— А рэп? — спросил я.
— Рэп? — Серёга на мгновение задумался и вдруг нашёлся: — Рэп, это когда плохому человеку хорошо!
Серёга всё-таки экстремист. Я тоже, признаться, рэп не очень-то люблю, но чтоб гонять и ненавидеть — до такого пока не доходило. Люди вообще плохо понимают друг друга, и почему-то именно музыка служит главным камнем преткновения, разделяя поколения, классы и культурные прослойки. Помню, когда я был ещё мальчишкой, у меня была пластинка немцев «Pudhys» — стопроцентных хиппов из ГДР, заигранная до дыр. Пели парни на немецком, и стоило мне её поставить, как мои родители принимались орать: «Выключи сейчас же этих фашистов!» Ну мама с папой — это всё-таки святое плюс с поправкой на их поколение, побитое войной, я их могу понять. Но Серёга-то чего лютует? К слову сказать, неплохую музыку играли эти «Пудис», и стихи у них были хорошие, но популярными за пределами родной соцлагерной Германии они так и не стали. А немецкий язык на мировую сцену вернули как раз таки идейные нацисты из «Rammstein» и мистики из «Lacrimosa», вся Америка на ушах стояла, да и Россия тоже стояла. И ничего, никто не спорил, не орал. Да, много странностей принесла нам эпоха диктатуры покемонов и телепузиков. В общем, не поймёшь, чего народу хочется — то ли конституции, то ли севрюжины с хреном… В общем, я толкнул речугу на эту тему, все как-то задумались и до самого отправления больше не произнесли ни слова.
Народу в электричке было мало, удалось сесть всем. Двери гулко хлопнули, пантограф выбил синюю искру из проводов, и электричка двинулась вперёд со всеми остановками. Уже на третьей начали подсаживаться люди, и вскоре в вагоне стало не продохнуть. Кабанчика с Ленкой прижало друг к дружке, Фила тоже сдавили с двух сторон. Меня оттеснили к окну. Было жарко, Денисыч помаленьку стал клевать носом. Серёга что-то шептал Ленке на ухо, а меня, как всегда бывает после нескольких бутылок, пробило на размышления. Я после пива нехороший становлюсь — всё время мрачный сижу, засыпаю. Иногда кидаюсь на людей — не с кулаками, а так, поговорить. Думаю много. Мозг становится на «автоподгрузку», как это дело называет Фил. Так и сейчас. Я сонно моргал и глядел в окно — на пробегающие мимо поля, перелески и посёлки с покосившимися серыми заборами, с теплицами в обрывках белой парниковой плёнки, с чернеющими грядками, и соответственно с этим текли и мысли в моей голове.
На Урале осень чёрная. Вообще, если строго разобраться, у нас лето как осень. Как в том анекдоте: «А чего это ты такой незагорелый? У вас в Перми что, в этом году лета не было?» — «Почему не было? Было. Только я в тот день болел». Недаром у пермяков и коми в календаре только два летних месяца — июнь и июль, а август значится уже как осень. Не знаю, может, где в средней полосе, в Центральном Черноземье осень долго остаётся «золотая», а у нас всё облетает быстро и как-то неправильно. Потому, что сразу. Вчера ещё были зелёные листья, а послезавтра — фьють — и только голые ветви торчат. Да ещё ёлки с соснами. Те хоть и зелёные, но зелень у них какая-то… злорадная, что ли. Мол, летом вы нас задвинули, зато теперь — нате, получите дубль два. С тундрой не сравнить — на Крайнем Севере осень хоть и быстрая, но яркая. Если с самолёта смотреть, то будто ржавый лист железа измяли и на землю бросили — красное, жёлтое, зелёное, серое…
А собственно, чего это вдруг Ленка к нам прикатила? Чего ей на своей Чукотке не сиделось? Вообще, разве так делается? Позвонила за два дня до приезда, сказала, что экзамен сдаст — и сразу к нам. Какой экзамен? Что она там успела сдать за один день? Какие вообще могут быть экзамены осенью? У неё что, переэкзаменовка, что ли? Непонятно. Или это я стал таким подозрительным после всех тех бабушек и прочего?
Я покосился на Ленку с Кабанчиком. Ленка как Ленка. И Кабанчик как Кабанчик. В смысле — реагирует нормально. Была бы она роботом, фиг-два бы он к ней так откровенно клеился… В чём, в чём, а в чутье Серёги я, по крайней мере пока, ещё уверен. Я усмехнулся своему отражению в вагонном стекле. Да, расшатали нервы, жабы… До сих пор, когда мимо Центрального гастронома иду, невольно голову в плечи втягиваю, как черепаха, — а ну как шарахнет чего или выскочит кто. Был бы я курящим, вышел в тамбур подымить, глядишь, нервишки успокоил бы, а так… Хотел к Филу в сумку залезть, пока он спит, да тоже не рискнул: электричка, знаете ли, — раздавишь бутылочку, а удобства во дворе. А двора, как говорится, нету.
