофер тоже вышел из машины, чтобы размяться. Он протянул руки к Саше, и та повалилась на них, словно куль.

— Эй, женщина! — Шофер впервые внимательно посмотрел на Марию. — Девочка-то у тебя совсем больная!

— Блажит просто. Или и вправду устала. Не близко ведь идем, — вяло ответила Мария и стала соображать, как ей лучше поступить: или подождать оставшуюся позади колонну на обочине, или потихоньку идти вперед, позволив остальным догнать себя. Мария решила идти. В знак благодарности она поклонилась шоферу и хотела еще мимолетно перекрестить его, но дядька сказал:

— Давай-ка отвезу я тебя в райцентр, в больницу.

Он был здоровый мужик, этот шофер, уже в годах, работящий и мало пьющий, имеющий порядочный жизненный опыт, к тому же отец двоих выросших детей и дед троих внуков. И он ясно видел — девочка у этой женщины не в порядке.

— С чего в больницу-то? Температуры нет! — засомневалась Мария.

С детства она росла девочкой послушной, привыкла доверять старшим, родителям и учителям, и не ее была вина в том, что излишняя доверчивость и вера в обещания первого встречного недотепы и лентяя, за которого она вышла замуж, привели ее в конце концов к нынешнему состоянию. Можно подумать, у нее был так уж велик выбор!

— Проверить ребенка не мешает, — рассудительно сказал шофер. — К тому же из больницы к монастырю можно добраться не по большаку, а по асфальту. Машины там чаще ходят. Авось еще кто-нибудь подвезет!

Это решило дело. Вздохнув, Мария опять подсадила Сашу, втолкнула Сережку, напряженно наблюдающего за показавшейся из-за поворота колонной, и влезла сама. Через несколько минут они остановились у небольшого палисадника, заросшего высокой пыльной акацией, почти скрывающей двухэтажное кирпичное здание с чуть приоткрытой дверью, завешенной грязной марлей с оранжевой резиновой полосой по нижнему краю — от мух. Сбоку от двери была прикреплена красная табличка с желтушными буквами под разбитым стеклом: «Центральная больница Утехинского района».

Доктор Александр Петрович Якушев маялся от безделья, сидя в ординаторской хирургического отделения, в котором проработал уже семь лет после окончания института. Сначала он, конечно, оставаться в этом захолустье не собирался. Его манили ординатура, аспирантура, работа в хорошей клинике, уж минимум в областном центре, опять же и жена это Утехино просто ненавидела… Однако зарплата… Зарплата совершенно не позволяла Александру Петровичу скопить хоть маломальские сбережения на переезд, не говоря уже о том, что жизнь требовала ежедневных трат. Что и говорить, перепадали, конечно, ему, как хорошему хирургу, кое-какие незначительные суммы. (А с кого здесь было значительные-то брать, если все население еле-еле сводило концы с концами?) Но сейчас, конкретно в этот момент, уже сняв с себя медицинский халат и вручив его для стирки старшей сестре, Александр Петрович пребывал в ожидании очередной зарплаты и отпускных денег. С завтрашнего дня он уходил в отпуск, а бухгалтерия была по непонятным причинам закрыта. Лишь на двери была приклеена серая бумажка с корявой надписью шариковой ручкой: «Отпускные будут выдавать после обеда». Александр Петрович уныло смотрел в окно на пыльные акации палисадника да вертел в руках кошелек, в котором, кроме завалящей мелочи, лежал билет на вечерний автобус. Жена его еще две недели назад уехала с сыном к родителям, и Александр Петрович с вожделением думал о том, что скоро, очень скоро и он хоть на время уедет на пыльном автобусе из этих мест и не будет видеть больных, не будет слышать их жалобы. Рыбалка, уха на костре, походы в лес за грибами и ягодами заманчиво маячили в сознании Александра Петровича.