Да нет, решил я наконец, напрасно я разнервничался. Я же сам вчера в пещеру ехать предложил, а Ленка согласилась. Дождь ещё этот… А приехала… Да мало ли, зачем приехала! Просто проведать приехала. Меня, между прочим. Много ли вообще людей найдётся, ради которых на Урал человек аж с Чукотки прилетит? Есть повод гордиться.
Так, убивая время в меру сил, способностей и степени опьянения, мы прибыли в Кунгур, едва не проспав свою платформу — дали знать о себе вчерашние посиделки. Все клевали носами, даже я. Хорошо, хоть Димка встретил нас на станции, как обещал. Димыч заявился в новой бороде, я даже не сразу его узнал, хотя вообще он мало изменился.
— У, как вас много! — удивился он. — Ты же сказал, что вас трое.
— А нас четверо. Ну что, сперва к тебе, потом в пещеру или сперва в пещеру? Время позволяет?
— Время что угодно позволяет. Куда торопиться? У меня машина. Горючее взяли?
Фил всё понял правильно и многозначительно похлопал по сумке.
Димка поднял бровь:
— Так за чем же дело стало? Вперёд!
Машина, на наше счастье, оказалась пассажирским «рафиком». Влезли все. С Филом Димыч был знаком, с Кабанчиком тоже проблем не возникло. А вот с Ленкой как-то вдруг не завязалось. Какая-то между ними проскочила искра, неприязнь какая-то возникла. Я не обратил внимания — ну мало ли что. Бывает. Когда мы вышли из вагона, она была ещё вполне разговорчивой, но на заднее сиденье втиснулась уже бука букой — подняла воротник, распустила рукава свитера и всю дорогу до пещеры молча таращилась в потное стекло, игнорируя на наши вопросы.
— Хорошо, что надумали ехать, — вертя баранку, приговаривал Димыч. — Летом жара, тёплые вещи с собой тащить приходится, а сейчас всё на себе.
— Зимой, наверное, ещё лучше.
— Нет, зимой раздеваться приходится… Впрочем, можно и так. Лет семь назад зима тёплая была и снежная, гора протекла, несколько гротов затопило, да ещё пещера выстудилась плохо, не промёрзла. Самые красивые гроты чуть не погибли, «Бриллиантовый» растаял, еле спасли. Всё потом заново намораживали.
— Чем?
— Рефрижератором. Зато в гроте «Вышка», там, где выходной туннель пробит, прошлой зимой такого наморозило — дворец!
— А долго мы там проходим? — неожиданно осведомилась Ленка.
— Да сколько надо, столько и проходим. С экскурсоводом если, то часа полтора всё дело занимает. А сейчас торопиться некуда, сядем, отметим… Есть у меня там одно заветное местечко возле озерца…
Дорога сделала очередной поворот, и впереди замаячили здания туристских корпусов.
— А вот и «Сталагмит», — прокомментировал Димка. — Мы там останавливаться не будем, сразу на террасу — и вперёд. Все готовы? Никому по делу не надо? А то там нельзя.
— Что, туалетов нет?
— Закрыты. Не сезон.
— Опаньки! Тогда останови.
Выбрались в кусты. Ленка отказалась.
— Слушай, а ты кем здесь? — спросил Кабанчик Димку, возвращаясь. — Я вот тоже думаю увольняться. Надоело, понимаешь, деревяшки строгать… Ты что, говорят, туристов водишь?
— Ну.
— Ага… А не скучно? Каждый день одно и то же.
Димыч пожал плечами.
— А чего скучать? Ходи, рассказывай. Волка ноги кормят. Я ещё лаборантом в стационаре на полставки. Я ведь раньше в заповеднике работал, а тут хотя бы деньги платят нормальные. У тебя образование есть?
— В смысле — высшее? Нет.
— Гм… Впрочем, ладно, оставь телефон. Будут места, я позвоню. Ну, двинули!
И первым вышел из машины.
Вход в пещеру прятался у подножия горы — бетонный бункер и ворота в постиндустриальном стиле. Такие больше бы пристали какому-нибудь заводу эпохи развитого социализма. Я уже забыл, как они выглядят, так давно я здесь не был. Далёкая осенняя река выглядела серой, неприглядной и совершенно нереальной, как с другой планеты. Всякий раз суровая красота этого места застаёт меня врасплох.
